Тивона  в  Рамле,
пристегнутые удавкой родства,  мать Мориса и мать  Сигалит к  этому  пацану?
Если на общем режиме два свидания в месяц за хорошее поведение?
     Ничего не получается...
     Потому что в виртуальной реальности барака встречи с прихожанками через
разделительную сеть  так  горьки и печальны,  что узники, воротясь по хатам,
совершенно некоммуникабельны. Можно легко нарваться на неприятности.
     Даже с самим собой! Это  не знакомое каждому чувство покинутости, когда
стоишь  в толпе негодяев на воле.  Не  надо путать! Тут более уместно  слово
БРОШЕННЫЙ! Ведь в протоколе приговора начертано: Государство  Израиль против
-  ИМЯРЕК!  А  дальше...  Каждому  -   свое!  И  маешься,  пока  не  примешь
всеочищающий душ, где можно украдкой сдрочить и поплакать.
     - И вот сэген в Хайфе! - не дает мне вздохнуть рассказчик.
     Будто не видит, что я успел смотаться в лирику фрикативно-похабных сцен
с матерью Сигалит. Совершенно сногсшибательной бабенкой!
     Получили офицерский "Рено" и - рванули.
     ... Сэген - к Сигалит. Ее нет.
     Он - домой: "Мама! Мама!"
     И опять к Сигалит. И опять... И опять. Аль а-паним.
     Только утром подвезли Сигалит. Никакую от травки.
     - Эй!? - не поверил лейтенант. - Что с тобой?!
     - Никогда, - засмеялась Сигалит, - никогда под тобой я так не потела...


     "РУСИТ"

     На  семинаре  в  Рамат-Эфале, куда  редакция журнала  "Зеркало" собрала
писательский бомонд, в качестве особо  приглашенных присутствовали профессор
славистики  Иерусалимского  университета  Мишенька  Вайскопф  и его  супруга
Леночка Толстая.  Но  хули  Миша, даже если он  профессор  славистики?  Миша
способен влететь в мой не самый, я бы сказал, козырный рассказ, и только ему
одному известно, во что  он там влюбился. Невольно закрадывается мысль: если
взять  и  попросить  его сбегать за сигаретами, не  потеряет ли он по дороге
деньги по доброте душевной? Короче, у нас с Мишей -  лады. Ему нравится, как
я пишу. А  вот с Леночкой  Толстой все  намного  сложнее.  У Леночки Толстой
суровый, я  бы  сказал, арктический взгляд  на  всех русскоязычных прозаиков
диаспоры, а бесноватых, пытающихся выразить думы с ладушками и складушками в
конце строчек -  то есть  поэтических цеховиков - этих она просто держит  за
ложкомойников, чтобы не сказать конкретней и табуированней... Графиня!!!

     Черт меня дернул на трезвую голову взять и поздоровкаться с четой. Миша
узнал. Мордаха заулыбалась. Представил супруге:
     - "Ветка пальмы" - это его повесть. Моисей Винокур.

     Что вам сказать?  Я был  много  наслышан  об этой даме.  Не скажу, чтоб
очень побаивался, а  наоборот - предусмотрительно, откровенно и не  стыдясь,
побздехивал.  Уповая   на   опыт   ранее  представленных  Леночке   авторов,
соискателей благосклонных  рецензий.  Как  правило, у  несчастных, преданных
Леночкой анафеме,  долго  текла  по  жопе анурея  с последующим  отсутствием
эрекции  на любой эпистолярный  жанр.  Вплоть  до писем к маме  и на деревню
дедушке. Одним словом - лоботомия...

     Так вот. Описать изумление, которое меня постигло в момент рукопожатия,
не берусь, ибо в писателях ошиваюсь  недавно и  не по доброй воле, а по злой
судьбине - за ради членской книжечки. И только. Послушать коллег из С.Р.П.И.
(Союз русскоязычных писателей Израиля) - проку от этой ксивы с гулькин член.
Но  так  считают  люди   кабинетного  мышления,  слыхом   не   слышавшие   о
контролируемой глупости. Безответственные мудаки... Взять к  примеру простой
пример:  вас  задержали  и  примеряют  наручники.  О'кей!  Все  в   пределах
разумного. Но именно у этих оперативников ТРАДИЦИЯ бить по  яйцам терпилу, и
она соблюдается неукоснительно. Вы меня  понимаете? Глупо надеяться, что вас
не  измудохают  охотники   за  двуногими,  будьте  вы  трижды  талантливы  и
супергениальны. Традиции не  для того, чтобы ими  пренебрегали. Отметелят за
милую  душу. Не  сомневайтесь. Но у  вас привилегия перед обычным читалой. В
аналогичной  ситуации.  Пока  враги  читают  документ,   у  вас  есть  время
сгруппироваться.

     Ой-ва-вой вам профукать чудное мгновенье!!! Ебаться вы начнете не скоро
и по складам: Ма-ша, Ша-ры...

     Одним словом я  знаю, что  делаю в Союзе писателей, но почему поволокло
будить лихо и влететь в  поле зрения правнучки  того самого, кто написал про
замужнюю  шаболду,  которая,  как  сука,  сиганула на  рельсы, а  паровозную
бригаду, проводников, директора  вагона-ресторана и стрелочника  -  всех  за
жопу и в Сибирь?  Тот еще  роман тиснул, хмырина,  и всех девушек крепостных
поперепортил! В губернии. А тут Мишка куда-то продрыснул, и я стою - ни рыба
ни мясо,  и  дождь  нам сыплет за  шеи,  и сыреет "Казбек"  в джеймс-бонде -
подогрев от Сашеньки  Катастрофы  (парнишка-золотая душа), а я  в  последнее
время пока  не оказбечусь, вообще,  блядь, ни с кем не здороваюсь  и думаю -
щас  она мне отгрызет башку за мои рассказы и повести, где хуев больше,  чем
дров в русских  селеньях,  а на советских жидовок  вообще  не стоит, и  даже
пальцы не достигают полной эрекции. Бодлеровские твари!

     Цветы зла! Припадешь, бывало, к ... и уже деньги не пахнут. Годами!!!
     Или вот про  то, что у меня в  дипломате  -  "Письмо Ивану свет Кучину"
(рассказ на общую тему:  свидание  с женщиной в условиях близких к  боевым).
Автору  и  исполнителю  на редкость  достойных  песен. Как  я рад ему  и его
голосу, и как благодарна ему,  Одаренному, разумеющая по-русски Вселенная. И
пара-тройка  тюремных историй, которыми  я дурачил своих читателей  в романе
"Дальние пастбища".
     О чем  мне толковать с  женой профессора  филологии, если  мои  лицеи -
курсы шоферов в ДОСААФе, да две тюрьмы - Тель-Монд и Айялон?
     Пишу я,  Леночка, не  на русском  языке, и  ни в  коем случае на это не
претендую. Б-же сохрани... А как живу, дышу и  хрюкаю - на языке  славянских
отморозков - на РУСИТЕ. На языке Доступном Понимания! Мы на равных толкуем с
сабрами  (полными  чучмеками  в сюрре),  когда сбившись в  авангардные полки
выходим на кровавые разборки с мокрушниками. И понимаем друг друга, о`кей?
     Это  не  английский из  Оксфорда,  когда  возлюбленная  туземка  вопит:
Ю-Бай-Ни-В-Рот!!! - выражая  крайнюю степень изумления. Русит, Леночка, - да
это рефлекс  собаки  Павлова на бездарную,  бесплодную  Метрополию  -  кусок
надменного нихуя, тьма тьмущая - кабы не Мишенька Лермонтов, Венечка Ерофеев
да великомученик Варлам Шаламов.

     Вот  это все  я  нашей  Леночке  и растолковал. На пальцах.  И растаяли
сугробы  вечной мерзлоты. Еще с  прохладцею для  наших палестин. И все же...
Проглянула вдруг  подобревшая,  милая  женщина,  одна из  последних защитниц
русской словесности,  забытая  гениальным хрычом на Багратионовых  флешах. В
Иерусалиме.


     ДВА ПИСЬМА
     1

     ИТЛ - Россия,
     Ивану Кучину,
     до востребования

     Шалом, Ваня. Тебе лично и всей вашей братве из  путевых. Не хотелось бы
в лоб наезжать, а начать поделикатней. Выходит так, что когда ты прав, ты не
виноват.   Получается,  что,  как   ни  крути   и  ни   коси   на  случайные
обстоятельства, а выходит, ты, Вань, мою лебединую  песню спиздил. В натуре.
Конечно, мне  в масть твои песни. Живая душа в них. Не знаю, как в диаспоре,
а у нас, куда не лукнись  -  Ваня Кучин. Песни твои подходящей группы крови.
Переливают  те, кто не в ладу с самим собой, кому болит на всех языках,  и я
видел,  Ваня, не веришь - прими  за  сказку: солдат-эфиоп бацал "Таверну" на
суахили. Но давай разберемся, Вань, сюжет мой! Ты не вставай и не закручивай
пальцы. Давай решим дело по справедливости. И разделим, что твое, а что мое.
Сладко  нашему  уху,  как  ты  слова  правильные  еврейскими  скрипочками...
Издалека получились мелодии.  От истока. Вечная тема: тюрьма. Но сюжет... Ты
ведь  помнишь?...  Чувствую,  Вань, отдельные слова, МОИ СЛОВА, те, что не с
общака  - тесно им,  Вань,  в  руках твоих.  Зачем из хороших слов полонянок
делать? Бабы все-таки. С ними надо помягче... А они  у  тебя плачут... Ты же
помнишь, было совсем не  так.  Хлестало в феврале в прогулочном дворике,  ты
помнишь? Засрало все сливы,  и вода пошла в  камеры. Пришел командир  блока,
этот, как его, ну, друз этот, и он сказал: "Давай, давай, - сказал, - жених.
Собирайся живо". И ты пульнул мне комочек грева и сказал: "Ни пуха". Я разве
забыл, Вань!  Ты  знаешь,  на  что  похожи  "личные  свидания" на Родине? Ты
подумаешь, я "гоню"? Не-е-е-т... Погреться в тюрьму ее  не пустили. Это, сам
понимаешь, надо заслужить. И она торчала, как бездомная  сука, под забором и
мокла, а веселые  вохры  пялились на нее и  ебли глазами... А мне,  слышишь,
"комбриг"  всучил в обе  жмени веник в  каком-то поганном иксе с двухместной
шконкой и велел выметать катыши, похожие на тот кусочек плана, что у меня за
губой.  Знаешь,   на   что   смахивает  ощущение   встречи   с   любимой   в
скотомогильнике? Это, как в боевом  шоке подняться на помост ринга  и начать
избивать себе подобного... Другого сравнения, Вань, на ум не пришло. Прости.
Привели.  Сначала, Вань, я не въехал.  Сначала я думал, что  менты не хотели
позориться, чтобы я приволок постель. Я думал,  на худой конец, Орлинька все
принесет. Хоть плед  какой-то на всякий случай. Залупу!!! Ей  сказали, что я
позабочусь, и узел не пропустили. А мне сначала  ничего не  сказали, а потом
им было не до  меня. Помнишь,  когда  прищучили в  блоке  "НЕС" надзирателя,
завопили сирены, и его выручать вызвали спецконвой? Короче, друз нас закрыл.
Ну  ладно, меня, а ее за  что? Понимаешь,  голая шконка!  Картинка какого-то
отморозка.  Металл  и   шестеренка.  Две  столовые   ложки,  в  изголовье...
телевизор! ТЕЛЕВИЗОР в комнате  любви!!! Кстати, он не работал, когда  я его
включал. Моя Орлинька  - совсем  еще юная женщина,  Вань, как две капли воды
похожая на героиню пьесы "Не ждали". Кусок побродяжки, одетая в слякоть, и в
милой шляпке, пришмандоленной в волоса, как парша. Стоит с пустыми руками и,
как  ты точно  заметил,  "из  рукавов,  как  спички,  стыдливо пальцы  белые
торчат".  Ты  знаешь,  Ваня, я  захотел назад. В общую камеру. Попить  чаю и
угреться в своем  углу.  Я стоял, как  поебанный,  смотрел и не  мог понять:
плачет  она  или это ручейки  дождя  испаряются.  Ты же знаешь, Ваня, что  я
аттестован и признан у них психопатом антисоциальным. И мне по барабану, что
обо мне думают инженеры человеческих душ.  Мол, поступки непредсказуемы,  но
там, в  заднем проходняке  цивилизации,  я  понял,  что  референтша по делам
заключенных  недалеко заблуждалась.  Она  была  совсем  близко,  эта падаль!
Орлинька, девочка моя! В хорошие времена (это я думаю про себя, Вань), когда
эта  безумица  уворовала   меня  из  благополучной  семьи,  где  ничего   не
происходило,  и  лик моей жены  был пришлепнут  к кинескопу (она  подсела на
электронную иглу "мыльных  опер"), и  я приходил домой, отворял  дверь  и...
НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИЛО!!! Она смотрела "Даллас"! Она даже не  заметила, когда
я  продернул  с  концами. Она щекотнулась,  когда  кончились  бабки. А  меня
утащила эта ссыкуха в городишко под названием "Гордость Самарии". Ты знаешь,
Вань, восточные  женщины пахнут камуном!  И еще  у  них непоколебимая вера в
себя. Сабра считает себя во всех случаях самой оригинальной! Единственной  и
неповторимой!   Моя  Орлинька!!!  Она  действительно  была   неподражаема!!!
Представь, Ваня,  она стала  кумекать по-русски. Это надо слышать.  Я всегда
думал, что просыпаюсь мрачным оттого, что у меня глисты. Какой-нибудь сглаз,
проклятье... Ничего подобного. Оказалось, что я не  штабной писаришка. Слону
понятно,  после  ночных  припадков  и  доказательств  я  спал, как  водолаз.
Будильника  я  не слышал, просто, когда кончался завод, голосила моя отрада:
"Ю-у-у! Бай!  Ниврот!" Я научил ее водку пить, Ваня! У нее становились такие
распутные  глаза под киром, когда купалась в бархатном вине нагишом! Когда я
шумел и повышал голос, что в доме нет горячих блюд, она  затыкала  мне пасть
звездопадом засосов, такими дурацкими ужимками разбавляя - я млел. (Давай же
выпьем  за  подруг за наших  верных!) "Кеци, - говорила вдруг  протрезвевшая
прелесть, - будешь меня бить - пойдешь жить  к "свая мандава"! По сути,  она
была еще  дитя.  Едва закончила  университет  и много времени  проводила  на
воздухе...  За что  была  бита  как Сидорова коза. Лень говорить,  Ваня. Она
пользовалась бешеным успехом...  Это  было и  быльем поросло.  И  половодьем
чувств. Мы венчались  в Тель-Монде  (у  меня есть снимки,  Вань). В тюремной
синагоге. В качестве мужа я ей был нужен как зайцу триппер, но эта сукачонка
приподнялась. И  шагнула под ушат с помоями. Ты же знаешь, Вань,  что хавает
жена заключенного. Под крики "мазл  тов!"  нам объяснили на пальцах, что  на
льготную близость  разрешения пока нет, и надо встать в очередь. Какие мы по
списку, нам тоже  не рассказали. Что за свадьба без цветов,  Ваня? Горе это,
когда  невеста  одной  рукой   щекотает  яйца,  а  другой  дает  подписку  о
неразглашении.  Без дефлорации - обряд, да и все. Где только моя Орлинька не
скиталась за мою свободу,  но на общих свиданиях через сетку у нее в ладошке
была картонка с  Первым номерком.  Всегда. Ни одного свидания не пропустила.
Подошла  очередь.   Правительство   решило   улучшить   генофонд.  А  могли,
косоголовые,  чухнуться  сразу,  не  одиннадцать месяцев спустя. И вот стоит
Статус моей жизни. Я повторяю:  какая-то слякоть и из  рукавов,  как спички,
стыдливо  пальцы  белые  торчат. Тут,  Ваня, когда  ты вставляешь  жидовские
скрипочки между куплетами и рвешь нам, блядь, все души, я иногда мокрею. Как
пацан... А сейчас - только этого не хватало. Я в натуре был непредсказуемым.
Тут  нам было не  до выебышек  хорошего  тона.  Я сорвал с  нее  тряпки. Она
замерзала.  Я  напялил ей свой бушлат. Ни хуя не помогло. Остались  стыдливо
торчать голые ноги. Тогда,  Ваня, я поступил как мужчина. Снял с себя все  и
околевал  голой  жопой  на  дермантине,  ломом  подпоясанный. Но ни  хуя  не
произошло. Тогда я стал петь, Ваня. Все равно окон нет, а  двери зачеканили.
Жене -  я  хочу сказать, не каждой  жене -  выпадает счастье хапнуть  горя с
колоратурным  уродом.  Я  пел:  "Не  плачь,  моя  любовь,  о  белых  платьях
(скрипки).  В бушлате я люблю тебя  сильней (скрипки). Пройдут  года, и ты в
моих объятьях  (скрипки), забудем, как  мне  друзы,  басмачи ебаные,  выбили
молочные  зубы... " Обязательно  забудем, да, Орлинька? На личных свиданиях,
Ванечка, в  экстремальных  условиях  половых  разборок  у жены первым  делом
отпотевает  нос.  Правильно?  У  мужа наоборот.  Не  прощупываются гениталии
(скрипки)  та-ра  рератира  ра...  та,  тирара  рара  там...  и  повторяется
(скрипки). Я бубнил ей, что постарел... усох... научился курить злые табаки,
стал  раздражительным,  подозрительным  хмырем.  "Гнилей",  - нашла любимица
слово,  и  мы начали ржать. Общий смех! - как говорят старые урки на Колыме.
Те, что  выжили. У жены оттаяли губы, а я вспомнил  про заначку и  велел  ей
набросить тряпки на  телевизор,  пока  забью  косяк (скрипки).  Руки у  меня
ходуном,  ногти  не  крошат ксессу,  протезные  зуб  на  зуб не  попадают  и
прихватывает  нервный  мандраж  со  скулежом   (скрипки),  но  где  наше  не
пропадало? Я  запалил.  И  супругу  наладил. (СКРИПКИ и парарарирара пам!!!)
Взял  ложки,  Ваня, и  об коленку,  об ладонь подмахиваю  нашими славянскими
кастаньетами.  (Правильно,  Вань,  ложки   через  палец  чашечками   врозь?)
Скрипки...  и повторяется.  И она начала хохотать, как оглашенная,  а меня -
так хлебом не корми. Я говорил, нет, не буду запрещать обжираться шоколадом.
Совсем не буду бегать с топором и ревновать. Но и она, чтобы не смела давать
поводов. И что не как скот, Орлинька, а в оптимальных условиях мы сострогаем
замечательную девку, и она будет такая же  красавица, как ты, моя радость, и
у нее будет мой покладистый характер,  но ум - ум твой, Орлинька. И я буду с
тобой на родах, и  тебе ничего не надо будет бояться, и... (скрипки, скрипки
и ориентальный лепет сплошного вранья). Скрипки в душе  и ложки в  жмене. Не
буду  пошлить,   Ваня,  она  задремала.  Женщина  любит  ушами.  Я  уже  сам
закидывался, как тетерев, которого  я никогда в жизни не видел. Из последних
крох  собрал прощальный  косяк. Подкурил,  взлетел  и стал барражировать над
шконкой, вернее, зондировать, не пронесла ли Орлинька через шмон чего-нибудь
праздничного в потаенных местах. (Скрипки).  В себе... И был  вечер,  и было
утро (скрипки). Только заначки не было (опять меня кинули). Она свернулась у
меня на коленях и дрыхла. Я заболевал. Из носа текло. К концу третьей стражи
она всполошилась, влезла  в мои говнодавы и в раскорячку, как лыжница, пошла
ссать  под дверью.  Семейная  жизнь!  Понимаешь,  Вань!  Даже вафли  в  этом
гадюшнике омерзительны. Спасал кумар  (спасибо тебе,  Ваня!) Я угорел не  на
шутку.  Звуки печального  танго  преследовали  меня...  истерически хотелось
жрать... прихватить  какого-нибудь  нацмена из  вертухаев,  того  быка,  что
называл  меня "папа". Буцкали и  папой называли. И длинным боковым правым со
скочка.  Лучше бы  называли  мамой  и  сосали мою  грудь,  хуеглоты. Вот  ты
говоришь, Ваня, что на тюрьме  время меряют тоннами. Правильно. Но в комнате
свидания это не катило. Хотя свет горел, и я был почти вменяемым. Было утро.
Конвой примерз на вышках к автоматам и  ни  ухом, ни рылом  даже не помышлял
идти штурмовать  наш  кильдым.  Орлинька хныкала  и  одевалась  в  свое,  не
просохшее. Просилась на  руки. Ты  говоришь, Ваня, что жизнь  скользка,  как
хвост  худой коровы. Мол,  бывает  так,  споткнешься и не встать, когда тебя
подтолкнули и не дают подняться пинками. (Скрипки. Па рарарара ра-ра-ра). Но
есть еще  мужчины,  что готовы  (скрипки).  Наш  фельд-мусор  гремит замком.
"Женщина должна освободить помещение. Первой". ВСЕ! Как на  тонущем  корабле
(опять  меня кинули). Я  целую мою  Орлиньку. Глаза. Нос.  Губы. Мент  ловит
сеанс.  Тащится.  Честное  лицо  холуя,  многое  повидавшее в  этих  стенах.
Отличный служака. Мне же симпатична его ямочка на подбородке. Всегда приятно
смотреть  в  волевое лицо, когда ямочка похожа на недоразвитое влагалище. Ты
со мной солидарен, Вань? Орлиньку уводят. Подстреленною птичкой... Под дождь
(еврейские скрипки). Но шпага! Где моя шпага, блядь!? Куда она  задевалась в
этой свалке приличия?
     Я  для чего тебе сел писать, Иван  Кучин? Книжку  я  недавно читал  про
китайцев.   У  них  все   просто:   Юнь  -  Янь...  Вечное   противостояние.
Дзень-Муддизм. Фуфель все  это. У нас, людей белой расы, бабы к нам в тюрьму
не ебаться приходят, а  Подниматься. Поверь, за забором - без нас, как дров.
Как  же, Ваня, такую на руках не носить?! Вот  только мужиков настоящих... И
по-новой - та рарарара ти - рара...  та  тирарара.  Там...  под решеткой над
прогулочным  двориком...  за решеткой,  если  приподнять  ебло...  в  мокрых
Небесах, везде - печальное танго и щемящие еврейские скрипки.

     "Мне плечи жаль твои еще девичьи,
     Закованные в лагерный бушлат,
     Из рукавов которого, как спички,
     Стыдливо пальцы белые торчат".

     P.S. У нас на  киче ништяк,  Ваня. Весь этап из России уже обустроился.
Но  племя бунтует. В одну глотку орут: "Давай, братан! Давай, давай!" Давай,
в натуре,  Вань, приезжай! Мы  тебя  классно встретим. Я  невыездной (статья
"террор"). Так что  мой адрес прежний: П/Я Израиль, лагпункт Реховот, Моисею
Винокуру.


     2

     Здравствуй, Арменак Ервандович, милый  мне человек. По воле Б-жьей - не
потерялись мы в этом бардаке и хоть через четверть века нашли себя в списках
живых.  Наверно,  это чудо, а, братка? У тебя был  такой  родной и  знакомый
голос  за  шесть  тысяч  километров, будто  не  слезами,  а  чем-то  намного
порядочней плакали наши души. К моменту получения письма ты уже будешь знать
всю мою подного