Елисеюшка, чего они таятся? Ведь все равно никто не пикнет. Как  ты  про
жену сказал. Равнодушно отвернутся. Значит, зависят,  потому  и  таятся,
втихаря тащат.
   - Да, любопытно, - сказал Елисей. - Ни одна скотина, у которой руки в
крови, не заявит с трибуны, что на всех плевал, что грабил и будет  гра-
бить. Скорее начнет врать про благо народа, про врагов человечества.
   Есипов согласно кивнул и усмехнулся довольно.
   - Это значит, - продолжал Елисей, - что суд уже идет. Подонок  трепе-
щет, страх пожирает его. Пусть он молод, щеки его румяны.  А  казнь  уже
началась. Может, твой  живот  и  есть  исполнение  приговора.  Насколько
больше натворил бы ты гадостей, будь ты строен и силен?  Давно  растолс-
тел?
   - Лет пятнадцать... - промямлил Есипов.
   - Пятнадцать лет ожирения без права похудеть, - рассмеялся Елисей.
   - Одного моего дружка, банкира, застрелили, - сказал Есипов с  ухмыл-
кой. - Его, получается, к расстрелу приговорили?
   - Выходит.
   - И никто не укроется, не спрячется?
   - Где? Сам же он и пишет себе приговор.  Вот,  он  говорит:  презираю
жизнь человека, плюю на закон, выхожу на охоту за человеками. Так  сразу
начинается охота и на него. А на охоте:  кто  быстрее  стреляет,  тот  и
охотник. Легко трофеем стать, и рога твои на стенке повесят.
   Есипов налил полную рюмку водки и торопливо глотнул. Несколько  мгно-
вений вытаращено смотрел в пространство.
   - Как же быть мне? Может, покаяться? Честно, завяжу, брошу все...
   - По-моему, тебе на роду написано предавать.
   - Ничто не исправит, - согласился Есипов.
   - Могила приберет, всех исправит.
   - Хорошее утешение.
   - Поэтику твоему страшно было, когда твои спасатели-специалисты  при-
голубили?
   - Он пьян был в дугу, неожиданно для него.
   - А ты знал. Вот, сейчас лишние знания тебя и терзают. Поэтик, может,
по нечаянной злобе тоже кого-то приголубил, так и с ним обошлись  неожи-
данно.
   - Как все просто. Надумываешь ты, - Есипов  запыхтел  раздраженно.  -
Нет никакого суда. Справедливость, честь, - лицо Есипова злобно  затряс-
лось, он стал плеваться, - блевотина все.
   - Нет, - проговорил Елисей спокойно, - для тебя нет, ни справедливос-
ти, ни чести. Почему же ты хочешь жалости, сострадания? Для тебя  же  их
нет. Действительно, просто. Гениально просто.
   Есипов снова выпил водки, затем еще, и застыл, прикрыв веки. Гора его
тела застыла, тяжело окаменела. Казалось, нет такой силы, которая  могла
бы оживить его, вдохнуть движение в непомерно толстые руки, нелепо разд-
винутые ноги. Через минуту легкая судорога прокатилась  волной  по  телу
Есипова.
   - Плевать на все, - пробурчал он, не открывая  глаз,  снова  замер  и
стал похрюкивать носом, с трудом втягивая воздух.
   Он отключился, аудиенция  закончилась.  Елисей  вышел  в  раздевалку.
Здесь было тихо, только в углу на скамейке, протяжно сопя, спал  парень,
с головой укрывшийся курткой.
   Вместе с усталостью подкатила тоска,  которая  больно  сжала  сердце,
сковала тело. Приступы такой тоски  случались  с  ним.  Глухими  темными
осенними ночами многих давит тоска. Елисей стал быстрее одеваться, чтобы
скорее уйти.
   На улице, видимо, недавно прошел дождь, потому что Елисея сразу  ока-
тила волна влажного пахучего воздуха. Он ощутил во тьме движение  сыплю-
щей каплями листвы, запах вязкой сочной земли, податливо  расступающейся
под ногами.
   Рядом двинулась тень и приблизилась к нему. Это была Настя. Она кута-
лась в короткий плащ.
   - Вы были другом моего папы. Алексей Жуков, - сказала она тихо.
   Над деревьями прошумел порыв ветра,  стряхивая  остатки  влаги.  Лицо
оросили прохладные капли.
   - Моя фамилия, правда, другая. Они развелись с мамой давно.  А  потом
он умер.
   Елисей привлек ее к себе, чтобы защитить от холода. Теперь он  понял,
почему ее лицо тревожило его неуловимо знакомыми чертами  и  почему  его
память откликнулась грустью при виде ее. Хотя в ней трудно  было  узнать
тяжелого, большеголового Лешку, с темно-ржаными кудрями,  с  бисеринками
пота на широком разгоряченном лбу.
   - Благодарна вам, - сказала она совсем тихо. -  Он  много  говорил  о
вас. Еще тогда поняла, что вы такой же добрый и несчастный, как он.
   - Нет, я счастливчик, - пошутил Елисей. - Соблазнил такую  красавицу.
Я - отец семейства, старый, погрызенный сединой. И вдруг. Теперь поверю,
что чудо возможно. Сон такой видел, и наяву...
   - Да, я тоже знала. Услышала вашу фамилию, ждала вас. Вы ни о  чем  и
не догадывались, - она засмеялась.
   Через одежду проникло ее тепло, снова голова закружилась.  Щекой  она
касалась его груди, веки прикрыли глаза, губы чуть приоткрылись,  словно
во сне вдыхали неслышно свежесть листвы и дождя.
   - Одна моя знакомая сказала, что настоящая любовь всегда несчастна...
Она права.
   - Мне тошно, - Настя тяжело вздохнула. - Но я больше все-таки в маму.
Она меня учила, что девушка, как сапер, ошибается только раз в жизни,  -
она горько усмехнулась. - С папой, говорит, ошиблась...  Ах,  жалко  па-
пу... И вас.
   Ее брови с такой печалью сморщили нежный лоб, что ему стало больно за
нее и смешно.
   - Настя, как вы здесь оказались? - спросил он.
   Ее лицо разгладилось и стало спокойным, она смотрела в темноту парка.
   - Валерий Дмитриевич - мамин старый знакомый, даже  еще  до  папы.  А
я... - она задумалась и закончила зло: - Привыкнуть ко  всему  можно,  а
вот отказаться очень непросто. - Она запрокинула голову.  -  Послать  бы
все к черту. А потом подумаешь: а что взамен?.. Нет, у меня сил не  хва-
тит. Это у вас несчастных сил полно: и тащите, тащите свой воз. - Помол-
чав, она смешно по-детски вздохнула. - Пройдем  немного.  Расскажу  вам.
Наверное, не знаете.
   Она обняла его локоть теплыми руками, и они  медленно  пошли.  Вокруг
все еще редко стучали по листьям капли.
   - Моя мамочка говорит, что когда-то Валерик был худеньким и стройным.
Как она любит сказать: живчик. Трудно, конечно, представить.  Хотя,  ду-
маю, он и тогда был, наверное, порядочным  дерьмом.  Он,  кажется,  стал
первой любовью мамочки. Ну и везуха! Потом он,  естественно,  слинял.  У
мамочки куча переживаний, ужасов, чуть ли не до пузырьков с ядом  дошло.
Но природа победила. А потом подвернулся папочка. Ему мама  дала  кличку
"Кашалот". Большой, добрый, послушный. Ничего лучше не придумали -  меня
родили. Хотя в истерике мамочка иногда твердила, что он мне не  отец.  -
Настя усмехнулась. - Нашла, чем убить... - Она  замолчала,  тихо  вдыхая
воздух. - Хорошо идти. Никого, покой, ночь, словно все уснуло,  провали-
лось... Да, время от времени Валерик  выплывал.  Папочка,  может,  и  не
знал, а мать в такие моменты полоумела. Наверное, дура, верила, что  из-
менится все наконец, вырвется куда-то. А куда?! С этим дерьмом только  в
дерьмо и влипнешь. Однажды мамочка решила: развод. Развелись - ну и что?
Опять как всегда... Мне только жалко и его, и ее. А им, наверное, на ро-
ду написано: мучаться. Откуда ума-то столько взять, чтобы  и  тебе  было
хорошо и близких не грызть? Так бывает? - она вопросительно взглянула на
Елисея. - Вряд ли... Это вы, наверное, знаете, что стихи он писал, расс-
казики всякие? Мне показывал, когда постарше стала. Воспаленное  что-то,
Вот, помню: "Горит душа, развеять тьму желая..." Это же надо: горит  ду-
ша! Неужели эту тьму развеять можно? Или Валерика, хоть на  каплю,  чтоб
на человека стал поход. Да никогда! Вы знаете, как папа умер?
   - Инфаркт, мне сказали.
   -Это как посмотреть. Он все боялся по редакциям  со  своей  писаниной
ходить. А мамочка, черт ее под руку толкнул, примерно с год назад  гово-
рит ему: что сидишь, возьми да отнеси куда-нибудь. Да присоветовала Еси-
пову отнести, сказала: вот, есть знакомый издатель. Отнес. Валерик  нап-
лел ему всякого. Наверное, посмеивались между  собой.  Пошутить  решили.
Месяца три над ним издевались. Мамочка мне рассказывала . Если б  знала,
чем обернется, язык бы себе откусила. Вот редактор прочитал, - передраз-
нивая, заговорила она, - очень доволен, вот, другой  читает,  оторваться
не может... Издевались. Потом Валерик его пригласил. Рецензию  сочинили.
Перед этим мамочка мне зачитала... - Настя задохнулась. - Такая гадость,
подлость, мерзость... Автор  не  ведает,  что  такое  литературное  мас-
терство... смесь графомании с психозом. Есть же  слова  на  свете  такие
гадкие. Вроде буковки, круглые, завитушечки, а сложить из них могут - не
отплюешься. И не отмоешься. Потом они эту рецензию спалили от страха. Не
воротишь ничего. Он прямо у Валерика в кабинете и упал. Инфаркт. С  пол-
часа от боли слезы лились, ни слова сказать не мог. "Скорая" приехала  -
он и умер... Двое детишек сироток. Вдова на  девчонку  похожа,  как  под
танк попала. Видела их в крематории. На поминках напилась я. Первый раз.
До беспамятства.
   Она остановилась, постояла, склонив голову.
   - Пойду назад, - Настя повернулась, но сделав два шага, обернулась. -
Он о вас хорошо говорил, говорил, нет больше таких друзей. Разве так бы-
вает?
   - Вот, случилось, - ответил Елисей. - Лет восемь назад  разговорились
на выставке. Он, я заметил, легко знакомился.
   - Нет, вас он особо выделил.
   Елисей провел пальцами по ее голове, сминая легкий шелк волос,  потом
сказал задумчиво:
   -В августе сон видел. Сначала девушка, потом жена и мама. Она  умерла
давно. Странно, но я их всех люблю... Твоим дружкам, Есипову это  доста-
вило бы удовольствие.
   - Они все кретины, - зло сказала Настя.
   - Давно уже не преклоняюсь близости с  женщиной:  женой,  любой  дру-
гой... Смешно. Как в мелкую речушку в жару зайти..  Вода  блестит,  ноги
холодит, а от жары не спасает, только муть со дна, глина... Мне кажется,
я сразу в тебе почувствовал Жукова. До сих пор осталось: кудри его, гла-
за шальные, добрые. Остался мальчишкой, неизлечимо наивен.  Хорошо,  что
тебя увидел. Тебя я тоже люблю. Это не  пройдет,  Ты  поймешь  и  согла-
сишься.
   Она быстро потянулась к нему, поцеловала в щеку и торопливо пошла, но
тут же обернулась и крикнула:
   - Прощайте!
   Через минуту ее уже нельзя было различить в сплетении  теней,  слабых
отсветов далеких фонарей. Сзади, по скрытому деревьями проспекту пронес-
лась машина. И снова стало тихо.
   Тут всплыло в памяти: "После Есипова не могу", - и щупленькие  плечи,
чернобровое лицо с невидящими мутными глазами. Потерянная Рая. Нет... не
так. Страшно было сегодня от холода  пригрезившегося  раннего  утра,  от
ощущения грани, за которой неподвижность смерти. Ему нужно было ее  теп-
ло, прикосновение добра и жизни. Его она тоже спасла. Она нашла  его,  и
он не потерялся.
 
   ***
 
   Вихрь закрутился над поворотом дороги, взметнул  сухую  пыль  и  стал
приближаться, вращая мутными космами.  Но  не  долетев  шагов  двадцать,
смерч сник, пыль осела, и только легкое касание ветра долетело  к  изму-
ченным ногам Иошуа, остудило потную грудь, лицо. Он с облегчением вздох-
нул, пошевелил правой ногой, выискивая  такое  положение,  чтобы  утихла
боль в большом пальце. Еще утром он ушиб палец о камень в траве,  теперь
палец припух, рядом с обломанным ногтем разгорелась  краснота.  Боль  не
спадала. Было бы хорошо зайти по щиколотку в холодную воду ручья, и сто-
ять в нем, пока не пройдет жар в ноге. Но источник по пути не  встретил-
ся, а достать воду из колодца, рядом с которым он сидел, было нечем.
   Чтобы отвлечься, он стал разглядывать желто-серую мозаику крыш и стен
хижин Сихаря, начинавшегося там, откуда прилетел  порыв  ветра.  Городок
темнел вечерними тенями, послышался ленивый брех собак, потом над  ближ-
ним домом взметнулась стайка мелких птах и с гомоном перелетела в  крону
дерева.
   Скука и сон поглотили городок навечно. Лишь дурная весть  или  смерть
соплеменника могли ненадолго нарушить  спячку.  Иошуа  представил  сухие
обожженные лица жителей городка, их  скорбные  жесты,  угнетенные  болью
глаза и улыбнулся. Если б знали они, подумал он, как мало нужно для  ра-
дости. Как спящий человек утром открывает глаза,  надо  очнуться,  огля-
нуться, вдохнуть вместе с воздухом простую истину, что человек - сам ис-
точник радости. Это он дарит ее миру, коснувшись цветка, плеснув в  лицо
родниковой воды, поймав взгляд любимой или в минуту ночного  одиночества
осознав жуткую глубину звездного неба. "Я скажу им об этом", - решил Ио-
шуа, и ему стало весело.
   От окраинного домика отделилась женская фигура с кувшином. Она  приб-
лижалась медленно, едва переставляя ноги. Сандалии утопали в  пыли,  на-
кидка вот-вот могла упасть с головы, а женщина ничего не замечала, пону-
рив голову от забот, которые и за порогом дома не оставляли ее. Край  ее
одежды задел пыльную траву на обочине, взметнув мутное облачко.
   У самого колодца она наконец заметила Иошуа, испуганно  вздрогнула  и
растерянно замешкалась.
   - Не бойся меня, - тихо сказал он.
   Пряча в складках покрывала лицо, она неловко пыталась опустить кувшин
в колодец. Потом нетерпеливо дергала веревку, проверяя тяжесть  кувшина.
Наконец она вытащила кувшин и вздохнула сдержанно.
   - Позволишь ли напиться мне? - спросил он.
   Женщина испуганно замерла, ее глаза метнулись в сторону, она молчала,
потом едва слышно сказала:
   -Что скажут твои соплеменники. Они осудят тебя.
   - Если бы я боялся пить воду, я бы от жажды умер и не родился бы.
   Она молчала, не зная, как поступить.
   - Что же ты медлишь?
   - Боюсь повредить тебе, ты ведь иудей.
   - Утоляющий жажду не может причинить зло.
   Женщина подала кувшин. Иошуа взял и разглядел ее  подведенные  брови,
румянец на щеках и яркие сочные губы.
   - Сейчас я вволю напьюсь, а потом моя жажда во сто крат  усилится,  и
где я найду такую утешительницу.
   Она смутилась и рукой попыталась закрыть лицо накидкой.
   - Ты не поняла меня. - Иошуа наконец прильнул губами к краю кувшина и
сделал несколько глотков. - Тело, как земля, плеснул воды -  комки  раз-
мякли, готовы принять зерно, родить жизнь. Припекло солнце, налетел  су-
хой ветер - и земля окаменела, покрылась трещинами, все умрет, если сно-
ва не плеснуть воды... Над телом, как и над землей, надо  усердно  гнуть
спину от зари до зари. - Иошуа улыбнулся. - А неблагодарное тело,  отжив
свое, как дряхлое дерево, рухнет оземь и истлеет. Вот тебе  и  благодар-
ность... Как любовник, который щедр на посулы, пока  женщина  дарит  ему
ласки, а стоит ей удалиться, и он заглядывается на других.
   Женщина нахмурилась и обидчиво поджала губы:
   - Мне пора, меня ждут, - она потянулась за кувшином.
   - Позови своего мужа, и я дам вам воды, от  которой  вовек  не  будет
жажды.
   Она отпрянула, ее глаза удивленно расширились.
   -У меня нет мужа, - проговорила она с горечью в голосе.
   - И не было, - наконец догадался он. - А были паскудники, которые му-
чили тебя и бросали, как надоевшую одежду.
   - Как ты узнал?
   - Я уже все о тебе знаю, потому что Отец наш, который  ведает  о  нас
все - и доброе, и постыдное, и мелкое, он открыл мне истину, и теперь  я
вижу и знаю тебя, как самого себя, и напиток, который я даю, открывает в
каждом источник добра и вечной жизни.
   - Про такого я слышала, - проговорила женщина. - Говорили, что придет
он и откроет все.
   - Это и есть я. - Иошуа улыбнулся.
   Женщина замерла, потом встрепенулась и, забыв кувшин, побежала к  до-
мам. Достигнув улицы, она закричала:
   - Он пришел. Обо мне все знает и обещал мне вечную жизнь!..
   В проулок стали выглядывать жители, кое-кто вышел за порог.
   "Наивная, - подумал Иошуа, - да и я хорош. Решит еще, что  слов  моих
достаточно, чтобы утешить обиду, прогнать болезнь. Не надо тяжкого  тру-
да, не будет страха. Может, над душой еще больше, чем над землей или те-
лом, придется трудиться - и день, и ночь. Там где вера, там и  сомнения,
а придет пророк, так за ним еще - толпа лжепророков. И не дети мы у Отца
нашего, а пастыри, что с первым блеском зари - котомку тощую на плечи  и
вслед за стадом - туда, где пыль, жажда,  дневной  зной...  А  вослед  -
проклятия, вместо ласки, да камни".
   Иошуа покосился на кувшин в руках, наклонил его  и  плеснул  холодной
воды на припухший палец на ноге. Боль разом притихла.
 
   ***
 
   Ничего Елисей не знал. Ни до,  ни  после.  Намеки  только,  обмолвки.
Прошлой весной, ранней, когда вечерний мороз безжалостно сдавливает  хо-
лодом расшумевшуюся за день капель, Елисей позвонил Жукову по  телефону,
удивляясь, что долго не слышал его звонков.  Тут  и  сказали,  предвари-
тельно спросив фамилию да кто такой.
   Елисей вспомнил, как в конце мая, ярким ранним вечером он возвращался
с дачи. Стояли чудные солнечные дни с жарой в полдень, с вечерней  прох-
ладой, с зеленью везде и во всем: в сочной траве, с изумрудными  мазками
в голубом небе, даже пыль, замешанная на невидимой цветочной пыльце, от-
давала зеленью.
   Миновав пристанционные тропинки, он вышел на тихую  улочку,  в  конце
которой уже виден был дом. И тут под ногами в  пыли  он  заметил  щуплое
птичье  тельце.  Это  был  черный  стриж.  Живой   он,   наверное,   был
угольно-черный, сверкающий бусинками глаз, подвижный,  резвый,  как  ма-
ленький черный челнок. А сейчас крылья птицы безвольно упали в  пыль,  и
весь он был безжизненно-серый. Где-то Елисей читал,  что  черные  стрижи
никогда не садятся: ни на землю, ни на ветки. Их лапки к этому не  прис-
пособлены, а если упадут, то не смогут взлететь. Даже ночь они  проводят
не в гнезде, а на большой высоте, над облаками, в вечно текущих в глуби-
не неба воздушных реках.
   Мертвое тельце стрижа напомнило тогда о Жукове, его неожиданной смер-
ти. Он тоже, как черный стриж, был плохо приспособлен  для  хождения  по
земле. Может, многие его сумасбродные идеи и рождались от желания  отор-
ваться от земли, вырваться повыше, где нет отравленной моторами  духоты,
толчеи, озлобления, а лишь стремительный напор чистого воздуха, похожего
на некую вечную незримую плоть, дающую телу силу, взрывную энергию,  ра-
дость.
   Однажды ошарашил Елисея такой идеей.
   - Хочешь знаменитым художником тебя сделаю? Я знаю все, как сделать.
   Елисей запнулся, не зная, что ответить. Прогуливались они в небольшом
парке, минутах в десяти ходьбы от станции, где Елисей наткнулся на мерт-
вого стрижа.
   - Все дело в рекламе, - уверенно проговорил Жуков.
   Его глаза светились энергией открытия. Волосы, как  обычно,  размета-
лись по горячему лбу, губы подрагивали от смеха.
   - Понимаешь, раскусил я, - заторопился Жуков выкладывать свое  озаре-
ние. - Есть несколько человек - знаю, как на них выйти, - их слушают, их
оценка решает все. Они скажут: стоящее, - и все согласятся. А если заре-
жут кого, то - труп. Недавно на выставке говорил с одним.
   Елисей представил, как Жуков напал  на  какую-то  полузнаменитость  с
цветастым шейным платком, с гадливым отвращением на гладко выбритом пух-
лом лице. К тому еще - плешь на затылке, старательно прикрываемая редки-
ми волосенками. Наверное, в ослеплении не  замечая  попыток  собеседника
улизнуть, Жуков разгорячено толковал что-нибудь. Елисею  эти  барски-на-
чальственные рожи давно уже надоели.
   - Знаешь, договорились встретиться в пятницу, - уверенно  сказал  Жу-
ков, - вечером на выставке.
   - Вряд ли, - заметил Елисей и решил мягко отговорить  Лешу,  понимая,
что Жукова просто обманули, - или забудет, или дела помешают.
   - Брось ты! Я пойду, о тебе могу сказать.
   - Спасибо. Ты не знаешь этих людей.
   - Отличный мужик, - ничего не слыша, торопился он. - Мы с ним в буфе-
те по стакану опрокинули. Я понял систему, - он хитро засмеялся. - Когда
нечего сказать, о чем мелят? О погоде. А критики, чтоб за умных сойти, о
чем плетут? Такой-то эдак сказал, был в восторге, - Жуков  пискляво  пе-
редразнивал воображаемых критиков. - А слышали? - прошептал Жуков, тара-
ща глаза. - Наш-то, уважаемый, обругал картину такого-то. А к его мнению
прислушиваются наверху. - Жуков снова рассмеялся, но почему-