ось тебе, не поздравило 
с праздником,  не добралось  до  тонких  пальцев твоих,  рвущих 
обертку конверта, не тронуло улыбкой твоих губ, не зажгло огоньки 
в бархатной саже твоих зрачков, как звезды в космическом небе.
Причина проста - проносил с собой целый  день  твою  радость,  
твое развлечение и лишь к вечеру побежал в метель, как Кай за 
снежной королевой, к синему рассыльному на углу, за которым бесно-
валась вечность.  Лязгнул длинным металлическим веком ящик,  
сморгнул мое письмо - а время, коварное время, пропащее, ну просто 
пропащее, потому что оно пропадает неизвестно куда,  время на-
помнило мне шепотом о новом  письме.  И  может, склеятся  завтра  
конверты,  утонув в мешке одного почтальона, получив удар одного 
штемпеля? И радость для тебя удвоится?
Отчего же так стыло, так холодно и зябко на душе? Просто 
нет тебя рядом, а я очень люблю тебя.
И пошто я тебя покинул,  затевается мысль? Не забыла ли, не 
устала ли?  Занавесила ли окошко,  на дорогу не глядючи, по которой 
сбежали непутевые ножки твоего милого?  Отвернула лицо свое яс-
ное, что с двумя агатами твоих глаз, ненаглядная? Как же мне про-
лететь,  пробежать,  как олень по зореньке, прошептать, 
наклонясь, слова заговорные, развести замка дуги черные, сердцу 
кованые, и коснуться заветного нежностью..."

Тихо было недолго.
- А теперь скажи по-другому,  - прошептала она, блаженно  улы-
баясь, как после чудесного сна.
Он помолчал, потом сказал тихо:
- Слова могут быть иными,  но главное, что я люблю тебя,  а когда 
любишь женщину по-настоящему и она красива, и она знает,  что 
любима,  то тогда она красива вдвойне. Вот так и ты -  красива вдвой-
не.
- Странно,  что я раньше об этом не думала...  Может, не  замеча-
ла,  когда любила,  и не желала замечать, когда не любила...
- И,  если женщина сама при этом  любит,  то она красива  втрой-
не.
Он откинул одеяло,  сходил в переднюю и вернулся, что-то  держа 
в руках.
- Это тебе,  - сказал он, встал на колени у тахты и протянул ей ма-
ленькую коробочку.
Она открыла  крышку  и  увидела на синем бархате золотые  тон-
кие кольца.
- А почему два?
- Значит, это не только тебе, это нам. Одно твое, другое  - мое.
- Ты это серьезно, Олег?
- Еще  как серьезно.  Была у нас с тобой разлука,  пусть  ненадол-
го,  но разлука, я уезжал в Ленинград и там, в холодной  гостинице,  я 
понял,  как тоскливо мне одинокому жить, да дело  даже не в этом, а 
просто я осознал, что люблю тебя и это серьезно. И потому прошу 
тебя, будь моей женой.
- Ты посмотри,  какие мы сегодня торжественные...  - она  еще раз 
медленно разглядела кольца, щелкнула крышкой и положила коро-
бочку между ними,  рядом с его рукой. - Ох, Олежка, перестань ты в 
такие вещи играться.
- Я и не играюсь, - настороженно ответил он. - Разве любовью 
шутят?
- Не до шуток говоришь?  -  задумчиво  спросила  она.  -  Верно, 
здесь шутки неуместны...
Она подняла голову,  посмотрела на него и, словно решившись, 
заговорила:
- Ну,  что ж,  держись,  дружище, как ты написал в своем  пись-
ме...  Последнем...  Помнишь, когда мы еще влюблялись друг  в дру-
га?..  Хотя неверно,  никакой паузы не было, ты полюбился  мне  сразу,  
как только увидела я тебя,  мне достаточно было и  этого, а увидела я, 
что ты добрый и одинокий, и я сразу же поняла, что хочу быть с тобой 
и что будет так, как я пожелаю. Но  уже тогда,  вначале,  я тебя 
предупредила, я сказала.. Да! Вот  теперь точно вспомнила, как сказала 
- это было на кухне у Люшки,  когда мы с тобой объяснились,  вернее,  
я  тебе  объяснилась...  Ты меня что-то спросил,  а я не ответила, а 
запустила  руки в твою чудесную,  твою потрясающую гриву и поце-
ловала тебя...  Вот  тогда я и сказала тебе - знаешь,  любимый,  больше  
всего на свете я боюсь сделать тебе больно.  Так  больно,  как  только я 
одна умею.  А ты,  дурашка,  рассмеялся и целовал мою  ладонь так 
же, как сегодня, когда вошел...
- Помню, - сказал он. - Я все помню... Я не знаю, что ты  имеешь 
ввиду... Я могу только догадываться... Если это касается  твоего ха-
рактера,  то я буду терпелив ко всем твоим капризам...  Ты только 
прости,  я не знаю,  какая была твоя  личная  жизнь до встречи со 
мной, но бывает так, что по первому своему  мужчине женщина судит 
о всех остальных мужчинах,  а по первому  мужу - о всех остальных 
мужьях... Я не знаю... Ты только пойми  меня правильно,  бывает так,  
что женщина пострадала не только  духовно, но и физически, теперь 
она не может иметь детей и это  ее мучает...  Ты расскажи мне обо 
всем, не бойся, я выдержу, я  помогу тебе - вдвоем всегда легче спра-
виться с бедой...  Я так  люблю тебя,  что просто не знаю,  что нас с 
тобой может разлучить...
- Разлучить?  - усмехнулась она.  - А кто  тебе  сказал,  что...  Хотя 
ты прав - рано или поздно,  но я должна была тебе  все сказать.  Хоте-
ла позже,  но раз уж так вышло... Эх, зря ты  все это затеял... Ты толь-
ко пойми...
- Да, да, я пойму, не бойся, говори.
- Вот и хорошо... Дело в том, что ни ты, ни я не виноваты в том, 
что так получилось, но мы - не пара друг другу.
- Не  пара?  -  озадаченно протянул он.  - Я не понимаю,  разве те-
бе плохо со мной?
- Ну,  что ты,  хорошо, любимый, мне с тобой очень хорошо...  
Только не будь наивным,  загляни вперед, представь себе  на мину-
точку,  что нас ждет с тобой.  Да, мы любим друг друга,  но это прой-
дет,  чувства неизбежно ослабнут,  останется привязанность,  но  не  
больше, и вот тогда более важными станут не  чувства,  а наш быт.  
Вот наш дом: моя двухкомнатная малогабаритная  и  твоя комната на 
краю света - это далеко не трехкомнатная квартира в сумме, даже если 
мы вздумаем съехаться. Чтобы  провернуть этот вариант,  нужны 
деньги,  много денег...  А  люблю широко пожить,  люблю гостей, 
веселье, люблю дорогие украшения,  я  хочу иметь машину,  хочу по-
смотреть мир,  чтобы в  старости хотя бы просто сказать,  что я была в 
Париже. Неужели  мне нельзя помечтать?  А? Неужели ты хочешь 
лишить меня мечты,  любимый?..
- Не называй меня так! Это ложь!!
Он ударил кулаком по тахте.  Коробочка с кольцами отскочила в 
сторону.
- Не кричи, - тихо сказала она, - дочку разбудишь.
Он заговорил, еле сдерживаясь:
- И ты...  И ты... выйдешь замуж за любого, кто тебе все  это даст, 
все это купит?
- Ну, не за любого, конечно...
- А любовь? Тоже будешь звать его любимым? Как же ты будешь 
делить с ним стол и постель?
- Все будет точно так же, как у нас с тобой сегодня.
- Так же?  - оторопел он. - Коньяк, ужин, Челентано, это  все по-
нятно, но...
- А разве все остальное не естественно? - пожала плечом она.        
- Ну... а я?
- Это пройдет... К сожалению.
Он помолчал,  обдумывая сказанное ею,  и, будто догадавшись о 
чем-то страшном, невозможном, заговорил медленно:
- Ты...  Так ты,  оказывается, страшно расчетлива... Как  машина...  
Ты рассчитала целесообразность нашей любви,  нет не  любви,  нашей 
постели, ты была расчетливой с самого начала, ты  даже не познако-
мила меня со своей дочкой,  наперед  зная,  что  это ни к чему...  По-
лучается,  что я - не человек, а просто...  предмет для удовольствия,  
для удовлетворения  твоих  страстишек...
- Олег,  перестань сейчас же! - гневно сказала она. - Не  делай мне 
больно. А еще говорит, что любит.
- Ой,  прости меня ради бога...  Пожалуйста,  прости,  я  совсем не 
хотел... Нельзя мне было уезжать...
- О,  это ничего не изменило бы. Пожалуй, даже к лучшему,  если 
мы расстанемся сейчас.  Потом труднее будет, это точно. Я  виновата 
перед тобой,  я знаю.  Сколько раз себе же  говорила,  что не имею 
права на свои прихоти, да и годы не те... о, господи, мое наказанье...
- Не надо,  прошу тебя.  Этого же не может быть, не верю  я, не 
могу поверить, не имею права... Да не можем мы расстаться!
- Нет,  Олег,  - спокойно и даже немного скучно  сказала  она, - мы 
уже расстались,  неужели непонятно?  Нет у нас больше  будущего.  
Прикончили мы его только что под коньячок с маринованными 
огурчиками. Станем только терзать друг друга, с каждым  разом все 
больше,  пока окончательно не потеряем  человеческий  облик...  Было 
все это, понимаешь, было... Ты только не думай,  что я такая жестокая. 
Мне тоже больно, но уж лучше сразу. Рывком.  Знаешь, как засохшую 
повязку сдирают с раны? Я предпочитаю так.
Он посидел некоторое время молча, потом встал, медленно,  не 
торопясь, оделся, сел в кресло, покурил и спросил:
- Значит, будь я миллионером, все было бы о`кей, крошка?
Она внимательно посмотрела на него.
- Значит, проблема только в том, что я мало зарабатываю?  И если 
завтра я принесу тебе кишку денег,  то мы сможем надеть  эти колеч-
ки?
- Не груби. Дело не только в деньгах.
- Отвечай, когда спрашивают: если все, что ты пожелаешь,  ис-
полнится, ты выйдешь за меня замуж?
Она не отвела глаз.
- Попробуй.
Он поднялся, взял коробочку с кольцами. сунул ее в карман.
- Отдай мои письма.
- Конечно, возьми.
Он вышел в переднюю, переобулся, оделся, положил тапочки  на 
место и ушел,  тихо затворив за собой дверь.  На улице было  ветрено,  
холодно,  как тогда  в Ленинграде.  Он шел по пустой  улице,  и фонари 
поочередно освещали его одинокую фигуру.  А в  оставленном им доме 
плакала красивая женщина.  Она  не  хотела  плакать, она знала, что 
если будет плакать, то станет некрасивой, она знала, что будет 
некрасивой вдвойне, потому что потеряла  любимого,  и будет некра-
сивой втройне,  когда перестанет  любить сама.



1








                            СОН В РУКУ

                                            Ветер задувает свечу,
                                            но раздувает костер.
                                                        Ларошфуко

Время клонилось  к обеду,  длинная комната с двумя рядами  ра-
бочих столов вдоль стен опустела и они остались вдвоем.
Вероника выдернула  из  розетки шнур вскипевшего чайника,  до-
лила кипятку в маленький заварной чайник с отбитым носиком и,  как 
всегда,  предложила  Георгию Ивановичу поделиться тем,  что  при-
несла из дома - салатом в майонезной баночке,  котлетой  меж  двух 
кусков черного хлеба и двумя карамельками.  Георгий Иванович отка-
зался и разложил на столе свой провиант - два бутерброда с  колбасой,  
один с сыром и крупно нарезанный огурец - все,  чем снабдила его 
супруга.
Вероника налила  Георгию Ивановичу сначала из маленького, по-
том из большого чайника в большую фаянсовую кружку с  золотой  
полуистершейся надписью  "Георгию  Ивановичу  Плотникову в день  
50-летия от коллектива КБ".  Затем наполнила чаем свою чашку  и 
опять повернулась лицом к окну.
- Надо бы сахару принести из дома, - сказала она больше в  про-
странство, чем  Георгию  Ивановичу и,  если кто-то мог услышать, о 
чем подумала Вероника и о чем Георгий Иванович, то удивился бы  
совпадению их мыслей,  что сахар нынче дорог и дома в сахарницах 
шаром покати.  А может,  этот кто-то и не удивился, живи он в то вре-
мя, какое досталось Веронике и Георгию Ивановичу.
Они жевали  свои  бутерброды,  запивали  чаем ,  Вероника  смот-
рела в окно,  за которым был виден заводской корпус и бегущие по 
небу погожего осеннего дня белые облака.  А Георгий Иванович смот-
рел на венчик золотисто-рыжих  волос  вокруг  затылка Вероники,  
который  тускнел,  когда тень от облака укрывала индустриальный 
пейзаж,  и светился вновь, когда выглядывало солнце.
- Сегодня какой день? - спросила Вероника.
- Четверг, - подумав, ответил Георгий Иванович. - Семнадцатое 
сентября одна тысяча девятьсот девяноста второго года.
- Значит,  сон мой в руку,  - засмеялась Вероника.  - Ой,  Георгий 
Иванович, я сон про вас видела.
- Страшный? - усмехнулся Георгий Иванович.
- Что вы, очень приличный сон, - пожала плечами Вероника.  - 
Словно еду я к вам на дачу...  Да,  да, я потом объясню... Вы  же пом-
ните,  ваши пятьдесят мы отмечали у вас на даче?  Вы  еще  все КБ  
пригласили?..  Вот и приснилось мне,  будто у вас опять  юбилей и 
ехать мне надо...  Ну, вышла я из дома, в руках сумка,  до метро добра-
лась,  у метро с машины грузовой яблоками торгуют  по двадцать пять,  
я взяла два кило,  а потом  по  коммерческим  ларькам походила - все, 
как наяву, будто и не сон. У одного задержалась, "Еда" называется,  
витрина такая небольшая,  в ней и  виски, и  спирт,  и  ликеры,  и фрук-
товые напитки иностранные в  высоких пластмассовых бутылках,  и 
водка наша, и пиво, "Архипелаг Гулаг" Солженицына,  видеокассеты с 
эротикой...  А в ларьке  вдруг чеченец сидит  в  папахе  коричневого  
каракуля  и  генеральской форме. Увидел меня, глаза засверкали и 
говорит, иды ко мне в жоны, я миллиард в центральном вашем русском 
банке украл.
Я, естественно,  отвернулась гордо, думаю, вот бы на тебя реке-
тиров натравить,  вон стоят в спортивных жеваных,  разноцветных  как 
у клоунов,  костюмах и шнурованных белых кроссовках рядом с  
"мерседесами" и "вольвами".  Как на метро до вокзала доехала не  
помню, только подземный переход видела, где нищие стоят, пьяные  
валяются и мальчик на скрипке играет,  да вокзальную площадь  в  
мусоре, где торгует,  кто чем - от перегоревших лампочек, чтобы  на 
работу принести и на не перегоревшую  заменить,  до  орденов,  цыга-
нята чумазые бегают и музыка рок орет из "Звукозаписи"...
Вероника продолжала говорить,  а Георгий Иванович как  бы  ви-
дел ее  глазами  и  муравейник  привокзальной площади,  и город-
скопище ветшающих домов и разрушенных памятников, и страну,  в 
которой высшей волей суждено было ему родиться, прожить жизнь  и 
умереть. На восьмом году перестройки даже само слово "перестройка" 
исчезло  из  обихода не только средств массовой информации, пере-
стали сочинять анекдоты и частушки на тему реконструкции, преобра-
зования, передела империи, что, как зеркало треснула на пятнадцать 
кусков,  каждый из которых  провозгласил  свою  независимость, кон-
ституцию,  валюту,  армию,  границы, да так и остался связанным с 
остальными кровеносными  сосудами  железных дорог, нефте- и газо-
проводов,  линий электропередачи, семейными узами "коренного" и 
"некоренного" населения,  традициями, укладом, бытом  в единый 
организм со странным названием Содружество Независимых Госу-
дарств без гимна, герба и царя - СНГ. Неблагозвучная аббревиатура,  
несмотря на все богатство русского языка,  не складывала  естествен-
ного  названия  жителя  страны,  Родины  "эсэнговца" или "эсенговки" 
и расшифровывалась, как "Спаси Нас, Господи!", а сами обитатели 
прозвали себя по созвучию сенегальцами, до уровня жизни которых 
скатилась супер-держава.
Больше всего в развале  Союза  Георгия  Ивановича  горько  
удивляло и вызывало внутреннее содрогание - раздор России с Украи-
ной, которой Хрущев "подарил" когда-то Крым,  а теперь  матросики в 
Севастополе должны были решать, кому присягать на верность и оста-
ваться,  то ли "кравчукчей",  то ли  "ельциноидом".
Георгий Иванович  ярко  вспомнил  как  он гостил у тетки своего  
школьного кореша в Грайвороне,  которая закармливала их борщами  с 
салом  и  варениками  с  вишней,  как  они  бродили  по речке  Ворскла, 
ловили черных кусачих раков и, затаив дыхание, смотрели трофейного 
"Тарзана".  Неужели все это невозвратимо сгинуло,  кануло и раки 
светятся от чернобыльской радиации? Летом восемьдесят седьмого  на 
отдыхе в прозрачной Паланге Георгий Иванович  впервые осознал 
необратимость Чернобыля,  слушая рассказ физика  из Риги, 
мобилизованного замерять уровень радиации , как у него  зашкаливало 
прибор от пышущей здоровьем,  кровь с молоком украинской мадонны 
с младенцем, приехавшей рожать "до мамы на ридну  батьковщину". 
Где теперь пышногрудая хохлушка  и жива ли ее деточка, кровиночка 
ее белая?  И  по прежнему ли  живет в Риге тот  русский физик в Риге 
или изгнан по новым "демократическим"  законам?
- В электричку села, - голос Вероники вернул Георгия Ивановича к  
действительности.  - Боюсь я в них ездить в последнее  время. Мало 
того,  что безобразия всякие происходят,  грабят, у  Эллы Клименко  
зятя  сбросили  под  поезд с платформы,  знаете?  Кассирша видела кто, 
да не сказала, от страха... В вагонах окна  побиты камнями, сиденья 
внутри вспороты, а то и выломаны...
Разруха и запустение,  везде одно и то же,  мысленно согласился 
Георгий Иванович с Вероникой. Вот и их КБ и завод работают два дня 
в неделю,  заказов нет и не  предвидится.  Проходя  недавно по без-
людному цеху Георгий Иванович услышал как цвиркает сверчок в 
огромной холодной нагревательной печи. Стоят станки, цеха, заводы, 
отрасли - десятки тысяч предприятий "сидят на  картотеке". Тупиковая 
ситуация - завод  должен  сто  миллионов,  заводу должны  сто два-
дцать,  но денег в банке нет и фактически  завод - банкрот. Настоящий 
застой, зримый, реальный. Тот, брежневский, был   активен  на  по-
верхности  -  знамена,  портреты,  транспаранты, но только на трибуну 
главного гроба  страны  -  у  Мухоморья дуб сгноеный, пять золотых на 
дубе том... Так жизнь и  прошла...
Георгий Иванович неудачником себя не считал, но в послед  нее 
время крепло у него ощущение,  что  жизнь  утратила  смысл,  словно 
иссяк источник,  ушла вода и зачахла нива. А шагал он по  ней по сво-
им понятиям честно.  Кипучей энергии хватало у него и  на  учебу,  и  
на пионерские слеты,  и на комсомольские активы. Партии нужны 
были честные исполнители,  и Плотникова  выдвигали  секретарем  
парткома,  а  когда  он слишком перечил начальству,  ставили на его 
место другого,  народ же избирал его председателем  профсоюзного 
комитета,  и опять Плотников хлопотал,  добивался правды, забывал о 
личном. Память людская коротка и неблагодарна - никто теперь не 
помнил, сколько души вложил Плотников  в благоустройство чужих 
судеб, нажив к закату своей двухкомнатную квартиру, старенькие 
"Жигули" да дачу.
Секретарем парткома ему довелось быть как раз в те  годы,  когда  
лопнул  гнойник  Чернобыля,  разверзлась твердь земная в  Спитаке,  
пригасив на время пожар национальной розни в Нагорном  Карабахе.  
То в Алма-Ате, то в Тбилиси, то в Баку, то в Прибалтике возникало 
противостояние,  и их коллектив конструкторского  бюро  и опытного 
завода развалил надвое конфликт старого директора, Героя Социали-
стического Труда, и его молодого заместителя  - депутата новой волны. 
А что в результате?
Каждый раз, когда взрывался реактор, сталкивались поезда,  то-
нули корабли,  гибли под танками женщины,  создавалась специальная 
комиссия по расследованию обстоятельств трагедии, но Георгий Ива-
нович не мог припомнить случая,  чтобы виноватые  были  найдены и 
наказаны,  кроме,  пожалуй,  капитана, перевернувшего  пассажирский 
теплоход "Адмирал Нахимов".  Больше года  тянулось  следствие по  
делу  путчистов  -  ГКЧП - одного из них даже отпустили, два года  
безрезультатно  шло  следствие  по  делу  об  убийстве проповедника, 
затеяли конституционный суд над КПСС, да  никак не  могли  разо-
браться даже в его правомерности.  Зыбучие  пески прошлого скрыва-
ли ежедневно творимый произвол и беспредел  казался беспредель-
ным.
Вера Георгия Ивановича в идеалы социальной справедливости  и 
светлого  будущего Отечества была по-молодому наивна и безоглядна 
во времена оттепели,  потом она десятилетиями  постепенно  гасла до 
полного умирания, но за последнее время дважды возрождалась чуть 
ли не до претворения в реальность.  Дважды в  своей  жизни Георгий  
Иванович  испытал  чувство полного единства его,  Георгия Ивановича 
Плотникова,  со своим народом -  при  выборах  депутатов первого  
съезда  и во время путча.  И очень непохоже,  что такое случиться в 
третий раз, подумал Георгий Иванович.
Три года  назад  он  с  волнением  шел  на  избирательный  уча-
сток и понимал,  что от его,  Георгия Ивановича  Плотникова,  решения 
зависит поворот в судьбе всей страны.  Как ему казалось тогда, если в 
первый парламент попадут честные,