адцать, но замер. Виктор услышал телефонный звонок,
который требовательно прозвучал внутри Ивана  Сергеевича.  Иван
Сергеевич остался  неподвижен,  а  внутри  себя снял телефонную
трубку и односложно,  но с готовностью отвечая, выслушал чей-то
бархатный гулкий голос. Беседа была короткой, судя по тону, дове-
рительной и закончилась бурными взаимными пожеланиями и  бод-
рыми приветственными салютами, словно расходились после встре-
чи  на далеком меридиане два фрегата.
Иван Сергеевич положил карандаш поперек листа с перечерк-
нутыми цифрами и сочувственно взглянул на Виктора.
- Вот Георгий Аркадьевич звонил, у него в лаборатории тоже
опыты поставили, какие Марчук ставил, и получили, понимаешь,
Коробов, получили-таки тридцать процентов прироста...  Эх,  ты,
балаболка, зря я тебе поверил...

... В другом сне майор Савелов писал и писал свой длинный  ра-
порт, сочувственно кивая головой Виктору. Виктор видел одновре-
менно и майора Савелова, и себя, и то, что пишет майор. А получи-
лось так,  что  Виктор  говорил одно,  а майор писал совсем  другое.
При этом майор внимательно выслушивал объяснения Виктора и все
его слова обращал против Виктора.  Работа эта была нелегкая, ино-
гда майор задумывался,  но,  преодолев временно возникшую слож-
ность в изложении какой-то мысли, веселел и уже даже  совсем с
симпатией глядел на Виктора.
Майор дописал рапорт, отметил этот факт точкой, аккурат-
но  поставленной в конце последней фразы,  посмотрел с удовлетво-
рением на  исписанный  лист  и  поставил готическую,  вытянутую в
струнку по стойке "смирно",  подпись. Вздохнул, сдвинул фуражку
на затылок, поднялся и вышел, скрипя сапогами.
Виктор, по мере того, как давал объяснения и одновременно
читал рапорт майора Савелова, все отчетливее понимал всю безыс-
ходность своего положения и бесполезность своих  объяснений. Он
смотрел на листок рапорта,  оставленный майором на столе, и бе-
зумное желание прекратить разом эту духовную  пытку  подсказало
ему такой простой и такой желанный выход.  Виктор листок ра-
порта, свернул его вчетверо, скатал в трубочку и зажал в кулаке. А
кулак сунул в карман куртки. И там, в кармане, обнаружил дырку,  в
которую протолкнул трубочку рапорта.
Половина дела была сделана. Виктор встал и подошел к двери.
Глубоко вздохнул и выдохнул - словно весь  встряхнулся.  По  коридору
отделения  милиции  Виктор прошел не торопясь,  по-деловому рав-
нодушно.  Все были заняты своими заботами и никто  на  него не
обратил внимания.
Солнечный свет летнего дня приветствовал Виктора на пороге,
и только, когда Виктор вышел из переулка, в котором находилось
отделение милиции,  на широкую улицу, то увидел майора Савелова.
Майор  стоял  спиной  к  нему  на другой стороне улицы,  заложив
руки за спину.  В руках он держал белый конверт.  Майор  приоткрыл
металлический  козырек  красного почтового ящика,  на  котором
наискось было написано белым  "Для  Москвы"  и  опустил  письмо. За
это время Виктор успел дойти до подземного перехода,  ведущего в
метро.
Виктор ехал в метро и, казалось, на вкус, на цвет, на запах
ощущал пьянящий воздух свободы:  хочу - в кино,  хочу  -  в  ресторан,
хочу - в осенний лес за городом, хочу - ... Что хочу,  то и ворочу. До-
ма он скинул куртку, ботинки и завалился на кровать, закинув за
голову руки.
Все данные Виктора - адрес,  фамилию,  служебный телефон,
место работы  - майор написал в рапорте.  Майор их не запомнил,
наверняка, не запомнил,  а если и запомнил, то пойди теперь докажи,
что Виктор был в милиции.
Виктор рассмеялся,  сел на  кровать  и  бритвой  подпорол  под-
кладку куртки.  Белая трубочка бумаги осталась белой,  когда  он
раскатал ее,  осталась белой,  когда он  развернул  вчетверо  сло-
женный лист, осталась белой, когда он перевернул лист. Бумага
была пустой.
И Виктор с ужасом понял,  что он, не посмотрев, взял этот
лист бумаги со стола,  а рапорт унес с собой майор Савелов, запе-
чатал его  в конверт и опустил в красный ящик с надписью "Для Мо-
сквы"...

... В  третьем  сне  Галина стояла у зеркала и причесывалась.
Она злилась и от того похорошела.  Виктор поймал на  лету  ее руку
и потонул лицом в ее теплой ладони.  Галина попыталась  выдернуть
руку, бросила расческу и другой рукой схватила Виктора за волосы,
повторяя со слезами в голосе:
- Дурак,  господи, какой же дурак! Угораздило же меня полю-
бить такого дурака...
Но сопротивлялась она не зло и, в конце концов, притянула  его
голову  к себе и поцеловала так властно и желанно,  как она  сделала
это в первый раз,  неожиданно для него, вскоре после их  знакомства.
И Виктор пил соленую влагу ее глаз,  и ему было горячо от ее дыха-
ния,  и он все крепче обнимал ее, пока она, ласково разведя  его  руки,
не  перевернулась в его объятиях и не  попросила тихо:
- Помоги мне...
Виктор смотрел на ее покорно склоненную шею, на ее пылаю-
щую щеку  и  припухший  от слез глаз,  и руки у него дрожали от
нежности и желания. Виктор уже представлял себе, как она скинет
платье, но  молния не хотела расстегиваться,  черная скобка замоч-
ка выскальзывала из рук и тогда Виктор,  понимая,  насколько  па-
губна любая заминка,  схватился руками за ворот платья и рванул
его.
Галина растерянно вскрикнула:
- Что ты наделал?!
Она с ужасом и отвращением посмотрела на Виктора, удержи-
вая руками разорванное платье на плечах.  Глаза ее опять заполни-
лись слезами, а потом засверкали ненавистью и презрением:
- Так я и знала!.. Тоже мне мужчина называется!.. Георгий  себе
такого никогда бы не позволил... Я ухожу от тебя...

 ... После каждого  такого  яркого,  напряженного  видения  Вик-
тор просыпался,  но не совсем, а будто всплывал и вновь погружался в
горячую дремоту,  пока окончательно не забылся  и  не  проспал до
трезвонящего будильника,  который истратил весь свой  завод, чтобы
вернуть хозяина из серого небытия  к  действительности.
Умывшись, Виктор включил электрическую бритву, но бриться
не стал.
Из зеркала на него смотрело незнакомое, чужое лицо.
Маска.
Пока он пробуждался и смывал под душем  остатки  сна,  то  вос-
принимал как естественно затекшую, очевидно, из-за неудобного ноч-
ного положения на подушке, левую половину лица. Теперь же  он уви-
дел,  что  верхнее  левое  веко прикрыло глаз наполовину,  сделав
взгляд тяжелым и неподвижным,  а нижнее веко опустилось,  обнажив
белок  в  красноватых  прожилках и влажную,  слезящуюся  слизистую
внутренность.  Левый угол  рта  также  сполз,  словно  ртутно набряк
изнутри.
Виктор попытался улыбнуться.
Маска лица  оскалилась  правой половиной,  левая осталась  не-
подвижной.

                                              13
Неврологическое отделение военного госпиталя,  куда определил
Виктора отец,  находилось в Лефортово. Больные ходили гулять в
парк, раскинувшийся над Яузой-рекой, течение которой было столь
незаметно,  что,  казалось,  река  не текла,  а сонно  стояла в гранитных
берегах.
Соседями по палате у Виктора оказались два  офицера, один  -
старший лейтенант,  а другой - майор. Оба они были бодры, веселы и
оба седые, хотя майору было под сорок, а старшему лейтенанту - лет
двадцать пять.  Оба неукоснительно соблюдали режим,  аккуратно
ходили на все процедуры и строго сохраняли  государственную тайну о
причинах своих заболеваний.
Существовала еще и моральная дистанция  между гражданским
положением Виктора  и военным статусом его сопалатников. Однако
все они были равны перед белым равнодушным лицом смерти.
Через несколько  дней  Виктор узнал,  что майор перед тем  как
уйти на пенсию приобрел автомашину.  Ну и сразу стал управлять ею
так,  как привычным ему сверхзвуковым самолетом.  В результате, как-
то ночью, возвращаясь с аэродрома, майор сбил человека.
Человек был пьян и пересекал дорогу в неположенном месте.  Он
был одинок, этот человек, и никому не нужен, и, очевидно, не  в пер-
вый раз нарушал правила перехода,  сокращая себе путь  домой, пока
его  не настигла никелированная смерть,  управляемая  майором.
Майор сам вызвал скорую помощь и государственную автоин-
спекцию, и,  несмотря на смягчающие обстоятельства, на ближайшем
партийном собрании  своей  части вышел на трибуну и сказал:  "Я
убил человека..." и упал с сердечным приступом.  Его  откачали,  на-
шли, что сердце у него в порядке, а вот нервы надо подлечить.
Старший лейтенант оказался военным переводчиком по  образо-
ванию. В одной из африканских стран, помогая отстоять независи-
мость образовавшегося государства, вставшего на путь освобождения
от   колониального  гнета  и  социальных  преобразований,  старший
лейтенант попал в руки так называемых "бандитос". Какая  это была
страна и что там с ним делали "бандитос", старший лейтенант не гово-
рил, но от воспоминаний бледнел и седая его голова начинала мелко
трястись.
Виктор, пришепетывая онемевшей губой,  рассказал майору и
старшему лейтенанту свою историю,  хотя, как оказалось, рассказы-
вать было почти нечего.  Мучительные переживания  Виктора  не  шли
ни в какое сравнение с несчастьем,  постигшим майора, и тем  более с
подвигом,  совершенным лейтенантом. Виктору даже полегчало, когда
он обнаружил,  что его беда - еще не беда. И все же  происшедшее на-
столько потрясло Виктора, что он не видел никакого просвета в своем
будущем.
Лечили Виктора только что входящим в моду  иглоукалыванием.
Дело в том, что в госпитале собирались открыть иглотерапевтическое
отделение,  но  начальству  необходимо  было  наглядно  доказать эф-
фективность  этого  не совсем понятного метода лечения. Именно по-
этому врачиха,  перенявшая опыт иглоукалывания  у  китайских спе-
циалистов  еще  во времена былые и теперь метившая  на место заве-
дующей отделением, взялась за лечение Виктора, тем  более, что  был
он  человеком  гражданским и случай у него был  свежий, незапущен-
ный.
Ежедневно Виктор лежал,  утыканный серебряными иголками в
руки, ноги, темя, щеки, крылья носа, губы, мочку уха, а врачиха  про-
поведовала ему китайскую философию о том,  что Виктор должен
верить ей, иначе лечение не пойдет.
Врачиха также  объясняла ему,  что каждый человек состоит  из
каналов,  сквозь которые струится светлая  небесная  энергия  жизнен-
ной благодати,  и  что  болезнь  - это только засор какого-нибудь кана-
ла, и что она своими серебряными уколами прочищает путь живитель-
ной субстанции. Такова была китайская концепция  строения человека
и связи его с природой, с воздухом и водой, с  теплом и холодом, с
тяжестью и невесомостью, со светом и темнотой, но Виктор эту кон-
цепцию не воспринимал,  его мучили совсем  другие вопросы, ответ на
которые помог ему найти Антон.
Антон.
Ан-тон.
Даже имя его никогда не склоняли. Насколько помнил Виктор  по
школе и по студенческим годам,  Антона никогда не звали Тошкой или
Антошкой,  не рифмовали его имя с картошкой,  а  всегда  Антона
называли  Антон.  В  глаза и за глаза.  Его не по-детски  серьезный
внимательный взгляд серых спокойных глаз внушал  уважение, как
взрослым,  так  и сверстникам.  Мальчишки старались  заслужить
именно его похвалу,  а взрослые беседовали с ним, как  с равным.
Сам Антон всегда был немногословен, он умел слушать, диалог с
ним превращался в монолог,  причем собеседник Антона был  всегда
убежден,  что Антон полностью разделяет и  одобряет  его  суждения.
На самом деле Антон смотрел на этот мир по-своему, но  откровенным
он не был ни с кем.
Даже с Виктором.
Это Антон окрестил Виктора Викой.  Вика  считался  другом  Ан-
тона. Они  сидели вместе за одной партой.  Виктор втайне гордился
таким товариществом, не задумываясь над тем, почему именно ему так
повезло,  и был беззаветно влюблен в Антона.  Виктор  радовался,
когда видел,  что Антон ценит его  преданность,  его  готовность по-
жертвовать  самым дорогим,  что может быть у мальчишки: блестя-
щим металлическим  шариком,  иностранной  почтовой  маркой или
пластмассовым пистолетиком, стреляющим водой.
Антон никогда ни о чем не просил Виктора,  но избрал  его  себе в
друзья потому,  что сам нуждался в товарище,  с которым  можно было
бы разделить свое одиночество.
... Антон и Виктор сидели на скамейке в Лефортовском парке над
Яузой-рекой.  Виктор уже  рассказал  Антону  о  нелегких  судьбах
своих сопалатников,  о врачихе и ее китайской концепции  и, наконец,
с болью поведал о полном крахе своей веры в  справедливость и  доб-
рую  основу человеческих взаимоотношений,  что  подтверждалось
глухой бесперспективностью на службе и  безвозвратным уходом Га-
лины.
Антон терпеливо выслушал Виктора и поподробнее расспросил
его о китайской модели человека.
Садилось солнце, и в наступающих сумерках все темнее станови-
лись аллеи Лефортовского парка и, наоборот, все светлее серел гранит
набережной. Виктор закрыл глаза и после долгого молчания загово-
рил, как бы медленно размышляя вслух:
- Представляешь, Антон, я настолько хочу разом избавиться  от
всего,  что навалилось так неожиданно на меня, что даже мечтаю о
каком-то чуде...  Например, чтобы к нам на Землю прилетел  кто-то с
другой планеты и привез бы с собой чудодейственное лекарство. Я
понимаю,  что это мечта,  бред,  что я хочу  слишком  многого и  чтобы
все исправилось быстро и легко,  поэтому пусть  это лекарство дейст-
вует не по принципу:  раз - и все!  а постепенно. Скажем,  каждый день
принимаешь дозу лекарства и на один  сантиметр очищаешься от всего
больного.  Во мне сто восемьдесят  пять сантиметров  и поэтому сто
восемьдесят пять дней идет очищение. После первого дня волосы стали
густыми и красивыми,  исчезла седина  и  перхоть,  на следующий день
пропали морщины на  лбу, а сосуды головного мозга стали чисты  и
эластичны,  позже  зародились новые зубы и,  главное,  что есть наде-
жда, есть уверенность, что завтра ты будешь здоровее, чем сегодня, это
очень  оптимистичный процесс - процесс выздоровления, очищения,
пока в  одно прекрасное утро ты не  проснешься  совсем  новеньким.
Все  свежее, красивое, чистое - глаза, зубы, кожа...
- И душа? - спросил Антон. Душа тоже вместе с телом очистится -
сантиметр за сантиметром? Или в ней больше, чем сто восемьдесят
пять?
- Как нет того инопланетного лекарства для тела,  так нет  лекар-
ства и для души.  Да и не может быть, - безнадежно ответил  Виктор.
- А я рад тому, что ты задумался над этим...
Антон посмотрел на Виктора и размеренно продолжал:
- Подавляющее большинство людей не хочет думать  о смысле
жизни - для этого необходимо иметь высокое мужество. А человек,
каждый человек,  изначально осужден и обижен.  В каждом,  может
быть, и  незаметно для него самого,  живет обида за то,  что он  поя-
вился на этот свет помимо своей воли, и что он болен, а если  здоров,
то некрасив, а если красив, то глуп, а если умен, то не  начальник, а
если начальник,  то нелюбимый.  Обида такая  живет  всегда, потому
что  каждому человеку надо ежечасно,  ежедневно  самоутверждаться в
самом себе,  в вере в самого себя. Ведь каждый из нас уникален и не-
повторим, но все мы осуждены - нас ждет  смерть. И единственное ей
противопоставление - это вера в собственное "я".  Есть,  правда, время,
оно зовется детством, когда  не понимаешь по-настоящему,  что ты
смертен,  когда мама и папа  берегут тебя  теплом своей родительской
любви от забот,  от холодного равнодушия чужих людей,  от того, что
тебе еще предстоит... Я не имел и этого... Мать моя подкинула меня в
пятилетнем  возрасте своей одинокой престарелой сестре,  тете моей -
Фросе,  и сгинула где-то в Сибири, не то на Камчатке со своим очеред-
ным  избранником, одному из которых появлением на этот свет обязан
и  я...
Виктор с удивлением слушал  Антона.  Виктор,  его  лучший
друг,  всегда верил,  что родители Антона - люди нелегкой судьбы,
пострадавшие в смутные времена,  а благородная тетя Фрося - человек,
вскормивший и вырастивший сироту Антона.
- Думаешь,  я обиделся на весь мир только из-за того, что  меня
лишили  счастливых детских эмоций?  - усмехнулся Антон.  -  Нет. Ну,
не повезло, ну, бывает... Бывает и хуже... Бывает так  плохо... Зачем
меня взяла к себе тетка? Почему не сдала в детский дом?  Всю жизнь
она попрекала меня куском хлеба,  говорила,  что из-за меня не может
выйти замуж, выгоняла на улицу, когда к  ней кто-то приходил...  В
такие моменты я шел к тебе,  к  твоей  маме, у нее-то хватает любви и
добра на всех. Зато на людях тетя Фрося становилась одинокой жен-
щиной, для которой кроме Антона никого  не  существует...  Уже  тогда
я понял,  что все люди  лгут, что они хоть что-то,  а скрывают,  извра-
щают, утаивают...  Все двойные  и все двойное...  И не жди иного.  В
каждом из нас  есть второе,  более глубокое,  невидимое дно...  "Нет
правды на  земле, но правды нет и выше",  - так сказал Пушкин устами
Сальери, а Пушкин знал, о чем говорил... Всегда, во все времена все
повторялось сызнова и кончалось тем же.  Вот и делай отсюда вывод -
ради чего стараться? Чему радоваться? Кого любить?
Виктор слушал и, как бы в подтверждение неожиданной исповеди
Антона,  у него появилось и окрепло двойственное ощущение,  вернее
ощущение двойственности. С одной стороны, в словах Антона звучала
жестокая истина и в то же время,  даже  в  состоянии  своей пессими-
стической подавленности,  Виктор не мог, не хотел,  не желал принять
фатальную неизбежность антоновской концепции.
- То  есть  как это некого любить,  нечему радоваться?  -  запротес-
товал Виктор. - Разве мы сами, по собственной воле творили любовь?
Это же она избирает нас! А мы над ней не властны.  Никто нас с Гал-
кой не заставлял любить друг друга...
Антон прищурился,  покачал  отрицательно  головой,  потом  мяг-
ко сказал Виктору:
- Вика,  ты только пойми меня правильно - то,  что я тебе  сейчас
скажу, необходимо понять прежде всего тебе самому, чтобы  ты потом
не делал ошибок, не попадал в больницу. Не обижайся, а  подумай
спокойно - ведь скорее всего Галина,  Галка, птица, радость твоя  нико-
гда не любила тебя по-настоящему.  Иначе она не  ушла бы от тебя к
этому Георгию Аркадьевичу, иначе она навестила бы  тебя  хоть разок
здесь,  в госпитале,  иначе она была бы  верна тебе, твоим интересам, я
имею ввиду твою мастерскую...
- Нет,  это неправда, она любила меня! - горячо запротестовал
Виктор и тут же в глубине души поверил Антону.
А Антон вспомнил новогоднюю ночь, когда они вместе пели и
веселились в комнате,  которую снимали Виктор и Галина. Виктор,
пьяный больше  от счастья,  чем от выпитого,  вышел на кухню за
чем-то, где курили остальные гости, и Галина, сидевшая на кровати
рядом  с  Антоном,  тут же властно обняла его за шею и жадно  поце-
ловала. Антон не стал об этом говорить Виктору ни тогда, ни  после, но
сейчас,  в Лефортовском парке,  он подумал о том, что  надо каким-то
образом предостеречь Виктора и поэтому перешел на  дружески грубо-
ватый, слегка циничный тон:
- К сожалению,  это правда, старик. И ты сам это прекрасно  зна-
ешь. Лично я всегда,  когда глядел на тебя с Галиной, всегда  убеждал-
ся, что ты достоин лучшего,  лучшей судьбы,  лучшего экземпляра
слабого  пола.  Ты пойми,  что все женщины - это дикие  кошки, они
никогда не поддаются  окончательному  приручению.  И  Галина, Гал-
ка твоя,  была не птицей,  а худой, голодной кошкой,  которая отогре-
лась в твоем тепле и потянуло ее на волю, на охоту. Так что считай, что
крупно не повезло этому Георгию Аркадьевичу, а тебе,  наоборот...
Кстати, о делах, о твоей работе...  Если уж  тебе  так худо со своим
шефом-дураком,  так что на нем  свет клином сошелся?  Поищем тебе
другую работу, например в нашем министерстве.  Хочешь?  А лучше
делай потихонечку диссертацию, будь вежливым и аккуратным, ис-
полнительным, нужным человеком. Или тебе с этим Иваном Сергееви-
чем весь век свой жить?
- Опять двойное...  - Виктору была приятна забота Антона,  да он
и сам переоценивал,  переосмысливал свое поведение на работе, пони-
мая,  что своими декларациями о  справедливости,  что  своими пря-
мыми, открытыми действиями он ничего не добь