-  Я  ужасно  прого-
лодалась. Почему-то в дороге всегда есть хочется.
- Между седьмым и восьмым вагонами.  До двадцати  трех,  -  
поднялся проводник, на ходу складывая свою черную сумку.
- Разрешите,  Евгения, пригласить вас на ужин? - расправил  грудь 
Лосин.
- Разрешаю с удовольствием, - милостиво согласилась она.
С удовольствием дороже,  усмехнулся про себя Лосин. Дорожное 
приключение,  ах,  ах,  ах.  Завтра он в части расскажет...  Хмелику. 
Нет, не Хмелику, но обязательно в его присутствии.
Евгения уже прихорашивалась  перед  зеркальцем  пудреницы,  
изъятой из маленькой сумочки.
- Готово, - щелкнула она крышечкой.
Звонко щелкнула, словно дала старт какому-то новому забегу  в 
будущее.
Без оглядки в прошлое.
В темном, грохочущем, пронизанным холодным ветром переходе  
между вагонами  впереди  идущий  Лосин подал руку Евгении и она 
уже больше ее не отпускала - так они и шли длинными, вздрагиваю-
щими на  стыках  рельсов коридорами,  взявшись за руки,  как в  мол-
давском танце, и впрямь почти пританцовывая в ритме раскачивающе-
гося на рессорах поезда, уже набравшего полный ход.
В вагоне-ресторане было полупусто.
Они сели напротив друг друга у окна, Лосин пробежал глазами 
листок со скудным перечнем дежурных блюд и заказал официантке:
- Все меню сверху донизу два раза,  бутылку сухого и  пару  
"Нарзана".
- За что же первый тост?  - спросила Евгения,  когда  стол  был 
сервирован.
Лосин хотел было произнести банальное, избитое, но беспроиг-
рышное в  устах  офицера "За прекрасных дам!",  однако что-то  оста-
новило его и он сказал совсем другое:
- За встречу. За нашу встречу.
- Судьба, - задумчиво согласилась Евгения. - От нее, родимой, 
никуда не денешься,  как ни крутись, как ни вертись... Это  вы хорошо 
сказали - про встречу. Иная встреча может жизнь перевернуть... Жизнь 
многих, а не только чью-то одну... За встречу!
Вино оказалось очень терпким,  оно толчками, в такт вагонной 
качке заполняло рот.
Поставив бокал на стол, Лосин встретился глазами с Евгенией и 
ощутил, что то, что он назвал про себя дорожным  приключением, 
может, действительно, стать реальностью.
Евгения тоже,  как ему показалось,  поняла это, лукаво усмехну-
лась, легко пожала плечами, тряхнула головой, как бы освобождаясь от 
наваждения, и принялась с аппетитом есть.
Лосин наблюдал за ней,  как она смаковала еду,  постанывая  от 
удовольствия с набитым ртом,  запивала то вином, то нарзаном  - все 
это с веселой,  заразительной энергией человека, которому  доставляет 
истинное  удовольствие  со смаком есть,  жадно пить,  сладко любить...  
которому  доставляет  истинное   удовольствие  жить. Лосин и сам 
почувствовал голод,  железнодорожный бифштекс  показался ему 
шедевром гастрономии.
- А  вы  лично верите в судьбу?  - с неожиданным интересом  
спросила Евгения, когда они заканчивали трапезу.
- Судьба  - это что-то детерминированное,  что-то заданное  на всю 
жизнь,  - подумав,  ответил Лосин. - Неизбежное, что сам  изменить не 
можешь.  Как ни крутись, как ни вертись, говоря вашими словами. 
Верно я вас понял?
- Неизбежная, - подтвердила Евгения.
- В такую судьбу я не верю.
Но Лосину  невольно  подумалось,  что  родился он в городе  Бей-
ске, а не в каком-нибудь другом, в послевоенные голодные годы, 
учился в ФЗУ и, не будь в городе летного училища и аэроклуба, вряд 
ли бы сейчас на нем был мундир капитана авиации  и  не  сидел бы он 
рядом с красивой женщиной по имени Евгения  в вагоне-ресторане, 
несущем их во времени и пространстве к предначертанному кем-то, но 
неизвестному им концу. Конечно, существовала  во всем этом своя, 
естественная закономерность: не было в Бейске мальчишки,  который  
не  мечтал бы стать летчиком,  курсанты  училища всегда были завид-
ными женихами для местных  невест,  ко  всему прочему был еще 
немалый материальный резон - сапоги, гимнастерка, галифе и пилотка,  
короче,  весь гардероб за казенный  кошт плюс регулярное питание и,  
наконец,  жалованье. Аттестат,  который при некотором воздержании и 
самоограничении  можно было  и не трогать.
Чтобы быть готовым к поворотам судьбы.
В которую не веришь...
- Для нас,  кто между небом и землей,  важней  приметы,  -  про-
должил он.  - Профессия такая,  связана с риском.  Иногда от  смерти, 
от гибели отделяют мгновения,  миллиметры, доли градуса  угла, а  
потом,  уже на земле понимаешь,  чего ты избежал и как  избежал - 
повезло, еще как повезло, словно кто-то отвел беду, и  начинаешь ве-
рить,  что  случилось  бы  она непременно,  если бы  встретил кого-
нибудь перед полетом с пустыми ведрами.
- Все верно, летаем мы или ползаем... - вздохнула Евгения.
Лосин, еще когда приглашал Евгению на ужин,  еще когда они  
шли по вагонам, словно пританцовывая, когда сели за стол напротив 
друг друга,  неотвязно и тупо соображал, о чем же он должен  вести 
беседу  с  Евгенией,  боялся показаться неинтересным,  но  сейчас 
ощутил,  что может ей рассказать даже то,  в чем  никому  никогда не 
признался бы.
- Недавно,  точнее три недели назад,  во время  полетов  в  турбину 
моего самолета попала птица.  Такое бывает.  Случается.  Двигатель 
заглох, машина стала падать. Штопор. Понимаете?
- Это чем бутылки открывают, - озорно улыбнулась Евгения.
- Я серьезно,  - сказал Лосин таким тоном,  что улыбка  на  лице 
Евгении погасла.  Она поняла, что мысленно Лосин находится  не 
здесь, не рядом, а там, в небе, в кресле пилота и земля кружится против  
часовой стрелки,  приближаясь и разрастаясь виток  за витком, круг за 
кругом.
Лосин рассказывал,  помогая себе руками, правая ладонь его  
превратилась в самолет, она вращалась, кружилась,  теряла высоту:
- Штопор - это падение по спирали. С ускорением. На тренажере, 
еще в летном училище, десятки раз отрабатывали эту ситуацию. Што-
пор. Но тут случилось странное... Я видел, я понимал, я  даже знал,  что 
должен что-то сделать. И не мог. Навалилась тяжелая апатия, без-
различие и к себе, и к машине. Только круговорот падения и легкая 
мгновенная смерть в конце,  не успеешь ничего почувствовать,  может, 
увидишь последнюю яркую вспышку - и  все, черная вечность...
Лосин говорил,  говорил правду,  он в самом  деле  пытался  сей-
час, в разговоре с незнакомым человеком,  вспомнить и разобраться в 
том,  что же с ним произошло,  но при этом,  незаметно  для себя,  еще 
и играл,  вдохновенно импровизировал придуманную  им самим роль - 
трагически опасную и рассчитанную  на  благоговейно-изумленный 
восторг единственного зрителя.
Однако реакция Евгении была иной:
- Боюсь,  что я тоже попала в штопор...  Все так кружится,  кру-
жится... Пойдемте-ка лучше домой...
Домой?.. От  ее оговорки Лосин почувствовал себя так,  как  все-
гда чувствовал после полета при первом касании, первом толчке коле-
сами о бетон посадочной полосы.  Домой... Завтра он вернется часть, 
войдет через контрольно-пропускной пункт в военный  городок, где по-
казарменному чисто и где в одинаковом строе одинаково крашеных 
домов есть и его квартира,  а сейчас  его  дом,  дом его  и  Евгении - 
купе на колесах,  ночной мираж,  дорожное  приключение...
Они прежним порядком,  взявшись за руки,  вернулись в свой  ва-
гон.
- Мы длинной вереницей  идем за синей птицей,  -  повторяла-пела 
Евгения по пути, смеялась и пару раз прижалась к Лосину  всем своим 
упругим телом. Он обнимал ее, как в вальсе, всей пятерней ощущая 
переход от тонкости талии к крутизне бедер.
В купе  она  его не пустила,  скрылась за дверью,  и Лосин  вер-
нулся в конец вагона, достал портсигар, хотя совсем не хотелось ку-
рить,  и  стал  разминать папиросу,  постукивая бумажным  мундшту-
ком по плоскому ногтю большого пальца.
Подошел проводник.
Остановился рядом, равнодушно глядя в сторону. Словно ждал  
чего-то.
- Вообще-то, не положено, - со значением вздохнул он после  дол-
гой паузы.
- Курить? - показал папиросу Лосин.
- Не, курите... Не положено, чтоб в одном купе...
- Что в одном купе? Ты, служба, давай говори яснее.
- Лица разного пола,  -  спокойно посмотрел в глаза Лосину   про-
водник. - Кавалер с дамой, значится...
- Что же ты раньше молчал, голова садовая?  Почему не преду-
предил?
- К вам,  товарищ капитан,  через час должен пассажир подсесть. 
Тогда все в порядке будет. По инструкции.
Проводник умолк.
Молчал и Лосин.
- Но ежели желание имеется, чтоб не беспокоили, могу этого  
пассажира и в другое купе определить. Мест хватает.
- Уж ты постарайся, - попросил Лосин.
- Я и готов, рад постараться, - спрятал глаза проводник.
- Спасибо.
- Сухая спасибо горло дерет, - усмехнулся проводник.
Лосин сунул папиросу за ухо,  достал из кармана галифе бумаж-
ник, развернул его,  выхватил двумя пальцами и протянул про  воднику 
денежную купюру достоинством... Какое может быть достоинство у 
денег?
Бумажка исчезла в черном кителе проводника. Как в болоте.
- Дверь на защелку поставьте,  мало  ли  что,  -  деловито  проин-
структировал он. - утром чаю подам, стукнусь три раза.
И косолапо,  упреждая качку вагона,  пошел по  коридору  в  слу-
жебное купе.
Лосин смотрел ему в спину.
Только что он дал этому человеку взятку. Оплатил его услугу. 
Купил. Сколько раз в жизни Лосин совершал такое? Сколько? И  когда 
в  первый  раз?  Он и не хотел бы,  да каждый случай имел  свои при-
чины,  стечение обстоятельств  всегда  оправдывало  его  действия...
...В школу надо было ходить  оврагом,  по  узкому  шаткому  мос-
тику через речку Тихоню.  Говорили, что в ней утопилась женщина, но 
труп так и не нашли. Той осенью каждое утро на мостике  стоял, рас-
ставив  ноги циркулем,  стоял пацан по кличке Хвост с  безбровым, 
узкогубым,  желтым, опухшим лицом. Он шепелявил дыркой от выби-
того переднего зуба:
-  Рубель гоните, шкелеты...
И первоклашки привычно отдавали скомканные,  мятые бумажки  
денег, а кто и мелочью платил свой оброк.
Можно было бы,  конечно,  сказать протестующе, выкрикнуть,  
что нет у меня рубля,  не было у мамки сегодня рубля,  неоткуда  его 
взять, но тогда Хвост, не поверив или просто из-за утраченной выгоды,  
а может другим в назидание,  мог столкнуть в  безмолвные воды 
Тихони, которая совсем рядом, казалось, немо перебирает зеленые 
волосы утопшей женщины.
Хвост не отличался ни ростом, ни могучим телосложением, но  все 
знали, что его брат по кличке Грач - настоящий вор "в законе" и лучше 
с Хвостом не связываться.
Отдавал свои рубли и Колька Лосин. Отдавал не столько  из-за 
боязни пройти испытание холодными водами Тихони, сколько из-за 
страха перед той животной,  беспощадной силой, что стояла за  Хво-
стом, которая достанет Лосина из-под земли, попробуй он бунтовать, 
да и куда он денется - ежедневно  ему  ходить  по  этим  мосткам.
Лосин платил. Платил за свободу. Это была купленная свобода. 
Как вот сейчас Лосин купил свободу остаться с Евгенией наедине. 
Правда у Лосина была еще и свобода выбора - в  отличие от  Хвоста он 
мог и не давать проводнику взятку.
Дал.
В этот  момент люди никогда не смотрят друг другу в глаза.
Знают, что делают. И ради чего.
Из длинного ряда сжатых перспективой коридора дверей в купе 
высунулась голова Евгении.  Она оглянулась, увидела Лосина и  по-
звала, поманила отдельно появившейся белой рукой. И скрылась.
Лосин убрал папиросу из-за уха  в  портсигар,  выпрямился,  рас-
правил грудь,  привычно  вцепившись за полы спереди и сзади,  одер-
нул китель,  словно осадил его на манекене. Но в отличие от  манекена 
сердце Лосина гулко застучало,  кровь разогналась,  он  был готов к 
атаке,  тем более,  что по его разумению и диспозиции, крепость была 
не только неприступной,  но и готова сдаться  на милость завоевателя.
Бессвязно, больше ассоциативно, Лосину вспомнился рассказ,  
приписываемый классику и ходивший,  как говорили в  старину,  в  
"списках", то есть переписанный от руки, а чаще неряшливо, непро-
фессионально перепечатанный на машинке.  История была из времен 
первой мировой войны о том,  как очень привлекательная женщина 
подсела в купе к офицеру, везшему на фронт тайный приказ о  наступ-
лении. Женщина соблазнила офицера,  как Мата Хари, и выкрала у 
него документ... Дело было не в незамысловатом сюжете, а  в подроб-
ном, откровенном описании их любовных игр, картине сладострастно-
го состязания изнывающей от желания плоти.  Ни до, ни  после чтения  
этих захватанных страничек Лосин не сталкивался с  подобного рода 
описаниями, они говорили о запретном, они и сами  были запретными, 
это усиливало впечатление, разжигало воображение, и вот тогда,  пе-
реселяясь в придуманный кем-то мир,  Лосин  становился не  только  
полновластным соучастником ситуации,  он  незаметно превращался в 
потомственного ,  знатного офицера, выходца из столбовой дворянской 
семьи, который с детства спал, по  представлению Лосина,  на 
батистовых подушках,  носил  шелковое  белье, был брит,  чист, сыт и 
ухожен, имел собственного лекаря,  денщика и понятия не имел, каково 
быть голодным и униженным.
Желание, ну, если не стать в одночасье и сытым, и вольным,  и 
богатым,  то хотя бы пожить роскошной жизнью, именно желание,  а 
не цель, не расчет, а чувство, ощущение крепко овладело молодым 
курсантом летного училища Николаем Лосиным.  Оно неприметно  
сказывалось на  всех  его жизненно важных решениях и поступках.
Хотя какое независимое решение может принять  человек  воен-
ный,  подчиненный строгой дисциплине и уставу? Наверное, только 
лично  для себя, для своего внутреннего мира.
  В здоровом теле, гласит истина...
  Во время медицинского осмотра  при  поступлении  в  летное  
училище, когда  Лосин стоял беззащитно голый,  стыдливо прикрыв  
руками пах, кто-то из комиссии хмыкнул:
- Ребрышки есть,  а что касается филейных частей,  наличие  от-
сутствия...
Он стоял посредине комнаты,  раздетый, полностью высвеченный 
летним утренним солнцем, а комиссия, среди них молодая женщина, 
восседала за двумя сдвинутыми столами, в белых халатах, в  белых 
шапочках и оценивала его, как купец товар. Товара хватало  с избыт-
ком,  и  в  тот момент Лосин страстно желал лишь одного,  истово, 
непонятными,  как мычание,  словами молился  про  себя:  примите, 
примите,  худой вовсе не значит,  что нездоровый, двужильный я...  И 
только позже,  уже после того, как ему сказали:  "Годен!" и  он одевался 
в соседней комнате среди таких же молодых, с запашком мужского 
пота тел,  у Лосина возникло ощущение,  что неволен  он  теперь,  что 
долг его - навечно быть послушным  исполнителем чьей-то чужой воли 
и тело его,  он сам,  как и эти  веселоглазые, белозубые,  вихрастые,  а  
многие уже и стриженые  наголо молодые люди отныне не пацаны, не 
ребята, а военнослужащие.
Экзамены Лосин сдал без труда,  учился он на круглое  "отлично" 
и,  надев курсантскую форму,  уже через месяц почувствовал, как от 
регулярного питания,  режима, ежедневной физзарядки  и кроссов  тело  
его стало наливаться силой,  обрастать упругим  мышечным мясом.
В здоровом теле...
Столовая была любимым местом  курсантов.  В  столовой  они  
становились естественными, имели право расстегнуть тугой воротни-
чок гимнастерки,  в столовой происходило временное благостное  
насыщение голодного  молодого организма,  в столовой можно было  
погоготать, сказав с абсолютно серьезным видом рябой одноглазой  
поварихе:
- Гляди в оба!
В столовой, изгибаясь под подносами, разносили еду молодые  
официантки, а в здоровом  теле...  Столовая  была  просветом  в  
строевых буднях, развлечением, местом, обещающим приключение.
Как сейчас - в дороге.  Может и  Евгения  -  шпионка?  Как  очень 
привлекательная дама из того рассказа?  Вряд ли, конечно.  Но бди-
тельным быть никогда не помешает, и Лосин машинально дотронулся 
до кармана, где лежал бумажник.
В купе был голубой полумрак, горел синий свет - слабое подобие 
того кварцевого ультрафиолета, которым облучали их в летном учи-
лище.
Лосин задвинул  за собой дверь,  закрыл ее поворотом замка  и, 
зная, что она может быть открыта ключом проводника и в соответст-
вии с его инструкциями, поднял горизонтально пластинку металличе-
ского упора.  Теперь пространство купе замкнуто, дом заперт.
Постелями были застелены оба нижних дивана,  на  левом  из  
них, по ходу поезда,  забравшись под одеяло,  подобрав колени и  об-
хватив их руками,  сидела Евгения.  Лосин, нагнувшись, как бы  ныр-
нул под верхнюю полку, вниз, в темноту и сел рядом с Евгенией. Ред-
кие заоконные огни теплыми,  желтыми всполохами выхватывали из 
синего сумрака белый мрамор ее рук,  плеч,  шеи,  лица.
Она покачивалась вместе с поездом,  плоть ее  казалась  зыбкой,  
нереальной, он провел ладонями по ее руке и обнял за плечи.
- Коля, а вы женаты? - в упор спросила Евгения Лосина.
Он убрал руки, откинулся к стенке.
Ответственный момент. Скажешь "да" - и превратился из бравого 
ухажера в мужа,  пытающегося сотворить измену своей благоверной, 
скажешь "нет" - ври потом,  выкручивайся из сетей обмана. Интуитив-
но Лосин понял,  что лгать Евгении нельзя, и честно  сказал:
- Да.
- Я так сразу и подумала, - тихо рассмеялась Евгения. - Не  везет 
мне.  Почему-то все мои знакомые военные женаты. И отчего  так? Уж 
не приказывают ли вам, а?  Советский офицер должен быть  женатым 
и партийным?
- А как иначе?  - ответил Лосин на  этот  двойной  вопрос,  имея 
ввиду партийность, а получилось, что и про брак.
...Здоровое тело требовало любви. Здоровое тело жило своими ес-
тественными инстинктами. Женатым же предоставляли комнату.
Свой дом.
Размером, как это купе. Но зато свой. Первый шаг к своему.  Свой 
угол, своя жена... Только где ее взять, невесту? Среди ровесниц не  
глянулась ни одна,  да в школьные времена от смутных  грез до реаль-
ных намерений дистанция  огромного  размера.  Иное  дело - курсант.  
Это уже позиция, это - будущий офицер. Но училище находилось за 
городом,  за короткие часы нечастых  увольнительных не  складыва-
лось  из случайных знакомств тесных доверительных взаимоотноше-
ний, могущих послужить основой для создания  семьи.
Может быть,  еще и потому официантки  столовой  находились  
под пристальным  наблюдением  курсантов.  Девахи из окрестных и  
даже  дальних деревень,  вдоволь хлебнувшие тягот колхозной  жизни, 
с  охотой шли в вольнонаемные.  Курсантов же прельщало в  них, во-
первых нетускнеющая истина - "поближе к кухне, подальше  от на-
чальства",  во-вторых,  здравое убеждение, что привычную к  нелегко-
му труду деревенскую бабенку не сравнить с городской белоручкой.
Когда вместо очередной, выбывшей в декретный отпуск офици-
антки, в столовой появилась Серафима, Фимочка, как ее мгновенно  
окрестили глазастые едоки, Лосин решил, что пробил его час.
В большинстве  своем официантки были неказистыми,  подобно  
северным березкам,  с искаженными тяжелым физическим трудом 
фигурами, Фимочка  же  выгодно  отличалась  девичьей стройностью.
Складная, невысокого росточка,  Фимочка оставалась каменноне-
проницаемой, похожей чем-то на идола Древней Руси, помолодевшего  
на тысячу лет,  и  неприступно-молчаливой  при  любых  попытках  
привлечь ее  внимание.  Она никогда не смотрела в глаза курсантам, не 
отвечала на их шутки-прибаутки,  даже голоса  ее  никто  никогда не 
слышал, и постепенно интерес к нелюдимой дикарке ослаб, а позже и 
вовсе пропал.
Но не у Лосина.  Ему,  наоборот,  чудилась какая-то тайна,  скры-
тая за маской лица,  и чтобы разгадать ее,  у Лосина созрел  план, по-
строенный  по всем правилам искусства военной стратегии  и тактики.
Вроде бы совсем не ради Фимочки,  а от широты душевной Лосин 
всегда помогал ей убирать посуду со стола,  но не более,  а  сам тща-
тельно  изучил распорядок ее дня,  ее обитания в общежитии, маршру-
ты ее передвижения и объекты ее посещений.
Как-то, как бы ненароком попавшись на ее пути, Лосин серьезно и 
уважительно поздоровался:
- День добрый, Серафима Сергеевна!
Фимочка замедлила до полной остановки стремительность своего 
пер