ерископы давно стоят во всех заповедниках. 
С его помощью заглянешь в глаза тигра так близко, как не  заглядыва-
ет его самка, можешь увидеть отражение Земли в зрачках  кондора,  
можешь объемно,  стереоскопически, в ночи рассмотреть  салон  летя-
щего на десятикилометровой высоте авиалайнера,  Вещь  классная, но 
рядовая. Хотя... Трансфокатор приближает на максимально близкое 
расстояние - это понятно, а вот сквозь, казалось  бы, непроницаемое, 
как это?
О том,  что считать непроницаемым,  например, глаза моего  бос-
са или проницаемым, например, блузку его секретарши Пегги, я  раз-
мышлял пока ехал в метро до станции "Kaluga". Вся нефть идет  на 
экспорт,  газолин дорог,  как память о Сталине,  держу  свой  "Ниссан-
90" на платной стоянке,  сам,  как все, покупаю проездной. Зато с ба-
рахлом нет проблем и "Макдональдсы" на каждом шагу.
В железобетонном суперхаусе,  как в углу супермаркета,  я  оты-
скал нужную флэт, то бишь квартиру.
Дверь после многих звонков  приоткрыла  свое вертикальное  веко 
на  размер,  допускаемый  цепочкой  щеколды.  Я долго объяснялся 
пока дверь нехотя распахнулась.
У нее были желтые волосы,  наглые без ресниц глаза стервы  и 
рот без губ.  Через короткий коридорчик она  провела  меня  в  комнату  
и  обратилась к высокой спинке кресла,  придвинутого к  окну:
- К тебе. И не забудь содрать с него гонорар за интервью.
Дверь за ней захлопнулась с такой силой,  словно  попытались 
вышибить косяк.
Я подошел к креслу и обнаружил в нем человека,  погруженного  
в  такую  глубокую задумчивость,  что он скорее напоминал  предмет 
невоодушевленный, нежели наоборот.
Я помахал рукой перед его немигающими глазами.
- О, извините, - очнулся сидящий и вынул из ушей герметические 
распорки. - Как это вам удалось уговорить Фригиду, чтобы  она впус-
тила вас? Присаживайтесь.
Значит, пучеглазая - Фригида, а оживший манекен - изобретатель 
унипериса Смирнофф.
- Как создавался униперис? - повторил мой вопрос Смирнофф  и 
задумался. - Забавно, что я могу сказать вам правду, но вы ее  не напе-
чатаете.
- У нас свобода слова, сэр, - напомнил я.
- С восемьдесят пятого,  товарищ?..  Хорошо,  я  расскажу  снача-
ла то,  что вы напишете и что вам разрешат опубликовать, а  потом 
посмотрим...
- Посмотрим, - отозвался эхом я.
- Идея  видеть  сквозь непроницаемое сродни самому сокровенно-
му желанию и человека и человечества -  желанию  обладать.  Жизнь 
обретает смысл только, если мы чем-то владеем: должностью  или 
рекордом,  авторучкой или женщиной,  знанием или даже самим  со-
бой,  не замечали?  Я задумался об этом, когда мне было шестнадцать 
и мне понадобилось всего лишь тридцать лет,  чтобы  добиться своего. 
Хуже всего первый успех - он заставляет тебя верить в гораздо боль-
шее,  чем ты есть на  самом  деле.  Да,  мне  пришла  в голову идея как 
уловить слабеющий отраженный свет и я  реализовал ее. Но потом чем 
дальше шел я к цели, тем неразрешимее казались поставленные зада-
чи.  Оптика...  квантовая механика...  математика... химия... - в при-
кладных отраслях каждой из  этих наук пришлось искать свои реше-
ния.
- Моя задачка как раз в том,  чтобы рассказать читателям,  как вы  
этого  достигли.  Наш альманах читают люди,  склонные к  изобрета-
тельству, к инженерным фантазиям. Как вам впервые пришла в голову 
идея унипериса?
- Кто-то сказал,  что всякая человеческая голова  подобна  желуд-
ку - одна переваривает входящую в нее пищу,  другая от нее  засоряет-
ся. В тот момент она у меня варила,  как крутой кипяток  яйца.
Он замолчал, что-то вспоминая.
- Вы видели Фригиду?..  Ах, да, конечно... Интересно, что  многие 
так и ходят под зонтиком,  хотя  дождь  давно  уже  кончился...
Он вылез из кресла,  как из болота,  дошел до секретера в  углу, 
покопался в нем и протянул мне листок,  окруженный желтой  рамкой 
времени. Письмо начиналось изысканно: "ВАШЕ ИЗЯЩЕСТВО!"
- Это ей,  - пояснил Смирнофф.  - Фросе, простите, Фригиде... 
Господи, какая у нее была божественная фигура!
Смирнофф со стоном вкушающего любимый деликатес опустился  
в свое кресло.
- Сейчас уже все бани посносили, правда? - вдруг с неподдельным 
интересом спросил он меня.
- По-моему, да... Одни сауны.
- Во!  А  тогда еще были бани.  После школы мы бежали купаться 
на реку,  а на том берегу стояла баня.  Женская.  И если  переплыть да 
забраться на высокую ветлу,  то можно было разглядеть что-то смутно 
желанное...  Из-за большого  расстояния  все  казалось красивым,  а 
горячее воображение превращало красивое в  прекрасное. И очень 
хотелось быть поближе. Про это вы напишите?
Я представил себе реакцию шефа. Наверняка, скажет что-нибудь 
подобное:  "Вы сели в лужу, сэр, и похожи на йога, усилием  воли втя-
гивающего в себя воду."
Сказал об этом Смирноффу. Тот усмехнулся:
- Ваш шеф похож на человека, у которого никогда не болели  зу-
бы, у таких обязательно плохо пахнет изо рта.
- Вы правы,  шеф тверд,  как цензор советского Главлита,  когда 
дело  касается принципов  морали  и  никогда не пропустит на страни-
цы  альманаха идею, что великое открытие сделано только потому, что  
автор любил  в детстве подглядывать в женской бане.  И все-таки  как 
это было?
- Работа... работа... и снова работа. Тридцать лет на одном из  
почтовых ящиков и теперь не надо переплывать реку и забираться на 
высокую ветлу, чтобы войти взглядом сквозь непроницаемое... Хотя 
оказалось, что непроницаема и непреодолима  совсем другая преграда. 
Я стал известен, попал в энциклопедию. Меня поставили в извест-
ность.  Так и стою среди нее. И ничего мне  неизвестно...
Смирнофф вдруг по-детски,  обезоруживающе улыбнулся, под-
мигнул мне,  поднес  палец  к губам и вернулся к своему креслу.
Развернул его, нажал на что-то в подлокотнике, боковина распах-
нулась, обнажив мини-бар.
- Помните очень давнишний фильм,  там чекист  приходит  в  дом,  
а хозяин неожиданно спрашивает: "Простите, вы русский человек?" 
Чекист осторожно подтверждает и тогда хозяин  радуется:  "Значит, 
водочку пьете!" Нуте-с, по паспорту вы россиянин, а по  крови?
- Питие есть веселие Руси.
- Грамотно,  - одобрил Смирнофф и  добавил,  разливая  по  ста-
канам, - даже сабля, если ее не купать в крови, ржавеет.
Мир потихоньку оживал.
Побежала по жилам кровь,  раскрылись весело глаза и в серой,  
сумеречной комнате,  как сквозь бинты реставратора старых  полотен,  
явились краски. Я обнаружил, что в углу на четвереньках бегемотом 
стоит красный диван,  а гардероб,  удушливо дразнясь, прищемил 
дверкой синий язык галстука.
Вдруг за почерневшим окном жирно ударил гром, капли дождя  
загрохотали  крупным  горохом  по подоконнику,  Смирнов щелкнул  
выключателем и воссиявший свет стал озарением,  что мир не  так  уж 
дурен.
- Мне  нравятся в моей жене две вещи - это подбородок,  -  сказал 
Смирнов и мы расхохотались.  Так было смешно,  словно мы  со 
Смирновым заразились общей болезнью.
А когда по комнате поплыл дым первой затяжки, то представи-
лось,  словно сидим мы с ним на корточках у  костра  и  курим  трубку. 
А жены разрезали труп врага и жарят его печенку.
Раздался кулачный грохот в дверь.
- Фригидище,  -  буркнул  Смирнов.  - Нечего было хлопать  две-
рью так, что замки сработали.
Смирнов дождался пока окончится очередная атака Фро:
- Вы обещали Фригиде заплатить за интервью? Лучше сделайте 
это незамедлительно или скройтесь от нее в больницу,  причем  лучше 
сразу в травмотологическое отделение - все равно она  вас  найдет и 
изуродует.  А тут хоть врачи будут рядом. Все-таки хорошо плачет тот, 
кто смеется последним.
Смирнов посмотрел на меня и понял мой немой вопрос.
- Время превратило Ее Изящество Фро в мегеру.  И ничего я  не 
смог поделать,  не преодолел непроницаемую преграду духовной  
черствости.  Волос в супе, который она ест, поражает ее гораздо  
больше, чем атомный взрыв на другом конце земного шара. Мужчина  
всегда  рассуждает так:  если женщина курит,  наверное,  она не  толь-
ко курит,  но и...  А когда мужчина  пьян,  это  "наверное"  превраща-
ется  в наверняка.  Я думал,  что совершенство по имени  Фро не мо-
жет быть обделено добротой и разумом,  и я был пьян от  любви... Все 
люди - живые. И наделил нас Господь системой, но у  одних она такая 
нервная, что стреляя себе в висок холостым патроном, они умирают от 
разрыва сердца, а других не прошибает даже стон беременной жен-
щины,  раненной в живот. Тогда кто позволил "другим" блевать на мое 
Евангелие?
Потихоньку наступило похмелье.  Все равно,  что перевернуть всю 
игру задом на середку.
- А почему бы вам не издавать календарь  антисемита?  Для  па-
мяти... для "ПА-МЯ-ТИ"...
Смирнов умолк,  молчал и я,  Игорь Колокольников, русский  поэт 
и писатель,  зарабатывающий себе на сэндвич и виски журналистским 
трудом, потому что перестройка в моей стране наконец-то  кончилась и 
рубль стал конвертируемым. А вот мой босс - чистокровный янки и он 
больше не желает вкладывать "зелень" в издание журнала  "Третий  
глаз",  потому что выгоднее СУПЕР-ТИ-ВИ.  Это  раньше,  когда 
болела нога, лечили ногу, а надо было лечить голову.  А молчали  мы 
потому,  что теперь, когда встречаются два  россиянина,  обязательно 
возникает такая пауза, эта минута молчания, словно в память о 
застреленных, зарезанных и повешенных,  в память о крови,  пролитой 
во время Великой гражданской, в память о разорванной на куски и 
проданной Родине. В этом не виноват ни Смирнов,  ставший Смир-
нофф,  ни Фрося, превратившаяся во  Фригиду, ни Игорь Колокольни-
ков, ныне Гарри Белл,  в этом виноваты и Смирнов, и Фрося, и я - все 
вместе.
Третий глаз... Третий глаз...
Третий глаз - это совесть каждого и нации - подбит, закрыт и ни 
черта не видит, хоть дай ему униперис.


1






                                          Ш Р А М
Ствол жилой башни белел в глубине переулка  - оставалось  прой-
ти  только мимо пятиэтажки.  Аверин любил возвращаться домой, то 
мгновение, когда он спиной захлопывал дверь и так стоял, расслаблен-
но оглядывая иконы, полки с книгами, фотопортрет  Хэмингуэя и ксе-
рокопии с рисунков его друга малоизвестного художника Свечникова,  
приколотые булавками к обоям.  Когда-то в  такой момент медленной 
рыбой всплыли в его  сознании  строчки:  "Ты мне дорог,  дом пустой, 
понимающим молчаньем..." Но стихи  эти он так и не дописал - не 
было особого  желанья  размышлять  над тем, чем же ему дорог собст-
венный дом - так не следует задумываться,  чем дорога любимая жен-
щина,  возможно последующее  разочарованье, что вряд ли прибавит 
оптимизма в этой и без того нерадостной жизни.
Сегодня, возвращаясь из гостей,  Аверин вышел из такси в  нача-
ле переулка и не спеша шел к дому,  предвкушая, как сейчас  приятно 
побездельничает - может,  послушает музыку,  полистает  книжку или 
альбом репродукций. У самого подъезда Аверина обогнали  "Жигули" 
последней модели.  Открылась дверца,  и на снег  ловко выпрыгнула 
девушка в фиолетовой от темноты  вечера  дубленке. Сидящий за ру-
лем опустил стекло:
- Может быть все-таки...
- Нет,  нет,  нет,  - высоко и быстро перебила она его и  убежала в 
подъезд.
Краснела кнопка вызванного лифта, ее лица не было видно,  толь-
ко лиловые лаковые  ногти  тонких  пальцев  барабанили  по  смотро-
вому окошку.
"Соседка. Та,  что недавно обменялась", - догадался Аверин  и  
благодушно-безнадежно  хмыкнул  про  себя:  "Соседка -  это..."
В кабине лифта она развернула оранжевый шар своей лисьей  
шапки лицом в его сторону:
- Помогите,  пожалуйста.  Я знаю, вы мой сосед. Мне надо  сейчас 
выгулять собаку,  а я не хочу подходить к окну,  не дай  бог,  он ждет. 
Вы поглядите из своего окошка и, если он уехал,  дайте мне знать, 
хорошо?
Аверин так  и сделал.  "Жигулей" не было.  Тогда он,  не  разде-
ваясь, позвонил в ее дверь. Мохнатый, в пепельную стружку  и  оттого 
как бы безглазый пес кинулся лапами вперед на Аверина.
- Не  сметь,  -  хозяйка  одной рукой держалась за ручку  двери,  
другой пыталась оттащить собаку. - Лапа, кому сказали?
- Просто Лапа хочет гулять. Пошли, собака, я вызову лифт.
На улице Аверин начал разговор с первого попавшегося:
- Сидим  сейчас за столом,  и одна дама,  пахнущая такая  дама, 
всем давала понюхать, то какой-то крем на тыльной стороне ладони, то 
индийские бусы из сандалового дерева, то духи...  так эта дама,  
сказала,  что она а-а-абажает сальные анекдоты,  представляете?
Соседка никак не отреагировала на его слова - она, задумавшись, 
смотрела на руки Аверина. Потом очнулась:
- Меня зовут Маша. Давайте сейчас выпьем по чашке чая?
Аверину стало жарко от стыда за сказанную чепуху про запахи за 
мысль: "Соседка - это..."
- Спасибо, Маша. С удовольствием.
Зеркало величиной во всю  стену  непривычно  увеличивало  мир  
маленькой  прихожей вдвое.  Аверин удивился еще и потому,  что его 
малогабаритное жилье было таким же,  и он рассматривал  квартиру  
соседки с тем же интересом,  с каким смотрят друг на  друга владельцы 
по-разному пошитых,  но  из  одинаковой  ткани  костюмов.  И  в то же 
время Аверину вспомнилась гостиная Лалы,  большая и квадратная,  
со столом, за которым свободно садилось  три десятка человек,  со 
старинными гобеленами на стенах, алебастровым бюстом Лалы на 
черном озере рояля и ее  же портретом  с вечно удивленными глазами. 
Когда Аверин впервые пришел к Лале,  он стеснялся своих не 
чищенных ботинок и пытался  спрятать  их  под  низкое  кресло.  Поз-
же он забылся и почувствовал себя  раскованно, потому что его сло-
вам, его стихам улыбнулись глаза  высокой  синевы...  Два года Аве-
рин видел мир глазами Лалы,  и  она многому научила его,  не уча, 
например, рассматривать незнакомый дом.
- Можно,  я приму вас на кухне? - спросила Маша. - Простите 
лентяйку, но в комнате не прибрано.
Красные обои и красный свернувшийся котом светильник окра-
шивали всеми оттенками теплого белую эмаль кастрюль, плиты и  
вытяжного шкафа над ней,  деревянную скамью с подушечками  для  
сидения, углом составленную из медовых досок. В чашках старинного 
фарфора дымился чай цвета  загорелого тела,  рука Аверина  ощутила   
серую  тяжесть  серебряной  ложки,  инкрустированной  эмалью. Со-
бака под столом время от времени колотила хвостом по  полу. Своего 
Малыша, борзую с выгнутой спиной, Лала к столу не  допускала.
- Что с вами, Георгий?
- Вспомнилось, Маша. Я схожу за вином?
- С удовольствием. Только не водку, ладно?
Аверин принес вспотевшую бутылку сухого - на  столе  уже  
стояли  хрустальные  рюмки.  Штопор со скрипом вошел в пробку,  она 
раскрошилась,  Аверин опять попытался ее вытащить, ввинтив  
штопор  под углом,  горлышко треснуло и осталось торчать кристаль-
но-зеленым пиком скола.
Маша посмотрела на растерянного Аверина,  достала пустую  бу-
тылку с красивой этикеткой, вставила в нее воронку с ваткой.
- Давайте процедим, - сказала она.
Аверин лил,  дожидаясь,  пока опустеет воронка,  а  Маша  стояла  
рядом,  и  молча  следили они за тонким сверлом струи.  Аверин разом 
скулой и шеей чувствовал Машину  близость  и  как  она неслышно 
прижалась щекой к его плечу.
Маша что-то говорила, выбрасывала конус ватки, споласкивала 
воронку,  садилась за стол или вставала за солью - Аверин  смотрел на 
нее смешавшись и отвечал односложно,  но  озарено.
"Сколько раз это было,  - думал он, - это начиналось и сколько  
раз не состоялось?  Ведь есть же то,  самое  первое  мгновение  любви,  
после которого любовь становится реальностью.  Это уже  потом с 
годами,  можно узнать,  отчего захватывает дыхание над  светлой 
бездной чувства, и сразу вообразить себе всю цепь свиданий и посте-
пенного сближения,  пока не  достигнешь  счастья,  когда  каждый 
божий день согреваешь друг друга теплом постоянной взаимности."
Аверину стало  отчаянно  весело,  радостно от пришедшего  не-
ожиданно ожидания любви - он считал,  что никогда уже не испытает  
этого предчувствия так сильно и глубоко,  как сейчас с  Машей,  и ему 
на мгновение вспомнилось  первое,  еще  школьное  озарение:  он си-
дит на низкой скамейке в гимнастическом зале -  в темно-зеленой 
вельветовой курточке,  и на плечо ему  положила  голову  в  белой  
пуховой шапочке девочка из соседнего класса.
Аверин испытал тогда радугу ощущений: недоумение от ее пер-
вого  робкого касания, гордость и снисхождение от ощущаемой на 
плече  доверчивой тяжести,  растерянность от ее настойчивых  движе-
ний  головой  и  ярость от ее давящегося смеха и невозможности сте-
реть пух,  намертво влипший в рубчики  вельвета.  Ныне  Аверин  
снисходительно  усмехнулся  своему воспоминанию,  но тут же со  
вздохом подумал:  "Неужели я стал настолько бессердечным,  что  
меня уже ничто не взволнует также сильно,  как тогда, в холодном 
свете высоких окон,  где сердце билось гулко, словно удары  баскет-
больного мяча..."
- Георгий! Отвечайте же, не томите.
Аверин ощутил оскомину от заданного Машей вопроса - надо  
сказать кем работаешь. "Еще не поздно, - подумал Аверин, - еще  
можно изобрести себе биографию, общественное лицо и престижную  
профессию." Аверин знал такого человека,  который  врал  столь  са-
мозабвенно  и убедительно в деталях,  что оторопь охватывала  от 
неожиданного разворота событий, от сиятельных проблем - куда идти?  
- поступил сразу в две аспирантуры: механико-математического МГУ и 
архитектурного...  И лишь потом простым сопоставлением правил 
экзаменов и приема Аверин с ужасом понял: это  ложь!  И странность 
высокоодаренного человека превратилась для  Аверина в гримасу 
психопата.
- Я работаю в институте патентной экспертизы.
- Интересно?
- Не очень.  Но своеобразно.  Описание устройства по вытаскива-
нию пробковых пробок из бутылок ноль восемь без повреждения гор-
лышка перед разливом по  хрустальным  рюмкам  требует  уникально-
го  словосочетания  в пределах разработанной формулировки с целью 
исключения совпадения смысловых полей,  то  бишь  двусмысленно-
сти.
- Лихо.  А разве нельзя сказать проще?  Ведь двусмысленность 
всегда видна.
- Это когда мужчина говорит двусмысленность  женщине,  а  вот  
когда женщина красива,  как вы,  то говорить можно только  одно-
смысленность.
- А вы нахал, - рассмеялась Маша.
"Крутите диалог,  крутите,  товарищ Шекспир," - радостно  при-
казал себе Аверин, а сам поймал себя на том, что залюбовался, поза-
быв обо всем, Машиной улыбкой и молчит.
- Иногда все зависит от мелочи, Маша. Казнить нельзя помило-
вать. Куда бы вы поставили здесь запятую, ваше величество?
- Только после нельзя. Казнить нельзя, помиловать.
- Вот видите, знак препинания поставлен правильно, и голова це-
ла, хотя переживанием совсем бела.
- Георгий,  а почему вы все время говорите какой-то рифмованной 
прозой?
- Я пишу стихи, Маша.
- Печатаетесь?
- Нет. Моим стихам еще далеко до совершенства.
- Кого из поэтов любите?
- Пушкина. Мы с ним земляки - я родился в Царском Селе.
- Правда?
- "Унылая  пора,  очей  очарованье..."  Почему-то  осень  вспом-
нилась, а ведь весна скоро, чувствуете, Маша?
Маша задумчиво ответила "да" и посмотрела на Аверина. Ее  
взгляд  был  похож  на отсвет современного стеклянного здания:  вроде 
бы проглядывается и то,  что внутри,  и плывут по фасаду  отраженные  
облака.  Она  крутила  длинные темно-медные волосы  вокруг носа - 
получался не нос,  а белый,  ничейный,  безликий  пупырышек.
- Соблаговолите выпить?
Маша утвердительно  мотнула  головой,  волосы отлетели в  сто-
рону - нос оказался на месте.  Они  чокнулись.  Хрустальный  перезвон 
рассыпал тишину звуковыми бликами.
- Говорите, Георгий, стихи свои читайте, не молчите же...
Холодок озноба стянул у Аверина к затылку кожу лба, дернулась 
левая щека, и губы вздуло твердым. Закололо в горле, но  затем стихло 
толчками,  будто с каждым толчком тупые иглы боли  укорачивались. 
Мазутным пятном всплыл в памяти позор за столом  у  Лалы,  когда  
Аверина попросили почитать свои стихи,  а он,  смутившись,  вдруг