редника,  снял очки и тщательно
протер их краем передника.  Потом прошел в комнату, выключил по
пути тихо играющую радиолу, аккуратно положил букет н

стол, а очки на сервант и повернулся к Виктору,  который с добро-
душной ухмылкой наблюдал на ним.
- Знаешь что,  подонок?  - тихо сказал Сергей. - Пошел-ка  ты вон
отсюда.  Это ты - старик,  а не я.  Это твое время ушло  навсегда, а не
мое.  Это ты так испоганился, что душа твоя, как  медуза, скользкая и
ядовитая. Я люблю Марину, слышишь, подонок,  люблю, а что это
значит,  любить по-настоящему, тебе никогда не  понять. Тебе этого
просто не дано, подонок, ты лишен этого, потому что амеба ты убогая
среди людей.  Я знаю, что Марине больно, что ей тоскливо, что она
мечется, как раненая, но я ее спасу, потому что я ее люблю, и мне
неважно, с кем она была раньше  и какие подонки растоптали ей душу:
Пижон,  Антон или ты, гнида...
И Сергей решительно двинулся на Виктора.
- Салют, мальчики!
Сергей и Виктор, вздрогнув, повернулись на голос.
В дверях стояла Марина.
- О чем дебаты, граждане представители сильного пола?
Марина подошла к Сергею, крепко-крепко прижалась к нему, и
преданно глядя на него снизу, начала нежно выговаривать ему:
- Здравствуй,  любимый мой! Не стыдно тебе? Ну, почему ты  у
меня такой непослушный?  Я же тебя просила, родной ты мой, не
лишай ты меня моих женских забот.  Это же счастье  для  меня  -
ухаживать за тобой.  Ты здесь хозяин, ну, а я - хозяйка, я сама  все
уберу-приберу,  все сделаю,  лишь бы  тебе  было  спокойно,  удобно
работать.  А ты пиши свою диссертацию, хорошо? И потом у  нас
гость, Сереженька, встречай его, как положено хозяину.
Марина развязала тесемки на спине у Сергея,  плавно снял

передник ему через голову,  взяла очки с серванта  и  осторожно  на-
дела их Сергею на нос.
Сергей улыбнулся и залился краской,  словно зажегся красный
фонарик. Он привычным движением толкнул средним пальцем очки
на место, а Марина поймала его руку и прижалась к ней щекой.
- Пиши,  писатель, пиши, - насмешливо заговорил Виктор. -  Дис-
сертацию о любви одноклеточных.
Сергей было  опять  резко двинулся на Виктора,  но Марина
удержала его и повернулась к Виктору, развалившемуся на диване.
- Гостю,  кажется,  не нравится тема нашей диссертации? -  на-
смешливо спросила она.  - Это, конечно, не то, что разрабатывать ре-
жимы  прокатки труднодеформируемых сплавов.  Ну,  а если  прокатка
на практике не получается,  так потому они и  зовутся,  эти сплавы,
труднодеформируемыми.
Однако Виктор отреагировал на слова Марины по-своему:
- Что же ты,  Марина,  нарушаешь наш святой уговор,  а? -  при-
чмокнул он губами. - Нехорошо, старушка, нехорошо. Так честные
люди не поступают.
- Что ты имеешь ввиду? - холодно осведомилась Марина.
- Сама же привела Люсю ко мне в гости, сама позвонила ей,  ко-
гда я заболел,  а потом приревновала что ли к подруге? Напела  ей, что
все мужики - подонки,  и Антон, и я в том числе, что мы  чуть ли не
заговор  вокруг  Люся  устроили  с  одной  нехорошей  целью: совра-
тить бедную девушку.  Ты-то тут не при чем,  конечно... Про союз наш
рассказала... Учти, что Антон этого не простит... Он не такой уж и
добрый,  как тебе кажется. Или тебе Сереженьки твоего ненаглядного
не жалко?  Забыла, как его получила?
- Что происходит?..  Какой союз?..  Марина,  объясни мне,  пожа-
луйста, что это он там плетет? - заволновался Сергей.
Марина побледнела,  но  справилась  с  собой и еще крепче  сжала
руки Сергею.
- Подожди,  милый...  Если ты, Сережа... Если ты действительно
любишь меня, прошу тебя, будь терпеливым - я все объясню  тебе. Я и
сама не понимала,  что живу в тумане самообмана. Спасибо тебе, сол-
нышко мое, помог ты мне разобраться во всем. Своей чистотой,  своей
верой помог.  Не думала я,  не гадала,  что  стану любимой,  что стану
желанной в свои-то годы. А теперь поверила. И  за счастье,  тобой
подаренное,  буду благодарна тебе  всегда... А что касается Антона и
Виктора... пожалей ты их. Антон, конечно,  посложней, для него сво-
бода - высшее благо, неприкосновенное и святое понятие,  а Вика...
Вика так и не понял  своего счастья с Люсей,  не сумел быть достой-
ным его.  Да, было  время, когда три одиноких человека решили помо-
гать  друг другу,  да видно,  чего-то настоящего,  чего-то человечески
правильного  не хватало в этом союзе...  А с годами выработалась
целая философия, привычка потакать любым своим желаниям,  при-
крываясь высокими словами о независимом духе...  Ты подумай об
этом,  Виктор... Честно  подумай...  Сам  о  себе...  Больно  тебе будет,
увидишь ты,  что душа у тебя скользкая и ядовитая...  Как медуза... Но
не пугайся, не бойся - только когда ты сможешь открыто  посмотреть
правде в глаза, какой бы горькой она не была, только  тогда ты смо-
жешь выжить,  очиститься...  Вот тогда приходи... А  сейчас прощай...
Марина взяла спортивную сумку,  молча сложила в нее дверные
ручки,  валявшиеся на диване,  и поставила сумку на  колени  Виктору.
Потом неторопливо вытащила из бокового кармана пиджака  ключи
Виктора, сняла со связки свой комплект и сунула их обратно в карман.
- А Сережу не трожь,  не дай тебе бог,  ты же знаешь  меня...Иди...

                                               25
Время, время...
Время быстротечно  -  плывешь  в его бесконечном потоке и  по-
стоянной сменой впечатлений, событий и забот врачуются, казалось
бы, незаживающие раны, пропадает острота ощущения и иногда  дос-
таточно солнечного зайчика,  который пригрелся  ясным  утром  где-то
у щеки,  чтобы  проснуться  с полным ощущением спокойной  без-
мятежности.
Виктор вздохнул,  потянулся в постели,  упершись ногами в
спинку кровати и достав макушкой до противоположной стены. От-
крыл глаза,  встал,  ополоснул  лицо холодной водой и вернулся в
большую комнату.  Распахнул окно,  впустив свежий, с острым холод-
ком, кристально   синий  воздух.  Улыбнулся,  прищурившись,  солнцу,
включил стереосистему.
Из динамиков  раздались глухие,  как удары сердца,  ритмы  там-
тама, потом нежно заголосила флейта и все пространство  комнаты
заполнил органный строй синтезаторов...
Взлетели колени,  мелькнули руки,  разворот, прыжок, присед...
Ритм, ритм, ритм... А теперь так... И еще... И по-другому... А теперь то
же самое, но сидя... Импровизация... А теперь  легли и расслабились...
Виктор полежал на полу,  ощущая  лопатками,  икрами  ног

тыльными сторонами  раскинутых ладоней жесткую шерсть ковра.  В
ванной комнате Виктор несколько раз поменял горячую  и холодную
воду в душе, растерся пушистым полотенцем, горячим от того, что  оно
висело на никелированной трубе регистра.
На кухне  паровозиком  засвистел чайник.  Виктор выключил  газ
и сел бриться.  Жужжащие ножи электробритвы оставляли после  себя
гладкую эластичную кожу.  От освежающего ожога одеколона у  Вик-
тора возникло ощущение, будто у него обновилось лицо. Яичницу
Виктор жарил так, как когда-то его научила Люся - глазунья с  хру-
стящей коричневой корочкой.  Тостер катапультировал два подрумя-
ненных куска белого хлеба,  на которых сразу оплыли кусочки  светло-
желтого масла.
Доев яичницу,  допив кофе, Виктор хотел было закурить, но  раз-
думал, тщательно перемыл посуду,  убрал в квартире, оделся и  встал у
зеркала, перед тем как выйти из дома.
В длинном зеркальном прямоугольнике  на  Виктора  смотрел
высокий, крепкий,  загорелый  мужчина в черных вельветовых брю-
ках, темно-синей куртке с  дутым  воротником  и  темно-коричневой
замшевой кепочке.  Виктор  подмигнул своему отражению,  получив
тут же зеркальный ответ.
Во дворе  дома,  как косой,  размахивал метлой на длинной  белой
деревянной ручке дворник Слава.
- Привет  начальству,  -  сдернул он серый блинчик своего  берета
в ответ на приветственный взмах Виктора и оперся на метлу.
Пока Виктор сметал листья,  прилипшие к капоту и лобовому
стеклу своих "Жигулей",  они побеседовали со Славой о том,  что
погода стоит,  как по заказу, что в прошлом году бабье лето выдалось
позже  и  было коротким и что в соседнем подъезде кто-то  помер, а в
пятьдесят второй квартире нынче свадьба.
Виктор сел в машину, прогрел мотор, поправил зеркало заднего
вида и плавно выехал из двора дома. Определенной цели, какого-то
маршрута  у него не было,  и он,  не торопясь,  пересек  несколько
улиц,  выехал на набережную и по ней попал на Ленинские горы. Ос-
тановил машину, дошел по шуршащей листве до свободной скамейки
и сел.
Та ли это была скамейка, на которой они сидели когда-то с  Люсей
- почти три года, или не та, Виктор не помнил, да и приехал он  сюда
не для того,  чтобы снова предаваться бесконечным  размышлениям о
том,  что произошло в то время с ним, с Антоном,  с Мариной,  с
Люсей,  с Таисьей, с Сергеем - просто Виктор ощутил, что если он и
думает о прошлом,  то  совершенно  спокойно,  нет, не равнодушно,  а
как о чем-то далеком, что произошло даже  как будто не с ним,  а с
кем-то другим.  И как всегда,  в такие  моменты Виктор удивился тому,
каким же он был когда-то несмышленым, и что повторись эта история
сейчас, он бы уже не совершил тех глупостей, которые, увы, не
исправишь, а, с другой стороны, может быть, все получилось к
лучшему.
Да, конечно, Виктор должен был с самого начала, не таясь,  рас-
сказать Люсе всю правду.  Это было бы честно,  правильно, но  неиз-
вестно, что было бы дальше, как бы к этому отнеслась Люся -  для
женщины вокруг любимого обязательно должен сиять ореол  мужества
и благородства,  впрочем, и для мужчины в женщине должно  быть
нечто...  Так каждый человек тешит себя какой-то  иллюзией  и, даже
зная горькую правду,  делает вид, будто она существует,  и только
время,  быстротекущее время,  расставляет все по свои

местам.
Тогда, когда уже все в прошлом.
И наверное,  совсем  ни к чему рассказывать обо всем,  до  конца.
Есть вещи,  о которых лучше молчать. Несмотря ни на что.
К числу таких происшествий, подумал Виктор, можно отнести,
например, такой случай,  который произошел в семье Виктора,  когда
еще были живы отец и мать.
Как-то к ним приехала погостить из-под Тамбова сестра отца со
своим сыном. Двоюродный брат был одного возраста с Виктором.
Тихий,  невзрачный мальчик - он ничем не запомнился Виктору. Вско-
ре после того, как они уехали, тетка прислала письмо, в  котором ра-
достно извещала, что ее сынок нашел в вагоне и тут же  подарил своей
мамочке женские часы.  По описанию они полностью  соответствовали
трофейным часам,  подаренным в свое время отцом  Виктора своей
жене  и  пропавшим из дома с отъездом тамбовских  родственников.
Об этом  происшествии  Виктор  узнал  случайно от матери,  когда
она лежала в онкологическом  центре.  Сложность  семейной  ситуации
заключалась даже,  может быть,  не в том,  что мальчик  взял эти часы
и наивно "нашел" их в поезде,  а в том, что тетка  из Тамбова
неоднократно  их разглядывала и с завистью восхищалась ими. Сын,
скорее всего, хотел сделать матери подарок, мать  же также наивно
сделала вид, что поверила случайной находке.
Вот так и появилась семейная тайна.
Мать Виктора молчала - попробуй,  скажи мужу о случившемся,
мальчик так и вырос в полной уверенности,  что никто  ни  о  чем не
догадался, а его мамочка не удержалась и приехала на пятидесятилетие
брата в обновке.
Отец Виктора мгновенно узнал часы, но тоже ничего не сказал,
только спросил у жены,  где же его подарок.  Мать Виктора,  закусив
до крови губу,  отвела глаза, и отец все понял. Вечером  он увел сестру
в лес - дело происходило за  городом,  на  даче,  которую снимали
родители Виктора.  О чем они там говорили - неизвестно, но когда
вернулись, сестра молча протянула часы матери Виктора, но не удер-
жалась и картинно изумилась:
- Все-таки не мог Рудольф этого сделать...
Вот они иллюзии, вот она правда...
Виктор усмехнулся, подумав о том, что тайны семейные имеют
аналогии  и  в  общественной жизни.  Например, далеко не обо  всем,
связанном с деятельностью института,  в  котором  работал  Виктор,
можно судачить с первым встречным. Также и любой поступок имеет
свое второе, третье или неизвестно еще какое по счету  дно. И для того,
чтобы докопаться до этого последнего дна, надо  знать все и о
человеке, совершившем поступок, и о побудительных  мотивах, и о
последствиях.
Возможно ли это?
А если  и возможно,  попробуй-ка возьми на себя роль верховного
судьи и, осуждая бескомпромиссным прокурором мелочность  чужого
эгоизма, не станешь ли одновременно великодушным адвокатом сво-
его собственного "я"?  И тогда тебе станет тоскливо, подумал Виктор.
Тоскливо от того,  что, ох, как далеко не всегда  великие идеалы руко-
водят людьми в  их  каждодневной  суматошной  жизни. И от того,  что
мудрость - результат прошлых ошибок, которые исправить уже нельзя.
Виктор встал,  не спеша дошел до машины, посидел у открытого
окна и снова тронулся в путь.  Спустился вниз с  Ленински

гор и  покатил  по набережной,  мимо Окружного железнодорожного
моста, под насыпью которого, на другом берегу Москва-реки сияли
купола Новодевичьего  монастыря,  пересек  реку по Бородинскому
мосту и опять двинулся по набережной в сторону Центра  междуна-
родной торговли.
В этом Центре когда-то велись переговоры с  одной  иностранной
фирмой  на  предмет  покупки лицензии на режимы прокатки  трудно-
деформируемых сплавов и в этих переговорах участвовал как  специа-
лист Виктор.  Переговоры кончились ничем - в конце концов  было
принято решение закупить партию готовой катаной стали, потому что
оказалось, что рассчитать подобный режим могла и лаборатория Вик-
тора - зачем же тогда покупать лицензию - а вот  гарантии того,  что
сталь будет получена с заданными свойствами,  не было.
Тогда Виктор убедился,  какая же это  непростая  наука  -  внеш-
няя торговля.  Развеялась его иллюзия, что купить-продать в  между-
народном бизнесе - это,  примерно,  то же, что и сделка на  колхозном
рынке.  При этом Виктор воочию увидел людей,  которые  ворочали
миллионами,  получая зарплату вдвое  меньшую,  чем  он  сам.
Но до Центра международной торговли Виктор не стал  доби-
раться,  свернул направо и выехал к зоопарку.  Найдя место, где  мож-
но было оставить машину, Виктор вошел на территорию зоопарка  и
присел на скамейку около большого пруда.
Белые и черные лебеди величаво рассекали ставшую  от  утренних
холодов  уже  прозрачной воду,  утки сбивались в стаю и  время от
времени с треском рвущегося на ветру полотна взлетали,  делая два-
три тренировочных круга над зоопарком.  В середине ж

пруда,  на небольшом островке,  рядом со сколоченным из зеленых
досок домиком сидели,  спрятав головы под крыло, те утки, которые,
очевидно, не собирались подвергать себя опасностям дальнего  пере-
лета,  а  предпочитали  перезимовать здесь,  за пазухой  большого
города.
Глядя на этих цивилизованных птиц,  Виктор подумал о том,  что
они изменили своей природе,  своему  вечному  инстинкту  и,  скорее
всего,  встали  на путь прямого вырождения.  Не понимая  этого,  ко-
нечно. Они избрали то, что легче далось сегодня - вот  также  посту-
пают  многие люди.  Но люди отличаются от уток тем,  что знают,  что
будет завтра, что завтра их не будет, а сегодня  надо трудиться для тех,
кто придет на их место завтра.
В этом весь смысл жизни,  вся ее диалектика. И если ты не  по-
нимаешь этого или начинаешь жить только ради себя, то тогда и  воз-
никает та самая двойственность существования от необходимости
натянуть маску искренности,  благородства, честности на лицо  своего
эгоизма.
По такой же схеме, подумал Виктор, возник и так долго сущест-
вовал союз троих: Антон-Марина-Виктор. Союз-маска свободных  от
каких-либо обязательств людей,  единственным принципом которых
было: мое желание - закон!
Виктор вспомнил, как он вел планомерную осаду Люси, притво-
ряясь то бесшабашным оптимистом,  то убитым горем сиротой, то
безнадежно  влюбленным,  как  он предлагал Люсе стать ее рабом,
но... только на время их встреч, и как он все-таки добился своего... и
жестоко за это поплатился.
В конце такой схемы,  по которой существовал  триумвират,  все-
гда стоит тупик.  Также, как в деле Марчука, который доказывал,  что
можно повысить производительность агрегатов на  тридцать процен-
тов,  и нашлись же люди,  поддержавшие его идею. Где  сейчас этот
Марчук?  Все давным-давно о нем забыли,  а  если  и  вспоминают,  то
как  об анекдоте,  а ведь этот анекдот,  может  быть, составил смысл
целой жизни этого человека.
Двойственность начинается  с первой лжи,  подумал Виктор.
Может быть,  не с первой лжи,  но с главной лжи, со лжи в глав-
ном.  А  когда  же я дрогнул,  сознательно солгал себе в первый  раз?
В самый трудный момент своей жизни...
- А какие же мы хорошенькие, какие сладкие.  А вот мы тут  ся-
дем,  отдохнем,  вот на этой скамеечке,  здесь и солнышко как  раз
светит,  - услышал Виктор женский воркующий  голос.
Виктор сидел, закинув голову навстречу нежаркому осеннему
солнцу, закрыв глаза и надвинув кепочку на лоб. Он открыл глаза  и
увидел молодую мамашу в очках,  в сиреневой пуховой шапочке,  в
зеленом приталенном пальто  и  черных резиновых ботиках.  Она
склонилась над детской коляской,  мерно ее покачивая,  а  потом  при-
села рядом с Виктором.
- Господи, Таисия! - удивился Виктор.
Таисия неторопливо повернула голову,  посмотрела  на Виктора и
поздоровалась так, словно они расстались только вчера:
- Привет.
- Не признал сначала, - заговорил Виктор.  -  Я же тебя в  очках
никогда не видел.
 - Что же я по-твоему девка молодая,  на выданье,  и  буду  очки
таскать,  как  старуха? - посетовала она на непонятливость  Виктора.  -
Сейчас я уже замужняя, можно и носить. Близорукость у меня. С дет-
ства. Уже около минус пяти. Говорят, операции сейчас делают,  ис-
правляют глаза,  не слышал?
- Слышал.  Есть  даже  специальный институт микрохирургии
глаза.  У нас один сотрудник,  Иван  Сергеевич,  такую операцию
сделал. Удачно.
- Боюсь я, - вздохнула Таисья.  -  С другой стороны, привыкла. Ты
в стереокино никогда не был?
Виктор утвердительно кивнул  головой.
- Был, значит, - поняла Таисья.  -  Так вот, когда там на  экран без
очков смотришь, то все размытым кажется,  а если очки  наденешь, то
все такое крупное, близкое и словно лезет на тебя.  Вообще-то я хожу
без очков и никого не вижу. Спокойней мне так,  о своем думаю. Да
без очков мне и люди кажутся лучше, красивее.  Вот на тебя посмот-
рела, седой ты уже, в морщинках, а ведь молодой еще мужчина.
- Скоро сорок, - улыбнулся Виктор.
- А моему Анатолию  тридцать.  Тоже не мальчик,  в  армии  от-
служил. Он у меня на заводе, который "Москвичи" делает, работает. И
танцует. В самодеятельности.
- Сын?  - кивнул головой на коляску Виктор.
- Нет. Девочка. Верой назвали.  В честь моей бабки из Сибири, ту
тоже Верой звали.  Год,  как померла,  как раз под ноябрьские. До
девяноста совсем немного не дотянула.
Таисия ненадолго задумалась, замолчала, потом мягко улыбну-
лась:
- А нам уже целых четыре месяца и пять дней,  мы уже почти пять
килограмм весим...
И Таисия,  засветившись от  счастья,  стала  обстоятельн

рассказывать Виктору, как проходила у нее беременность, как она
рожала, как день ото дня растет и крепнет ее Верунька...
Виктор смотрел  на  Таисию.  Она раздалась,  округлилась,  верно,
не ограничивала себя после родов. Исчез девичий румянец,  глаза
совсем скрылись в складках припухлых век и только временами,  когда
Таисия смеялась,  в ней проглядывала прежняя, скуластая,  брызжущая
неуемной жаждой жизни, веселая девушка. Виктор заметил, что
изменился не только облик Таисии, стала другой  ее речь. Раньше,
может быть, под влиянием Антона, Таисия читала  вслух стихи...  Куда
это ушло?.. И еще Виктор подумал, что, наверное,  ей ни к чему
исправлять зрение - пусть живет в замкнутом мире своих радостей и
забот,  своих иллюзий. А также Виктор  представил себе эту,  еще
молодую, но уже по-бабьи грузную женщину женой Антона...
Переключившись на Антона, Виктор вспомнил, как