своей души...
К родственникам Виктора никогда не тянуло,  он редко  виделся с
ними,  поскольку  их  не жаловал отец по причине своей  тайной бо-
лезни, и Виктор не успел к кому-либо их них привязаться по-
настоящему...
Люся... Ох,  Люся,  Люся... Эх, Люся, Люся... Люся таяла,  как
мираж оазиса в пустыне...
Звонок мелодично оповестил хозяина,  что  пришла  Марина.
Виктор нехотя встал,  сунул ноги в домашние тапочки,  поправляя
на ходу сбившийся задник одного из них,  прошел  в  переднюю  и
распахнул дверь.
Это был ураган, это было извержение вулкана, это была необуз-
данная стихия.
Виктор стоял столбом в центре этого явления, потому что

квартиру влетела Люся,  потому что говорила быстро и возбужденно,
не дожидаясь ответа,  Люся, потому что Люся была уже не миражом, а
реальностью, но поверить в это Виктор никак не мог.
- Ну,  что случилось,  что стряслось?  Господи, наказание  мое!
Нет, я не понимаю, как же так можно? Почему ты мне не позвонил?
Тебе что,  встать лень,  дотянуться до телефона нет сил?  Или уже но-
мер забыл, память у тебя такая короткая? Доктор у тебя был?  Что он
тебе сказал?  Что ты молчишь,  как истукан? Ну,  скажи хоть слово...
В руках Люся держала,  прижимая к груди какие-то  кульки,  они
мешали ей, но она того не замечала, а машинально перекладывала их
из одной руки в другую, потому что ей надо было закрыть  дверь, по-
править  шапку,  смахнуть  со лба растрепанные волосы,  провести
Виктора за руку в комнату,  где она развернула  его  к  свету и стала
настороженно, внимательно вглядываться ему в лицо  в поисках па-
губных последствий его болезни.
Когда Люся  спросила  Виктора о докторе,  он,  постепенно  при-
ходя в себя,  отрицательно замахал рукой и показал на  замотанное
шарфом горло.
- Что?..  - с ужасом спросила Люся.  - Ты потерял  голос?  Тебе
нельзя говорить? У тебя паралич горла?!.. Подожди...
Она сунула пакеты ему в руки,  унеслась в переднюю, порылась в
своей сумочке,  брошенной на галошницу, отыскала блокнот  и каран-
дашик и вернулась в комнату.
- Тогда напиши...  Ой, да брось ты эти пакеты, это я тебе  еды
принесла, огурец там, яблоки. Пиши, что с тобой...
Виктор, улыбаясь,  сложил кульки на стол,  взял блокнот и  ка-
рандашик и написал номер  Люсиного  телефона  и  еще  "очень

очень занятая".  Она  вырвала у него блокнот,  прочитала и бессильно
опустила руки:
- Издеваешься,  да?  Улыбаешься, да? Опять светишься? Эх,  ты...
Кстати,  это очень хорошо, просто прекрасно, какая удача!  Я имею
ввиду твою молчанку. Вот помолчи, помолчи теперь. Сейчас  мое вре-
мя настало. Попался, голубчик!.. Ой, как здорово! Уж теперь-то я
отыграюсь...  И где же это тебя угораздило?  Впрочем,  разве ты теперь
расскажешь? И хотел бы, да не получится. А ведь  сам говорил,  что
тебе нельзя простужаться, что от этого у тебя  внутри начинает щека
дергаться... Тебе не больно, любимый?.. Ты  совсем не можешь гово-
рить?..
Она подошла к Виктору близко-близко  и  заглянула  ему  в  глаза.
- Я люблю тебя,  - сиплым, срывающимся то ли от простуды,  то
ли от волнения шепотом сказал Виктор.
Люся закрыла глаза и откинула голову:
- Повтори, - попросила она тихо.
... Растаяли стены и осталось двое во всем мире  -  и  не  было ни-
кого,  кроме двоих - все для двоих. Раскрылся цветок тела, дал отве-
дать нектар забвения и хмель чистоты погрузил влюбленных в невесо-
мый мир счастья.  Отвесно взошло солнце чувства,  и зной очищающе-
го желания растопил лед преград,  и  реки  двоих  устремились к устью
и слились в океане нежности...
Слова...
Что слова?
Нет единых слов об этом и быть не может - потому что каждый
раз и у каждого это происходит по-своему и гимн любви поется на
разные голоса,  но только в гимне ЛЮБВИ  звучит  истинна

гармония. Почему же ЛЮБОВЬ такая спелая, а люди такие голод-
ные?..

                                               20
Время, сложенное из мгновений,  как поток из капель, движется с
равномерностью маятника, но в каждом человеке есть свой  механизм
отсчета. И время, то тянется бесконечной вереницей шагов в зале ожи-
дания,  то летит птицей в веселом застолье или  в  задушевной беседе с
другом.
Но есть и иная оценка времени.
В периоды высокого,  как весенний паводок, эмоционального
подъема каждое мгновение для  человека  подобно  прозрачному  и
плотному алмазу,  подобно сгустку энергии - кванту. В такие периоды
жизнь освещена светом неистовой работы, радостью постижения и
мукой высокого творчества, сияет радугой взаимной любви.
Это и есть счастье.
Люся и Виктор были счастливы.
Счастливы своей любовью.
Но, несмотря на то,  что и Люсей, и Виктором владело ощущение
полной слитности, каждый из них все-таки воспринял щедрый  пода-
рок судьбы по-своему.
К Люсе после происшедшего пришло раскаяние. Ей было стыдно
перед  Михаилом,  Люся  не представляла себе,  как она с ним  встре-
тится, как посмотрит ему в глаза,  но Михаил был в очередной, безна-
дежно затянувшейся командировке. Люсе было страшно за  Дениску,
она опасалась справедливой кары за свое  поведение, но  гнала от себя
даже мысль об этом.  Люсе было беззащитно, потому  что полностью
доверившись Виктору, она в сущности не знала его.
Но и раскаяние, и стыд, и страх, и неуверенность для Люси  были
мимолетными,  потому что все ее чувства, все ее мысли захлестыва-
лись, тонули  в  глубине одного всепоглощающего ощущения  счастья
быть женщиной,  быть любимой и любящей  женщиной,  настолько ее
порыв,  ее тяга к Виктору не соответствовали трезвым,  холодным,
разумным отношениям с Михаилом.
А Виктор был безмятежен.
Он не задумывался о будущем - слишком безоблачным был для
него горизонт.  Он  не  знал  и следа озабоченности о том,  как  строить
дальше свои отношения с Люсей - она его любит,  это ясно, и они бу-
дут встречаться,  а там видно будет. Это подтвердилось новым прихо-
дом Люси, их новой встречей.
Она сама искала эту встречу.
И снова любовь творила с ними чудеса,  и был девятый  вал  чув-
ства, забравший, казалось бы, все силы без остатка, но подаривший
взамен блаженную усталость.  В  такие  минуты  нежность,  теплая, как
ветер с юга,  пронизывает каждое движение,  каждое  слово.
Люся и Виктор, смеясь и перебивая друг друга, вспоминали,  как
Виктор неожиданно поцеловал  Люсю  в  передней  сразу,  как  только
она вошла в его дом,  как Виктор, безголосый, сипло объяснялся Люсе
в Любви и как Люся судорожно искала ему  в  помощь  бумагу и ка-
рандаш.
У них уже была своя история,  свое прошлое,  их любовь из  птен-
ца превратилась в птицу.
Виктор читал Люсе стихи,  напевал песни,  он ощущал такую
раскованность, что мог поделиться с Люсей самым своим сокровенным
- настолько он был уверен,  что она поймет его  и  рассуди

также, как судит он сам,  и почувствует также, как чувствует он  сам.
- Какое же это счастье,  что мы нашли друг друга!  А ведь  во всем
виновата Марина,  это она - наша крестная мать,  дай ей  столько,
сколько нам дано, а, Люсенок?
- Слушай, надо бы к ней обязательно придти или сюда пригла-
сить, - тут же согласно откликнулась Люся.  - Хотя так, как у  нас, на-
верное,  не бывает,  я теперь это точно  знаю.  Мне  так  счастливо, и
внутри словно колокольчик дрожит.  Только не так,  как в школе на
переменку трезвонят, а совсем-совсем по-другому.  Мне отец расска-
зывал, что на японских пагодах по углам повешены  колокольчики,
ветер их раскачивает  и  они  позванивают...  Тихо-тихо так... Как у
меня...
- Дай послушать,  - улыбнулся Виктор. - А я вот все время  думаю
- за что это нам с тобой такое счастье привалило? Ты знаешь, я только
теперь понял,  как мне все-таки одиноко жилось до  встречи с  тобой.
Все вроде бы есть - и друзья,  и работа,  но  часто ли ты встречала сча-
стливых людей?  Есть, конечно, фанатики, для  которых  не  существу-
ет  ни своего дома,  ни любимой -  только работа,  работа, работа, я
сейчас говорю не о таких, а о  массе. Вот возьмем, например, наш ин-
ститут - тысячи полторы народу кормится, это точно. Толку от них
чуть. Закрой нашу лавочку -  никто  и не почувствует,  но только по-
пробуй сделать это.  Зато деловитости, активности, собраний-
заседаний хоть отбавляй.  Ты знаешь, самой изощренной пыткой, при-
думанной фашистами, была бессмысленная, бесполезная работа - сего-
дня кучу  камней  перенести сюда,  а  завтра - на прежнее место. Так и
у нас в институте - такая же бездуховность,  бессмысленность.  Причем
появились мастера  заправлять  арапа  столь высокого класса,  что за
ними никак не угнаться.
- А  может как раз и не стоит с такими наперегонки соревновать-
ся? - миролюбиво заметила Люся.
- Как же!  Тогда они обгонят тебя, - охотно объяснил Виктор. - И
грязью обольют, и станут относиться к тебе с презрением, если ты не
входишь в их элиту.
Виктор и дальше развивал мысль об элите, хотя это была не  его
идея,  а Антона. Виктор излагал Люсе концепцию Антона, искренне
веря,  что в его  устах  она  выглядит  также  по-мужски,  по-
человечески веско,  как у Антона.  Но в то же время то,  что  так безо-
говорочно звучало  в  изложении  Антона,  оказалось  не  столь убеди-
тельным в пересказе Виктора. И чем дальше, тем больше, ощущая
скорее подсознательно,  чем разумом,  Виктор почувствовал, как  за-
змеилась  трещинка в их с Люсей счастье.  Виктор  где-то в глубине
души неясно встревожился и новыми примерами пытался укрепить
безаппеляционность концепции Антона.
- Такая бездуховность проявляется не  только  на  службе.  Ну, ко-
му нужны мои маски,  мои лица, кроме меня, а теперь и тебя? Ты зна-
ешь,  когда-то жили-были три художника: один ваял человеческие
лица,  другой писал картину всеобщего благоденствия,  а третий стро-
ил структуры.  Где же теперь эти  художники?  Один  стал кандидатом
технических наук и ходит в институт, как чиновник в присутствие.
Другой превратился из художника и в оформителя. Сейчас большая
нужда именно в оформителях,  а не в художниках, разве не так?  Каж-
дому директору хочется красиво  оформить  свой завод, свой институт,
чтобы, когда посетит его высокое начальство с визитом,  куча мусора
была бы закрыта художественным панно или монументом.  Вот и вы-
зывают художника Петрова,  вот и  покупают талант художника Пет-
рова,  а потом при встрече  Петров  говорит: "Старик, это я для денег
делал, а для души пока некогда." О чем же мне с ним после этого  го-
ворить,  что  обсуждать,  чем делиться?  Третий художник уехал куда-
то... Нет, это раньше  мы вместе ходили по мастерским  других  худож-
ников,  по  другим  подвалам, сами устраивали свои выставки, спорили
до хрипоты ночами напролет,  открытием нам казалось  каждое  новое
полотно,  каждая новая работа...  А сейчас?..  Скучно. Сейчас мы уви-
дели,  что все уже давно открыто,  картины все уже написаны, структу-
ры  созданы, маски изваяны.  И что надо успеть прожить,  пригубить,
насладиться остатком жизни, неужели не так?
Чем дольше говорил Виктор,  тем крепче к нему прижималась
Люся, она воспринимала слова Виктора как исповедь любимого чело-
века о переживаемом им духовном кризисе, в котором он находится
после стольких лет одиночества,  после смерти  матери  и  отца.
Виктор же,  уже волнуясь по-настоящему,  уже понимая, насколь-
ко  серьезно все то,  о чем он говорил,  явственно ощущал,  что  за
зазмеившейся трещинкой в их счастье зазияла пропасть.
- Вот и получается,  что жизнь - одинокая, горькая штука,  страш-
но одинокая,  люди  одиноки и каждый в отдельности,  и все  вместе,
потому что смертны мы и боимся смерти, и только любовь,  такая лю-
бовь,  как у нас,  только как у нас,  именно как у нас,  способна ото-
греть от могильного холода и даст забыться от страха небытия...
Люся не дала договорить Виктору,  она обхватила его голову, це-
ловала глаза, губы, лоб, закрыла его собой, защитила, как  мать укры-
вает своего ребенка...
А потом  они  замерли оба,  и уже жар-птица великой любви
спрятала Люсю и Виктора под сень своих крыльев...
Виктор отвез  Люсю,  но остановил машину за квартал до ее  до-
ма.
- Помнишь,  ты мне говорила, что ты - человек, не любящий  не-
определенности?.. - Виктор положил руки на руль.
И Виктор,  и  Люся сидели в машине и смотрели прямо перед  со-
бой.
- ... Что ты предпочитаешь жить по принципу: раз - и все!  Может
быть,  так и договоримся?..  Я понимаю,  как тебе нелегко  вырываться,
но раз в неделю давай: раз - и все!.. А?..
Люся повернулась к Виктору.
- Я  постараюсь,  любимый,  -  сказала Люся и долго-долго  вгля-
дывалась в лицо Виктора. - Не печалься ни о чем.

                                               21
Если в  квартире Виктора,  несмотря на порядок и чистоту,  все-
таки не хватало женской руки,  женского присутствия,  то  в  квартире
Марины точно также среди стерильно вымытых полов, среди, каза-
лось,  только что принесенных из прачечной и  химчистки  портьер,
занавесок,  ковриков ощущалось отсутствие мужчины, отсутствие де-
тей.
Люся думала об этом,  оторвавшись от журнала мод, который  ей
сунула Марина перед тем как уйти на кухню,  где она стряпала  что-то
вкусное.  Люся хотела появиться у Марины вместе с Виктором, но
сложилось так, что она случайно встретилась с Мариной и  та затащи-
ла Люсю к себе.
Люся невольно сравнивала двухкомнатную квартиру Виктора и
однокомнатную Марины  со  своей,  тоже двухкомнатной и пусть не
столь ухоженной,  зато носящей отпечаток бурной Денискиной дея-
тельности.
От мыслей о квартирах Люся незаметно перешла  к раздумьям  об
их  хозяевах.  После последней встречи с Виктором Люся часто  впада-
ла в состояние глубокой задумчивости,  причем  размышления  ее бы-
ли непоследовательны, нелогичны, но эмоционально насыщены.
Люсе было по-женски жалко Марину, потому что не каждому от-
пущено столько счастья,  сколько досталось на ее долю с Виктором. И
в то же время Люся беспокоилась о Викторе,  о Вике, остро сопережи-
вая его одиночество, и в глубине души надеясь, что он обретет душев-
ное равновесие в своей любви к ней.
Марина появилась с кухни в домашнем халатике, разгоряченная и
от  того  по-домащнему  уютная,  какая-то  сдобная.  Она  тяжеловато
плюхнулась на тахту и обняла Люсю:
- Есть хочется смертельно, но давай потерпим с полчасика.  Я мя-
со  с  майонезом  в духовку заладила и бутылочку "Мукузани"  припас-
ла - устроим пир горой...  Ты что такая мрачная?..  Не  в  духе?.. Или
устала?..
- Ну,  что ты!  - улыбнулась Люся.  -  Ничего  подобного.  Просто
сижу,  расслабилась... Как у тебя все-таки уютно, чисто,  хорошо...
- Нравится?.. - оглядела комнату Марина.
- Хорошо-то, хорошо... - вздохнула она в ответ своим мыслям. -
Слушай,  я тут по случаю косметические наборы прикупила,  по два
пятьдесят, очень приличные. Хочешь парочку? Возьмешь?
- Ой,  да на что они мне? - пожала плечами Люся. - Косметики у
меня,  слава богу,  хватает - мне отец из-за границы возит. Тем более
два.
- А зря отказываешься,  подруга. Ведь как бывает сплошь и  ря-
дом? Пошел на день рождения,  бац,  а дарить нечего,  полез в  шкаф и
будто нашел, ну просто, нашел и все тут.
- Марин,  - мягко спросила Люся,  - а почему ты все время  как
мужчина говоришь? Пошел, нашел...
- Не как мужчина, золотая моя, а как мужик, - усмехнулась  Ма-
рина. - Знаешь, в детстве я так гордилась, что я - девочка, а  вот к ста-
рости мечтаю стать мужиком. А сама ненавижу их, подлецов...
Последние слова Марина сказала хоть и шутливо, но с такой  го-
речью и вызовом, что Люсе захотелось утешить ее:
- Ну,  что ты? Разве можно так? Неужели ты и Сережу ненави-
дишь?
Но Марина,  вспомнив свою старую обиду, свою незаживающую
рану - свою неудачную любовь к Пижону, уже не могла остановиться:
- А что Сережа?  Князь? Все они, мужики, одинаковые - любят,
когда им подадут,  когда уберут за ними,  когда подарят им  что-
нибудь, когда ты покорна,  как рабыня.  А как дело коснется  главного
- в кусты. Так и Сережа - той же, мужицкой, породы. Ты  не смотри,
что он такой тихий.
- А  мне нравится за ними ухаживать,  они же как дети.  И  еще
нравится,  когда мужчина ест с  аппетитом...  -  попыталась  возразить
Люся.
-  ... и любит с аппетитом, - грубовато рассмеялась Марина. - Я
Сережу могу довести до экстаза,  он аж бросается на меня, но только,
если его не накормить, то и любит он без аппетита. А накормить не
так-то просто.  Вот у нас позавчера собрание  было, так я в магазин
попала только к  закрытию.  На  прилавках  можно в футбол играть, в
мясном отделе только два ценника стоят  на котлеты и на яйца диети-
ческие. Подхожу к кассе, десяток котлет, говорю, пробейте. Кассирша
худющая, как метла, разозлилась  на меня,  как свекровь на сноху,  где
это вы котлеты видели?  Я  говорю, раз  на прилавках нет,  значит,
под прилавком есть.  И  ценник висит. Все равно, отвечает щучка, кот-
лет нет и неизвестно. Ладно,  говорю,  десяток яиц выбейте. Она по-
сомневалась, но  выбила. Подхожу к прилавку.  Стоит экземпляр  муж-
ского  идеала,  глаза залил, набряк весь. Я ему чек, он протрезвел аж.
Где же у  меня яйца, спрашивает он меня. Я ему - не знаю и знать не
хочу,  но ценник-то есть.  Заржал. Этого добра у нас навалом, говорит,
ты лучше глаза разуй. Вернулась я к кассе, деньги, говорю, верните. А
что,  разве яиц нет,  щучка спрашивает. Ничего там нет,  говорю, кроме
пьяного идиота.  Да еще ценники. Тут метелка с мясником сцепились,
давай  скандалить  через весь зал,  а я взяла  свой рубль и домой по-
шла. А дома Сережа ждет, голодный...
- А как Сергей к тебе относится? - спросила Люся.
Спросила не только с тайной надеждой, что Марина все-таки
сменит гнев на милость,  но и с острым, чисто женским любопытством.
- Любит, - равнодушно ответила Марина. - Во всяком случае  го-
ворит, что любит...
Марина замолчала. На самом деле равнодушие ее было показным.
Марине вовсе не хотелось ругать на чем свет стоит этих непутевых,
этих эгоистичных, этих невнимательных мужчин, ей просто хотелось
своего женского счастья с одним из них,  с таким же  непутевым, с
таким  же  эгоистичным и невнимательным,  но зато  своим, которого
можно и поругать,  и  пожалеть,  но  который  в  трудный для женщи-
ны момент сам придет ей на помощь и встанет на  ее защиту.
Марина думала и о Сереже,  об этом милом, бесспорно влюблен-
ном в нее человеке, который по молодости лет наивно не понимает, что
разница между ними составляет ни много, ни мало шесть  лет, и что
эта разница сейчас возможно и не  чувствуется,  зато  будет проявлять-
ся с каждым годом, тем более, что благодаря своей худобе, Сергей
всегда будет выглядеть мальчишкой. Марина как-то случайно  видела
родителей  Сергея и поразилась моложавому  виду его отца.  В тот
момент у нее даже  мелькнула  мысль,  что  отец подошел бы ей даже
больше, чем сын.
Марине стало больно от этих воспоминаний,  тем более, что  ря-
дом сидела Люся,  которая светилась от любви к Виктору,  а уж  Вик-
тора-то Марина знала хорошо...
Виктор звонил Марине постоянно и все в подробностях рассказы-
вал, хотя Марина вовсе и не требовала от него отчета,  наоборот, ей
было совсем не просто выслушивать Виктора,  сопоставляя с  оттенком
зависти  гармоничность  сочетания  так  удачно  подошедших друг
другу  Люси и Виктора и ущербность,  свое возрастное несоответствие
с Сергеем.
И вот еще о чем думала Марина.
Закон триумвирата - Антон,  Марина, Виктор - провозглашал
полную внутреннюю  свободу  и независимость даже друг от друга.
Так оно и было,  так оно и есть, так оно и будет, но для Марины  суще-
ствовал свой изъян в союзе троих.
Если Антон и Виктор могли чисто по-мужски  обсуждать свои
проблемы, то  Марине приходилось преодолевать свою женскую сущ-
ность, чтобы быть с ними на равных.  Иными словами, для полного
равновесия Марине  не  хватало в триумвирате подруги.  И Марина
решила, что для этой цели скорее всего подходит Люся:  она обязана
Марине своим счастьем, она любит Виктора, она сама жаловалась на
неудовлетворенность своей жизнью.
Марина не торопила события.  Она опекала Люсю, осыпала ее
мелкими подарками, п