я не перенесу,- сказал мистер Джойбой. - Ну что ж.
Тогда я прочту вместо службы небольшое стихотворение, написанное
мной специально по этому поводу.

     Эме, красота твоя -
     Никейский челн дней отдаленных...

     - Эй, не смейте! Опять липовые стихи.
     - Джойбой, не забывайте, пожалуйста, где вы находитесь.
     Что мчал средь зыбей благовонных
Бродяг, блужданьем утомленных, В
родимые края!
     - Просто удивительно, до чего же эти стихи подходят к случаю,
вы не находите?
     Но мистер Джойбой уже покинул помещение. Пламя бушевало в
кирпичной топке. Деннису предстояло дождаться, пока оно поглотит
свою пищу. Ему предстояло еще разбросать в топке жаркие угольки,
разбить кочергой череп, а может, и тазобедренные кости, перемешать их
кусочки с золой. А пока он зашел в контору и сделал отметку в
специальном журнале.
     Завтра и в каждую годовщину смерти, до тех пор, пока будут
существовать "Угодья лучшего мира", мистер Джойбой будет получать
почтовую карточку: "Твоя маленькая Эме виляет сегодня хвостиком на
небесах, вспоминая о тебе".

     Никейский челн дней отдаленных,-
     повторял Деннис,-
     Что мчал средь зыбей благовонных
     Бродяг, блужданьем утомленных,
     В родимые края!

     В этот свой последний вечер в Лос-Анджелесе Деннис думал о
том, что ему еще повезло. Другие, более достойные, чем он, потерпели
здесь крушение и погибли. Побережье усеяно их костями. А он уезжает
отсюда не только не обобранный, но даже обогащенный. Он тоже не
избежал крушения; он оставил здесь нечто давно ему досаждавшее -
свое молодое сердце; вместо него он увозит багаж художника -
огромную, бесформенную глыбу пережитого опыта, увозит ее домой, к
древним и безрадостным берегам, чтобы трудиться над ней потом упорно
и долго, один Бог знает, как долго. Для минуты прозренья иногда мало и
целой жизни.
     Деннис взял на столе роман, забытый мисс Поски, устроился
поудобнее и стал ждать, пока не сгорит до конца его незабвенная.