просила Люся,  разглядывая цветы.  - И  где ты
их достаешь?
- Спасибо, я сыт, - последовательно ответил на ее вопросы  Миха-
ил. - Я поел на заводе, вполне сносно. А цветы... Бабка какая-то к про-
ходной приходит, приносит то астры, то хризантемы.
- Может быть,  я тебя все-таки покормлю?  - спросила Люся  безо
всякого желания,  и цветы ей почему-то показались  уже  не  подарком,
они потеряли ореол своей таинственности,  от них даже  пахло не мок-
рым холодком, а затхлостью старческих рук.
- Спасибо, я же сказал, что не хочу есть, - чуть удивился  Михаил,
он не любил повторять дважды одно и то же.
- А  как у тебя на работе?  - Люся положила цветы на край  стола.
- Рассказывай...
- Дела?.. - пожал плечами Михаил. Хотя на первых порах по  при-
езде в Ленинград Люся заставляла Михаила описывать свой  рабочий
день,  он  выдавал ей только точную,  но сухую информацию  без лич-
ной эмоциональной оценки, и поэтому Люся давно перестала  интере-
соваться его служебными делами.
В данном случае вопрос насторожил Михаила,  но  поскольку
речь зашла  о  работе,  он счел возможным использовать момент и
осторожно добавил:
- Наверное, придется ехать в Чимкент...
- Опять? - в упор посмотрела на него Люся. - Ты же только  что
оттуда...
- Десять дней как, - уточнил Михаил. - Звонили. Автоматика ба-
рахлит.  Ты знаешь, тут есть какая-то необъяснимая закономерность -
пока сам сидишь рядом,  то все в порядке.  Стоит уехать, как все ку-
вырком.  Правда,  когда я там сижу, то проверяю  каждый шаг экс-
плуатационников. Уверен, что и сейчас можно легко  найти причину
неполадок.  Но искать ее надо мне - за меня этого  никто не сделает.
Думаю, за неделю управлюсь. Плюс дорога.
- У тебя каждый раз на неделю,  а выходит на две, если не  боль-
ше, но уж во всяком случае не меньше.
- Это же работа,  - миролюбиво  сказал  Михаил.  Подобные  раз-
говоры с Люсей случались и раньше.  - Ты пойми,  мы задумали  на
заводе и делаем по идее очень красивую вещь,  а Чимкент согласился
ее испытать, может быть, даже внедрить, если получится,  я тебе уже
объяснял это.  Что же теперь бросать все на полпути?  Нелогично. Я
понимаю,  что скучновато тебе одной... Можешь сходить в Русский
музей в воскресенье,  пока меня  не  будет.  Там  выставка икон из за-
пасников открывается.  У нас экскурсия будет  от завода, записать
тебя?
- Холодно мне,  Миша, - Люсей овладела тупая апатия и уста-
лость. - И тошнит...
- Ты, наверное, съела что-нибудь несвежее, - насторожился  Ми-
хаил. - Давай вызовем врача.
- Да я их сроду не любила и знать не хочу, - нехотя покачала голо-
вой Люся.  Ей уже стало тошно  не  столько  физически,  сколько от
бессмысленного,  как ей казалось, разговора. В то же  время остано-
виться она не могла.
Накопилось.
 - Зря,  - сказал Михаил.  - Специалист  есть  специалист.  Посмот-
рят, сделают анализы, найдут причину.
- А что ее искать?..  Есть причина, Мигуэль, есть, - Люся  неожи-
данно для себя самой назвала Михаила Мигуэлем на испанский  ма-
нер, но это ее не рассмешило,  а наоборот,  придало  какую-то  горькую
торжественность ее словам.
- Впрочем, это неважно, - с равнодушным видом добавила она.  -
Не имеет значения...
Настало время встревожиться Михаилу. Но он не потерял самооб-
ладания, а  стал  методично  докапываться до истины,  как и  привык
это делать, решая чисто производственные задачи.
- Как неважно? Как не имеет значения? - пытливо переспросил он.
- Значит, ты знаешь причину, но не говоришь.
- Да не хочу я ничего говорить, отстань от меня, - уже со  звонкой
слезой в голосе сказала Люся.
- Кому же говорить,  как не мужу?  - настаивал Михаил.  -  Если
не говоришь, значит, не доверяешь. Почему?
- Умному мужу и говорить не надо.  Сам догадаться должен.  Или
сообразить.
- Предположить,  вычислить я могу,  конечно, но гадать не  могу и
не умею... - Михаил немного задумался. - Тошнит, значит?  А ты не
падала, головой не ушибалась?
- Нет, - коротко обронила Люся.
- В  таком случае сотрясение мозга отпадает,  - продолжил  Миха-
ил. Может быть все-таки отравление?
- Да я уже неделю как не ем ничего,  - почти зло выпалила  Люся.
- Непонятно...  - Михаил подумал еще немного.  - Беременность
тоже отпадает...
- Почему ты так решил? - тихо спросила Люся.
- Потому что этого не может быть, - уверенно сказал Михаил. -
Здесь у нас с тобой все очень точно рассчитано.
- Точно? Очень? - ехидно спросила Люся.
- Конечно,  - также уверенно сказал Михаил. - Если только  ты не
изменила мне с кем-нибудь.
Люся опешила.  Все,  что угодно,  но такого она просто не  ожида-
ла от Михаила.  Как он мог так подумать!?  Михаил же,  сам  того не
замечая, продолжал добивать ее своей неумолимой логикой.
- Что же тут необъяснимого? Я постоянно в командировках...
И тут Люсю прорвало:
- Не человек, а глыба льда какая-то! Все у него рассчитано, все у
него по полочкам. Ты, наверное, и радуешься по графику и цветы мне
носишь не от души,  а потому,  что так положено.  Тебе бы с компью-
тером жить, а не с живым человеком - вот машина  тебе бы не измени-
ла. Даже медовый месяц у нас с тобой был всего  три недели,  не как у
всех, потому что по расчету больше не выходило. Непробиваемый - я
уж и так,  и эдак - бесполезно. Перепутаю тебе все нарочно,  книги
твои на полках переставлю - нет,  он молча поставит все по местам,
будто и не было.  И все.  Ну,  как же так можно?! Как же так можно
беспросветно жить?! Человек  в футляре - вот ты кто!  И он еще подоз-
ревает меня! Нет, вы подумайте! А может я хочу иметь ребенка? Будет
хоть с кем поговорить...
Михаил слушал  все,  что говорила Люся как бы со стороны.  Для
него было полной неожиданностью и истерика Люси,  и  многое  дру-
гое, о чем она в пылу ему наговорила, потому что по его расчетам тако-
го конфликта с женой не могло быть.  С  точки  зрения  Михаила, ос-
нований  для  такого скандала никаких не было и даже  его слова о
мнимой измене Люси были лишь аргументом,  доводом в  споре, вели-
чиной очень маловероятной, но теоретически возможной  и допусти-
мой. Михаил тут же понял, что такого никак не следовало говорить
Люсе  и учел это на будущее,  он отметил про себя,  что зря молча на-
водил порядок на своей книжной полке после устраиваемого ею кавар-
дака, но главное, что уяснил для себя Михаил - это то,  что,  действи-
тельно, могут рухнуть его так тщательно  выстроенные планы.
- Погоди,  Людмила,  так же нельзя, - Михаил называл Люсю
полным именем  только  в  ответственные моменты или в те редкие
минуты, когда на нее сердился.  Сейчас он хотел  таким  образом  вер-
нуть разговор в спокойное русло.
- Я просто напомню тебе,  Людмила, о чем мы с тобой договори-
лись. Нельзя же так:  раз...  и все. Мы же решили с тобой и  ты сама
согласилась, что целесообразнее всего рожать тебе после  моей защи-
ты. И не в чужом городе, и не в этих условиях. Так тебе же самой легче
будет. И я смогу спокойно собрать все материалы для  кандидатской
диссертации.  В том же Чимкенте.  А защищаться буду в Москве. Не
так ли?
Люся упрямо  молчала.  Головой  она понимала,  что Михаил
прав, что здравый смысл на его стороне, а сердцем - нет.
- Я надеюсь, что ты успокоишься, подумаешь и не откажешься от
своих же обещаний, - по-своему истолковал ее молчание Михаил. Сам
являясь человеком долга,  он верил и считал,  что не  могут быть иначе,
что и Люся должна быть такой же.
- А сейчас,  даже если и случилось так,  что ты ждешь ребенка, то
надо что-то с этим делать,  пока не поздно. Надо, понимаешь?
Слова были сказаны.
Если бы сначала Михаил бурно обрадовался тому,  что у них  бу-
дет ребенок,  если бы он долго обсуждал с Люсей их счастливую
жизнь втроем с сыном - Люся хотела только сына, если бы он, заботясь
о ней,  стал бы обсуждать массу бытовых проблем, которые  обяза-
тельно возникнут  с  рождением первенца,  если бы он решительно
стал искать пути,  как обеспечить  комфорт  и  сохранить  здоровье
Люси и своего сына, сам ни на секунду не желая расставаться с ними,
если бы он был готов  пожертвовать  ради  всего  этого и поездкой в
Чимкент,  и диссертацией,  и, в крайнем случае, работой - Люся поняла
бы Михаила и сама скорее всего предложила бы прервать беремен-
ность до лучших времен. Но...
Когда мужчина наносит женщине именно эту  обиду,  которую
она потом не в силах забыть, забыть и простить? Скорее всего не  в тот
момент,  когда идет девятый вал разбушевавшейся ссоры,  и  мужчина,
сам  в конец разобиженный,  произносит безумные слова.
Нет, это женщина поймет,  потому что он к  ней  неравнодушен

кричит, волнуется, значит любит. А вот когда ей прямо, без обиняков,
говорят пусть разумное решение,  но основанное только на  голой ло-
гике,  в  женщине  непроизвольно и неудержимо возникает  протест.
Яростный и слепой.
- Что ты имеешь в виду? - у Люси расширились глаза и задрожали
губы. - Что? Повтори...
- Какой смысл сейчас заводить ребенка? - Михаил был готов
привести опять свои несокрушимые доводы.
- Сын  - это тебе не щенок,  не собачка,  чтобы его заводить, - зло
сказала Люся.  - Планы,  расчеты, договоры... Какая чушь! Я сама ре-
шаю, что делать. Понятно?!
- Но нас же двое...
- Трое.  А может быть, и четверо. И меня с детьми гораздо  боль-
ше, чем тебя одного.
Собственно говоря, это был первый большой самостоятельный
шаг Люси в ее жизни. Если до этого все ответственные решения за  нее
принимали сначала родители,  потом муж,  то тут она впервые  ощути-
ла гордость за сделанный ею выбор.  Личность ее,  до  того  скрытая и
как бы дремавшая, отныне проявилась и уже существовала в новом,
активном качестве,  и с этим теперь нельзя было не  считаться ни дру-
гим, ни ей самой.
Люся знала, что она хотела, и знала, что добьется этого.
Михаил почувствовал  силу  ее  убежденности и непоколебимость
ее решения.  Он действовал в изменившихся обстоятельствах так,
словно не существовало всего того,  что им предшествовало.
Он уже решительно искал пути, как обеспечить безопасность,
комфорт и  сохранность здоровья и Люси,  и их будущего наследника.
Михаил предложил Люсе на время пожертвовать и своей  работой,

аспирантурой. Он отказался от поездки в Чимкент.
Но все это позже...
И Люся  восприняла  как  должное его запоздавшие заботы и  са-
ма предложила Михаилу следующий вариант: начиная с декретного
отпуска, она уезжает в Москву, а Михаил продолжает свою работу.
Так оно и получилось.  И хотя сама Люся не настаивала  на  том,
чтобы Михаил был в Москве во время родов, и хотя после появления
на свет сына Михаил все-таки приехал в Москву и преподнес Люсе
старинное кольцо, передаваемое в его семье по наследству, Люся где-
то совсем в глубине души  не ощущала  Михаила как  действительно
близкого ей человека,  тем более,  что все ее помыслы и чувства занял
Денис.
Сын для  Люси стал не только предметом естественных материн-
ских забот и нежности, Люся безрассудно, суеверно, по-животному
боялась за его здоровье.
Михаил вернулся в Москву, поступил в аспирантуру, окончил  ее,
защитил  кандидатскую  диссертацию - все это оставляло Люсю  внут-
ренне равнодушной.  Сын,  прежде всего,  сын, главное - это  сын. И  в
этом Люся находила полную поддержку со стороны своих  родителей.
А уж они души не чаяли во внуке и  приняли  на  себя  все заботы по
его воспитанию.
Денис рос,  не зная отказа ни в чем, и в своем пятилетнем  возрас-
те уже твердо усвоил, что в семье главная - это его мама,  потом деда,
деда иногда даже главней, а бабушка и папа - хорошие, но не главные.
Эти годы пролетели для Люси как вереница дней, то радостных,
когда у Дениса было все в порядке, то тревожных, когда Денис болел
корью  или  другими  детскими   болезнями.   Течение  Люсиного вре-
мени было плавным и размеренным, без бурных водоворотов и мелких
перекатов,  но постепенно Люся поняла, что жизнь  ее проходит, а че-
го-то главного, значительного, кроме, конечно,  рождения сына, так с
ней и не произошло.

                                               18
- Странно,  Вика...  Как мне с тобой спокойно, естественно...
Словно легкое дыхание...  Помнишь,  есть рассказ у  Ивана  Бунина с
таким названием?
- Помню, - ласково сказал Виктор.
Люся приятно  удивилась  тому,  что она так непринужденно  по-
делилась с Виктором сокровенным. Она и сама не ожидала от себя
такого откровения,  ей казалось,  что она не сумеет говорить  на эту
тему с чужим человеком...
Значит, Виктор - ей не чужой...
На самом деле Люсин монолог был раздумьем о самой  себе - на-
стало время подводить итоги,  оглянуться на прошлое, ответить  ис-
кренностью на искренность. И опять сладкое предчувствие  охватило
ее,  ведь  она  столько лет ждала своего счастья,  неужели  сбудется?
Люся встала,  покружилась  в вальсе по комнате,  схватила  Вик-
тора за руку и потащила к окну.  Она стояла радостно-возбужденная, с
блестящими  глазами,  крепко  сжимала руку Виктора и  жадно рас-
сматривала панораму, открывающуюся из окна. А он смотрел на нее.
- Что у тебя здесь видно?  Рассказывай, - потребовала она  весело.
- Не молчи давай.
- А из этого окна телебашенка  видна,  -  тихо  засмеялся  Виктор.
- Из другого из окошка площадь Красная немножко.
Люся стремительно, всем телом развернулась к Виктору.
- Сам сочинил?
Виктор видел только ее сияющие глаза,  которые  в  первый  раз
взглянули  на него четыре месяца назад,  когда он распахнул  дверь
своей квартиры.  Тогда глаза ему сказали: "Вы  мне  нравитесь..." Те-
перь  эти глаза говорили ему: "Как это хорошо,  что я  вам нравлюсь..."
- Сам, - ответил Виктор. - Когда ремонт закончил.
- Хороший стишок,  молодец,  - похвалила Люся и осторожно  по-
гладила Виктора по левой щеке. - А она у тебя больше не болит?
Виктор опять рассмеялся.  И мягко прижал своей  рукой  ее  руку к
щеке.
- Нет.  Только если простужусь  или  когда  очень  сильно  нерв-
ничаю, то начинает что-то подергиваться внутри.
- И совсем-совсем ровное у нас лицо, - рассматривала Люся  Вик-
тора.
Он наклонился к ней, но Люся плавно его отстранила и высвобо-
дила руку:
- Не шали.
Виктор и не собирался шалить.  Он ощущал светлый, радостный
покой и лениво, даже подсознательно подумал о том, что сейчас никак
нельзя спешить,  иначе все можно испортить, и поэтому  только любо-
вался Люсей, которая уже стояла у стены с масками.
- Больше всего мне вот эта нравится, - Люся кивнула головой на
одну из масок.  - Только страшная она...  Даже  нет,  не  страшная, а
просто видно,  как ей больно,  и поэтому хочется ее  погладить, чтобы
она улыбнулась.
Это была последняя,  сделанная Виктором маска.  Та самая,  кото-
рую они с Марком и Петровым  разглядывали  перед  тем,  как  Виктор
попал в больницу, после чего и разошлись их пути.
- Ты лучше меня погладь,  - предложил Виктор.  - А я тебе  улыб-
нусь.
- Тебя можно не баловать,  это даже вредно,  и потом ты и  так
весь  светишься,  - отрицательно мотнула головой Люся.  - А  вот ее...
- Хочешь, возьми ее себе? - спросил Виктор.
Он знал, что это его лучшая работа, его гордость, но, как  ни
странно,  предлагал ее Люсе от всей души. И тут в спокойный,  замк-
нутый мир их встречи незримо вошло внешнее  бытие,  которое  суще-
ствовало помимо них,  где-то за пределами этой комнаты,  но  крепко
держало их судьбу в своих руках. И Виктор, и Люся одновременно
подумали, что Люсе придется объяснять Михаилу, откуда у  нее эта
маска, а значит, лгать, а это совсем обесценит подарок.
- Не могу я,  Вика, что ты, разве можно? - испугалась, но  в то же
время и обрадовалась,  как девочка, Люся. - Это же твоя  лучшая мас-
ка,  твое лучшее лицо...  Я ее унесу,  и станет стена  какая-то пустая...
Люся шумно вздохнула,  потом чуть жалобно, смешно сморщив
нос, попросила:
- Ты ее никому не дари,  ладно? Не смей. И пусть она считается
моей...  Ну,  ладно, я тебе разрешаю, чтобы она повисела  тут... Вре-
менно...
- Она твоя,  как же я ее кому-то подарю?..  Здесь твоя не  только
эта маска, здесь все твое... И я...
- Спасибо, - склонила голову к плечу Люся. - Теперь у меня есть
ты,  а раньше тебя у меня не было...  Но ты должен был  когда-нибудь
появиться, должен был быть, я это знала всегда - и  вот ты есть... Какое
же это счастье, господи... Ты, наверное, и  не понимаешь... Не понима-
ешь, да?.. Эх, ты...
Люся зашлась звонким,  серебряным смехом. А Виктор, действи-
тельно ошалевший от счастья, был готов на все - лишь бы звенел коло-
кольчик ее радости.
За белой рамой окна в синих сумерках растворялся город, и  ком-
ната постепенно погружалась в темную заводь ночи, но и Люсе,  и
Виктору казался прозрачным ее сумрак - светились их лица, белели
маски  на  стене  и чашки чайного сервиза.  Люся бесшумно,  бесплот-
но поднялась,  неслышно обошла вокруг стола и прижала  к  себе голо-
ву Виктора.
- Вика,  Вика,  ты - колдун... Расколдуй меня немедленно,  мне по-
ра уходить... Или лучше наколдуй так, чтобы эти чары шапкой-
невидимкой хранили нас с тобой от бед. Хорошо?
Виктор не ответил. Он встал и обнял ее. Он прижался щекой  к ее
щеке,  и они замерли на мгновение,  которое гораздо дольше  любой
вечности.
Как во сне,  как в весеннем сне, отвез Виктор Люсю до дома. Это
чудесное  сновидение длилось и длилось,  но постепенно  гасло, как
закат.
Виктор звонил Люсе сначала каждый день, потом через день,  по-
том через три и с каждым разом терял  надежду  на  встречу  с  ней. Не
было случая,  чтобы она не обрадовалась его звонку, Люся, казалось,
ждала его у телефона,  нетерпеливо расспрашивала  Виктора о само-
чувствии и делах, весело ныла о своем одиночестве  и о том, что ее
никто не любит, а когда Виктор, задохнувшись от  волнения, рассказы-
вал Люсе,  какая она хорошая, то Люся, притаившись, слушала и про-
сила его говорить еще и еще.
Препятствием к  их  встрече  служили  тысячи очень веских  при-
чин от"...  погоди, у меня на этой неделе делегация шотландских шах-
теров,  я никак, ну, никак не могу..." до "... о чем ты  говоришь, кто же
возьмет Дениску из сада?.."
Виктор чувствовал,  что  существует истинная причина,  но  боял-
ся спросить о ней Люсю открыто, напрямую, страшась потерять  то,
что было с таким трудом достигнуто.
В действительности же,  Люся про себя твердо решила,  что  она
больше никогда не будет встречаться с Виктором,  потому что  иначе
наступит расплата за ее легкомысленность и  заболеет  Дениска. Ничто
ее так не пугало,  как животный страх за здоровье  сына. И каждое его
недомогание она  воспринимала  как  кару  за  свою может  и не суще-
ствующую вину,  а если и существующую,  то  только в помыслах.
В то же время Люся нуждалась в телефонных признаниях Викто-
ра, потому что знала,  что если они встретятся, то она совершит непо-
правимое.

                                              19
У Виктора болело горло.
Легкая, но коварная простуда почти напрочь лишила Виктора  го-
лоса, и он накануне шепотом дозвонился до Марины. Марина вызвала
врача  на  дом и сообщила о болезни Виктора ему на работу.
Она сама собиралась подъехать, и Виктор ждал ее.
Виктор лежал  на тахте,  замотавшись мохеровым шарфом,  в
шерстяных носках и домашнем халате.  Рядом с тахтой на полу валя-
лась раскрытая  книга,  тихо лилась музыка из колонок стереосистемы,
но ни слово, ни звук не интересовали Виктора.
Виктору было грустно и одиноко. Сплошь и рядом люди сетуют
на занятость, мечтают спокойно вздохнуть, расслабиться. Когда же
действительно наступает минута такой свободы,  то понимают, что
ежедневная   круговерть   спасала   их   от   глубоких  размышлений о
бренности человеческого существования.
Если Виктор думал о работе,  то понимал, насколько она не то, что
бы бесперспективна,  а раздута по сути своей,  и Виктор  остро чувст-
вовал это. Масса усилий тратилась и Виктором, и многими другими,
чтобы поддержать ощущение важности их работы,  а  не на достиже-
ние конкретных результатов...
О своих друзьях,  об Антоне и Марине, Виктор думал только  как
о членах триумвирата,  всегда готовых придти на помощь,  но  потом
уходящих в замкнутый мир