ержит в руках  плакатик с надписью "нет", а все
вместе они образуют гигантское  слово "да". Любой из нас согласен,
что надо сохранить этот мир,  а все вместе делают все,  чтобы под-
толкнуть его поближе к  пропасти... Хотя и книги пишут, и фильмы
снимают, и спектакли ставят... Безнадежно все это, разве не ясно?
- Ты же сам стихи читаешь,  песни поешь,  - Виктор, как и  тогда в
больнице,  очень захотел возразить Антону,  найти  свои  веские дово-
ды, поспорить с его страшными аргументами...
- Конечно,  читаю, конечно, пою, если эти стихи, эти песни, эти
книги или фильмы создали те, кто сам мудро понимает неизбежность
катастрофы и радуется каждому мгновению жизни, отпущенному им
судьбой.
- Что  же,  по-твоему  выходит,  что  никто  не  в  силах  изменить
ход событий, предотвратить неизбежное? - Виктору очень  хотелось бы
найти ответ на этот вопрос.
Антон отрицательно покачал головой.
- Как сказал Дидро, чем больше расстояние между повелевающим
и  повинующимся,  тем  меньше  значения  имеют для первого  кровь и
слезы второго.  Не будь наивен,  Вика,  вспомни  своего  Ивана Сергее-
вича или даже член-корреспондента Академии наук товарища Черно-
ва,  хотя,  прошу прощения, он уже академиком стал,  не так ли? И
часто ты с ним, Вика, видишься?
- Ведь Чернов видел в тебе своего  продолжателя,  ты  мне  сам
говорил, Вика, - не без сарказма улыбнулась Марина.
- Ну...  - протянул Виктор.  - Чернов теперь постоянно за  рубеж
ездит, сотрудничество развивает, международное разделение  труда
осуществляет...
- А как же,  Антон, любовь? - спросила Марина. Она в разговоре
почти не участвовала,  но очень внимательно  следила  за  словами
Антона. - Неужели и в нее нельзя верить?
- Верить можно во что угодно, - ответил Антон, - но нельзя стано-
вится  рабом своей веры.  У Пушкина сказано,  гениально  сказано, что
тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман.  Прав был
классик. Любовь - это такая же иллюзия, как и религия.  Бывают, ко-
нечно,  исключения, но пока ни твой личный опыт с Пижоном, как ты
его назвала, ни безоглядная любовь Вики к Галине,  которая уложила
его в больницу, счастья вам не принесла. Можно,  конечно, сказать,
что вам не повезло, что, повстречай вы других  людей, все сложилось
бы иначе.  Но если, положа руку на сердце,  быть честным и откровен-
ным с самим собой до конца...  Пусть мои  слова не покажутся вам
злыми,  но в любви всегда кто-то пользуется привилегией.  В любви
просто нет,  не может быть равноправия, потому что любовь преходя-
ща.  Все проходит,  все тускнеет,  все меркнет,  все забывается. Ты,
Марина, любила Пижона даже не  задумываясь, любит ли он тебя,  и
он воспользовался  этим.  Ты,  Вика, любил Галину намного сильнее,
чем она тебя, и она ушла от  тебя, когда ты перестал быть ей нужен.
- А если я согласна на такое неравноправие, лишь бы любимый
был рядом? - спросила Марина.
- В этом случае, когда ты осознанно поступаешь так, то ты  наде-
нешь на себя маску,  станешь двойной, перестанешь быть искренней,
естественной  и чувство твое деформируется,  перестанет  быть естест-
венным,  а настоящая любовь не  терпит,  не  выносит  этого...
- Антон,  но ты же не оставляешь никакого просвета, никакой на-
дежды,  нельзя же так,  - запротестовал Виктор,  хотя сам  подумал о
том, как он эгоистично пользовался чувствами Марины к  нему. - Что
же теперь искать веревку покрепче или стакан пополнее?
- Желающего судьба ведет,  нежелающего тащит, - улыбнулся
Антон. - Замучил вас цитатами.  Так  говорили  древние  стоики.  Вот,
действительно,  философия для непростых людей.  Выход, конечно,
есть:  да,  в глубине своей души человек - скотина,  да,  человеческая
цивилизация стоит на грани своей гибели, да, тяжек  и горек путь ду-
ховного познания и совершенства... Что делать?..  Ищи элиту,  элиту
себе подобных. Их не так много, но они есть -  те, кто способен быть,
достоин быть в союзе равных, но независимых...
Антон весело посмотрел на Марину, потом опять на Виктора:
- Мы,  например,  чем не достойны такого союза? Почему бы  нам
сейчас не поднять бокал за единственную заповедь нашего союза: "Ес-
ли кто-то из нас о чем-то просит,  значить, это ему надо." Для чего -
неважно.  Но нужно сделать все, что в твоих силах, чтобы  исполнить
эту  просьбу.  Напрягать  друг  друга по  пустякам не надо,  это ясно...
Немного длинновато объясняю, но  смысл, я думаю, понятен. И потом,
разве наши отношения строятся  на другой основе?..  А самое главное,
если знаешь,  что ты  не  одинок, что есть кому довериться, то и жить
легче.
Так Антон объявил о существовании триумвирата.

                                              16
Прошло три года.
Виктору исполнилось тридцать три.
Начальник лаборатории  технологических  режимов  прокатки
трудно-деформируемых сплавов,  кандидат  технических наук Виктор
Григорьевич Коробов был на хорошем счету у руководства института.
Чувствовалось,  что  Виктор усвоил уроки Антона.  Теперь он  никогда
не говорил,  если его не спрашивали, внимательно слушал  других,
записывал указания и мысли начальства.  Если же от Виктора Гри-
горьевича ждали ответа, то он всегда учитывал, что полностью прав-
дивый  ответ далеко не всегда желательно знать спрашивающему.
Виктор был дружелюбным,  гостеприимным приятелем - в  его
двухкомнатной квартире всегда можно было устроить междусобойчик
или отметить событие,  касающееся только  избранного  круга  из  чис-
ла сослуживцев или знакомых.  Дом его запоминался и стенкой,  на
которой были развешены маски.
Виктор щедро,  не скупясь,  использовал "Жигули" для нужд  того
же круга избранных. Автомобиль он купил на сбережения, оставшиеся
от родителей.
С годами Виктор не то чтобы возмужал и окреп, он оставался по-
мальчишески обаятельным,  но при этом налился, расправился, и уж,
конечно, трудно было представить себе, что его когда-то прозвали
"Тысяча и одна кость".
Союз троих - Антона, Марины и Виктора - действовал и оказывал
немаловажное влияние на его добровольных участников, причем не
только с точки зрения взаимной выгоды и бескорыстной помощи, но  и
с духовной.  Виктор со временем полностью проникся  сознанием соб-
ственной независимости,  дороже которой  для  него  ничего не суще-
ствовало на свете, но и абсолютно уверовал в своих друзей по союзу и
спокойно,  с трезвым цинизмом  и  расчетом  смотрел на жизнь.
Встреча с Люсей выбила Виктора из привычной колеи, внесла
беспокойство в  его  безмятежную жизнь.  Безмятежную,  конечно,
сравнительно - Виктор сам или с помощью Антона и Марины обеспе-
чивал стабильность своего существования.  Круг его знакомых был
широк и разнообразен, временами в его жизни появлялись женщины,
но он с ними,  как впрочем и они с ним, расставались также легко, как
и сходились.  Марина точно угадала потребность  Виктора  не столько
в новизне ощущений, сколько в духовном общении, чему  с ее точки
зрения,  соответствовала Люся. Так Виктор воспользовался заповедью
союза о взаимной выручке в сугубо личных целях.
Впрочем, Марина,  познакомив Виктора  с  Люсей,  таким  обра-
зом  возвращала свой  долг  союзу - в свою очередь Антон выполнил
ее  просьбу и познакомил Марину с Сергеем.
Все эти  просьбы  и договоренности иногда даже не облекались в
открытую форму - они звучали мельком,  вроде  шутки,  но  истинный
их  смысл был понятен каждому из них.  И каждый ощущал  полную
свободу от каких-либо моральных  угрызений  -  первая  и  единствен-
ная заповедь  союза  ничем не ограничивала желаний его  участников.
И та же заповедь подразумевала гарантию полной тайны их вклада в
то или иное дело. Как в сберкассе.
Это была правда. Та правда, о которой все знали, но о которой
предпочитали  даже не говорить,  а Виктор вообще старался  даже не
думать о ней. Это была та правда, о которой он не рассказал Люсе в
погожий весенний день на Ленинских горах.
Люся слушала Виктора,  и слова его переплетались с  шумом  вет-
ра, порывами налетавшего из-под бегущих белых туч, с неясным  шу-
мом далекого города,  раскинувшегося за подковой Москвы-реки,  с
тихим бульканьем набиравших силу весенних ручьев.
Люся была увлечена исповедью Виктора настолько,  что сама  не
заметила,  как  начала с раздражением думать о жене Виктора,  воз-
мущаться майором-бюрократом Савеловым и радоваться блестящей
служебной победе  Виктора  над  тупоголовым Иваном Сергеевичем.
Люсе захотелось увидеть структуры Марка и огромную картину
всеобщего благоденствия,  написанную Петровым.  Она невольно ста-
ла  внимательно рассматривать лицо Виктора  и  поисках  асимметрии,
оставшейся после  пареза  лицевого нерва слева и никак не могла  по-
нять, с какой же стороны считать это лево:  от  себя  или  от  Виктора.
Люся  с  ужасом подумала о своих уже немолодых родителях, когда
Виктор рассказывал о смерти своих близких. И ей стало хорошо от
мысли, что на свете много хороших людей, таких как  Антон, таких как
Марина, таких как Вика...
Люсе совсем не хотелось расставаться с Виктором и возвращаться
к своим монотонным домашним обязанностям,  и она с  удовольствием
приняла его приглашение поехать к нему пообедать.
По пути Виктор ни словом не  обмолвился  больше  о  своем
прошлом, словно  просто поделился с Люсей наболевшим и забыл об
этом, наоборот,  он весело пересказывал миниатюры сатирика-
юмориста, на встречу с которым Виктор как-то приглашал Люсю.
В салоне темно-синих "Жигулей" с красными сиденьями звучала
музыка.
Музыка сразу же зазвучала и в квартире  Виктора,  -  Люся  заме-
тила, что  он  предпочитает  неторопливые мелодичные блюзы,  где
главную партию ведет саксофон,  так сильно напоминающий  по  тем-
бру сильный и грустный человеческий голос.
Виктор усадил Люсю в мягкое кресло,  а сам пошел  хозяйство-
вать на кухню.  Люся полистала предложенный Виктором журнал,
потом отложила его и стала рассматривать маски на стене. И снова она
задумалась о Викторе,  о том,  какой он искренний, обаятельный, о
том, как он беззаветно любил свою жену, что он, судя  по всему, одно-
люб и истосковался по ласке и... Люся сама смутилась своей тайной
мысли о том,  что Виктор так отчаянно  в  нее  влюбился.
Он вернулся с кухни с аппетитно прожаренным мясом,  украшен-
ным парниковыми, толсто нарезанными огурцами, а Люся как раз
любила, чтобы огурцы были нарезаны крупно, и они с удовольствием
съели сочное мясо,  запивая его красным терпким вином. И еще  Люся
отметила, как Виктор заботливо ухаживает за ней, и что это  ему дос-
тавляет настоящую радость, не то, что Михаилу, ее мужу.
И Люся с тревожной грустью подумала,  что постепенно гаснет ее
счастье,  вернее, ее ожидание высокого счастья, вспомнила, как она
была  безумно  счастлива,  окруженная  родительской  лаской, как  она
была самоуверенно счастлива,  безапелляционно  пользуясь мальчиш-
ками и юношами,  покорно признающими ее  право  быть их  принцес-
сой,  и  как  она все ждала еще более сильного,  всепоглощающего
счастья,  пока они не уехали с Михаилом  в  Ленинград. И похоже, так
и не дождалась...
И Люся рассказала Виктору о себе.

                                               17
Отшумела, отгуляла,  отпела, отплясала свадьба. Люся помнила,
как мираж,  суету и бесконечные, но приятные хлопоты вокруг рассыл-
ки пригласительных билетов, фасона свадебного платья,  торжествен-
ного церемониала возложения цветов к Мавзолею и могиле Неизвест-
ного солдата.  Помнила и то странное ощущение, когда  они встали  с
Михаилом впервые под крики "Горько!" и он поцеловал ее.  Ей каза-
лось, что до этого они никогда не касались друг  друга и был бесконеч-
но далек и чужд ей этот крепкий,  симпатичный парень со спокойными
серыми глазами - ее муж.
Свадьбу справили в конце июня, сразу же после прохождения
Михаилом практики,  и молодожены тут же уехали на три недели на
Пицунду, где  в  пансионате  "Маяк" провели свой медовый месяц.
Путевки им обеспечил отец Люси - это был еще  один  подарок  из  той,
как казалось Люсе,  бесконечной череды подношений, которые  приго-
товила ей благосклонная судьба. Люся, как ребенок, радовалась жизни,
с  восхищением разглядывала сервизы,  цветное постельное белье,
мельхиоровые ложки и прочий,  в общем-то,  стандартный набор
предметов,  которыми  снабжают  молодых родные и  знакомые, от-
правляя молодоженов в долгое  плавание  по  бурному  морю жизни.
Люся была настолько эмоционально возбуждена свадьбой, как
праздником, как  карнавалом,  что постепенно у нее растаяло эт

странное ощущение, что она стала женой чужого для нее человека.
Тем более,  что она не имела никакого представления о том,  как
это должно быть на самом деле.  Да и откуда ей было это  знать?
Мать с  ней  на  эти темы не разговаривала - только торопливо и
смущенно дала дочке  какие-то  общие  наставления  за  день  до
свадьбы. С  подругами Люся также по таким поводам не общалась - ей
казалось гадким и неприличным говорить о таких вещах.
Михаил же был ровен, терпелив, спокоен и, в конце концов,  Лю-
ся уверовала, что иных отношений между мужчиной и женщиной не
бывает, что интимная часть этих отношений - такая же естественная и
обыденная необходимость, как личная гигиена, но, конечно,  эмоцио-
нальнее.
Первый год замужества прошел для  Люси  интересно  -  она
впервые почувствовала себя замужней женщиной, началась вереница
походов в гости, в основном, по знакомым и друзьям отца Люси, в  те
дома,  где раньше ее принимали за девочку. Квартиры, которые  Люся
с Михаилом посещали  с  визитами,  никогда  не  назывались  "кварти-
рами", а носили высокое имя "дом". В таких "домах" стены  были об-
клеены редкими по тем временам моющимися  обоями, мебель  была
красного дерева,  под высокими потолками сияли хрустальные  люст-
ры, в сервантах благородно белел тонкий фарфор,  а на полах  пестре-
ли восточным орнаментом ковры. На столах царило изобилие,  а за
столами - веселье.
   В свою очередь, Люся, уже как семейный человек, приглашала
подруг,  хотя, конечно, это больше походило на полуофициальные
приемы,  чем  на  дружеские встречи.  Готовиться к ним Люсе  всегда
помогала мать, и Люсе оставалось только сервировать стол  и играть
роль щедрой и радушной хозяйки дома.
Как всегда, в Люсином доме широко отмечались ноябрьские и
майские праздники,  семейные  торжества,  шумно встречали Новый
год.
Карнавальное шествие  жизни  остановилось для Люси августов-
ским вечером на перроне Ленинградского  вокзала.  И  Люся  не  сразу
поняла,  но очень быстро почувствовала,  что она и Михаил  совер-
шенно по-разному отнеслись к этой перемене.
Для Михаила Ленинград был местом первой его работы, которая
составляла для него смысл жизни. Из студента он превратился  в ин-
женера,  от которого требовались и знания,  и умение решать  задачи
не только по оптике и сопротивлению  материалов.  Михаил  сразу
попал  в большой производственный и научный, многослойный  кол-
лектив со своими традициями и проблемами. Ему предстояло освоить
нелегкую науку общения с людьми, найти свое место в деле,  о котором
он мечтал.  И Михаил отдал все свои  силы  и  энергию  этому. Для
него не существовало разницы между служебным временем и досугом
- о работе он думал постоянно.
Люсю Михаил любил.  Любил по своим понятиям серьезно. Она
понравилась ему сразу,  и Михаил, как человек целеустремленный,
полностью посвятил  себя  Люсе  в  период ухаживания.  После же
свадьбы Михаил видел в Люсе только подругу жизни,  соратницу по
делам, будущую мать их детей.  Михаил был умным, но холодным по
темпераменту человеком.  Он был всегда формально  безупречен  в
отношениях с Люсей - внимателен, уступчив в мелочах, терпелив к  ее
капризам.  Михаил рассчитывал свою совместную жизнь с Люсей,  как
программу для электронно-счетной машины.  Такой машиной был  его
мозг с отличной цепкой памятью.  Люся могла быть уверена  в  том,
что огурцы всегда будут нарезаны крупно - так, как она любит, что
Михаил всегда явится с цветами,  что ей никогда не будет отказа в
понравившейся ей вещи, если это позволял их бюджет.
Михаил просто не мог увлечься другой  женщиной, влюбиться  в
кого-то, кроме Люси. Зачем?
Но при всем при этом Люся чувствовала,  что появившись  с  цве-
тами после работы, что крупно нарезав огурцы, что внимательно вы-
слушав и поговорив с Люсей,  Михаил переключается от общения с
ней на размышления о своем деле. В это время Люся для него не суще-
ствовала.
Для Люси Ленинград был чужим городом.  Одно дело туристом
подняться на Исакиевский собор или спуститься в подвалы Казанского
собора,  пройти  по  залам Зимнего дворца или по казематам  Петро-
павловской крепости,  отдохнуть на скамейках Летнего  сада  или в
парках Павловска.  Другое дело жить в скудно обставленной  - стол,
шкаф, кровать, четыре стула - комнате в заводской гостинице без  сво-
их нарядов и украшений,  без сервизов и цветного  телевизора, без
собственной кухни и ванны,  без набитого снедью  холодильника.
В Ленинградском педагогическом институте - а  Люся всегда  от-
носилась к  учебе с прохладцей - ей было неинтересно.  Группа  сту-
дентов пятого курса, куда ее определили, тоже восприняла Люсю, как
залетную птицу,  да Люся и сама не стремилась заводить  здесь зна-
комств.
Отдыхом для  Люси были только каникулы и праздники, когда
она, используя любую возможность,  ездила в Москву.  Разлуки  с
мужем стали  для  нее  привычными,  расставались они с Михаилом
легко, встречались спокойно.
Но совсем  тоскливо  ей стало,  когда,  окончив институт

приступила она к работе в качестве учительницы английского языка в
общеобразовательной  школе-десятилетке.  Устроиться  Люсе  удалось
не сразу,  с различными мытарствами, должность свою она  получила в
далеко расположенном новом районе. Дорога отнимала у  Люси еже-
дневно около трех часов,  городской транспорт выматывал  ее, к  тому
же она столкнулась с непривычной для себя необходимостью вести в
школе общественную работу то по организации сбора макулатуры, то
по проведению пионерских слетов, то по подготовке концертов   само-
деятельности.   Люся   была    совершенно  равнодушна к  этим обя-
занностям и считала их про себя бесполезными, потому что, в отличие
от Михаила, не любила свою работу.
А Михаил все чаще стал отлучаться в служебные командировки -
его гоняли по ним как молодого бездетного специалиста.
Кончилось все это первой и последней, по-настоящему крупной и
серьезной ссорой между Люсей и Михаилом.
В тот  день  Люся  сидела  за столом и проверяла тетрадки  своих
учеников.  Нудная, почти механическая работа требовала от  нее в  то
же время напряженного внимания - учителю нельзя пропустить допу-
щенную ошибку.  И в какой-то момент Люся сама  того  не заметила
как оторвалась от тетрадей и стала смотреть в окно,  уныло слезящееся
каплями дождя.  Она слышала, как в комнату вошел Михаил,  но не
обернулась. Михаил снял плащ, повесил его на  шестиштыревую ве-
шалку,  прибитую тут же у двери,  переобулся  в  домашние тапочки и
подошел к Люсе.
Обычно она хоть как-то реагировала на его приход,  а  тут  сдела-
ла вид,  что  полностью погружена в проверку тетрадей.  На  самом
деле она просто уставилась в одно слово,  аккуратно выведенное дет-
ской рукой,  - "хоум", что означало в переводе с английского "дом".
Люся не видела этого слова и не  понимала  его  значения, а  по звукам,
казавшимся столь ощутимыми в тишине комнаты, ясно представляла
себе, что делает Михаил.
Он постоял  за ее спиной,  потом тихо подошел к платяному  шка-
фу, скрипнула дверца,  переоделся в спортивный костюм, глухо  грох-
нув вешалкой  по  задней стенке шкафа,  и снова остановился  сзади
нее.
Пауза не могла быть бесконечной, раздражение мутной ленивой
волной вскипело в Люсе и она откинулась на спинку  стула. И  тут Ми-
хаил  положил ей на руки,  как ребенка,  букет хризантем.
Они пахли мокрым холодком и легкой земляной затхлостью.
Люся прижала  цветы к груди и обернулась.  Раздражение на
мгновение стихло,  словно удивленно затаилось. Михаил сел рядом  на
кровать.
- Ты голодный?  - с