очек  мела  в  десяти
ярдах от вас с прицельной рамкой, стоящей на тысяче восемьсот?
   - Это стрельба по отметкам, сэр.
   - По каким отметкам?
   - По кусочку мела, сэр.
   - Кто-нибудь может подсказать ему?
   - У нас нет прицельного колышка и приспособления для  ночной  стрельбы,
сэр, - сказал Эпторп.
   - Какое, черт возьми, это имеет отношение к тому, о чем мы говорим?
   - Именно поэтому мы используем кусочек мела, сэр.
   - Вы, молодые офицеры, изучаете стрелковое оружие вот уже шесть недель.
Неужели никто из вас не скажет мне, для чего нужна стрельба по отметкам?
   - Для уничтожения, сэр, - несмело сказал де Сауза.
   - Для уничтожения чего?
   - Прицельного колышка и приспособления для ночной  стрельбы,  если  они
есть, сэр. А если нет, тогда - кусочка мела.
   -  Вот  те  на!  -  И  опешивший  бригадир  широкими  шагами  вышел  из
гимнастического зала. Сопровождавшие офицеры поспешили за ним.
   - Вы чертовски подвели меня, - сказал инструктор-сержант.
   Через несколько минут им сообщили приказание: в двенадцать  часов  всем
офицерам собраться в столовой.
   - Ну, теперь всем всыпят по первое число, - предположил  Сарам-Смит.  -
Надо полагать, что и у нашего начальства денек сегодня не из приятных.
   О том, что Сарам-Смит  был  прав  в  своем  предположении  относительно
начальства, можно  было  судить  по  мрачному  выражению  лиц  руководящих
офицеров,  когда  они  уселись  в   школьной   столовой   напротив   своих
подчиненных. Столы уже накрыли для второго завтрака, и в зале стоял резкий
запах варящейся на кухне брюссельской капусты. Все  сидели  молча,  как  в
монастырской трапезной.  Бригадир  встал.  Cesare  armato  con  un  occhio
grifagno  [Цезарь  воинственный,  с  грозным  взглядом  (ит.)].   Как   бы
намереваясь изречь необыкновенное благоволение, он сказал:
   - Курить нельзя, джентльмены.
   Все сидевшие  в  столовой  были  в  таком  подавленном  состоянии,  что
закурить никому и в голову не пришло бы.
   - Но это не значит, что вы должны сидеть, словно по команде "Смирно", -
добавил  он,  ибо  все  инстинктивно  выпрямились  и  застыли.   Некоторые
попробовали принять  непринужденную  позу,  но  в  общей  массе  атмосфера
напряженности сохранилась. Триммер оперся локтем о стол,  зацепил  нож,  и
тот зазвенел. - Время есть еще не наступило, - сказал бригадир.
   В этой обстановке Гай не очень удивился бы даже в том случае,  если  бы
бригадир достал прут и вызвал Триммера для того, чтобы наказать  его.  Еще
не было высказано никаких претензий или обвинений, не было сделано никаких
особых замечаний (кроме замечания  Триммеру),  но  под  свирепым  взглядом
этого одноглазого человека все чувствовали себя виноватыми.
   В этом зале все еще витал дух множества насмерть перепуганных учеников.
Как часто, должно быть, под этими оштукатуренными и  покрашенными  балками
произносились одни  и  те  же  слова  в  таком  же  бьющем  в  нос  запахе
брюссельской капусты: "Начальство рассвирепело до крайности",  "Кто  будет
жертвой на этот раз?", "Почему, собственно, я?".
   В сознании Гая грозно прозвучали слова сегодняшней литургии:  "Memento,
homo, quia pulvis es, et in pulverem reverteris" [помни, о человек, как из
праха сотворен ты, так во прах и обратишься (лат.)].
   Затем бригадир начал свою речь:
   - Джентльмены, мне кажется, никто из вас  не  откажется  от  недельного
отпуска. - Серое лицо Ритчи-Хука исказилось от судорожной улыбки  и  стало
куда более страшным, чем при любом грозном взгляде. -  Некоторым  из  вас,
собственно, вообще не придется утруждать себя возвращением  сюда.  Позднее
они  узнают  об  этом   посредством   того,   что   с   иронией   называют
"соответствующими каналами".
   Это было мастерское вступление. Бригадир и не подумал ругать или журить
кого-нибудь, он лишь слегка запугивал.  Ему  очень  нравилось  удивлять  и
поражать людей. Чтобы удовлетворить это элементарное  желание,  Ритчи-Хуку
часто приходилось прибегать к силе или жестокостям, иногда даже к тяжелому
телесному наказанию, однако в сопутствующих этому обстоятельствах для него
не было никакого удовольствия. Поразить и удивить - вот что было для  него
самым главным. Глядя на сидевших перед  ним  офицеров,  в  этот  день  он,
должно быть,  понял,  что  действительно  поразил  их  своим  вступлением.
Бригадир продолжал:
   - Должен сказать, я весьма сожалею о том, что не побывал у вас  раньше.
Формирование новой  бригады  -  это  куда  более  трудное  дело,  чем  вы,
возможно, представляете себе. Я присмотрелся к вам именно  в  этом  плане.
Мне докладывали, что условия жизни  здесь,  когда  вы  прибыли,  оставляли
желать лучшего, но офицеры-алебардисты должны научиться заботиться о  себе
сами. Прибыв сюда вчера вечером с дружеским визитом, я  был  полон  надежд
найти всех вас хорошо устроившимися. Я  прибыл  в  семь  часов  вечера.  В
расположении части не было ни одного офицера.  Разумеется,  не  существует
никакого строгого правила, говорящего о том, что в  какой-то  определенный
день вы должны обедать обязательно в учебном центре.  Я  предположил,  что
все вы отсутствуете из-за  какого-то  общего  празднования.  Я  спросил  у
гражданского заведующего столовой и узнал, что вчерашний вечер - это вовсе
не исключительный случай. Он не мог назвать мне ни  одной  фамилии  членов
столовой комиссии. Все это не дает  мне  оснований  назвать  данную  часть
"счастливым кораблем", как говорят моряки.
   Сегодня утром я  понаблюдал,  как  вы  занимаетесь.  Результаты  весьма
посредственные. На тот случай, если какой-нибудь молодой офицер не  знает,
что это значит, я поясню: это значит, что результаты никуда не годны,  они
просто ужасны. Я не утверждаю,  что  во  всем  этом  виноваты  только  вы.
Насколько мне известно,  здесь  не  было  совершено  ни  одного  воинского
проступка или преступления. Однако ценность офицера определяется вовсе  не
отсутствием воинских проступков и преступлений.
   К тому же, джентльмены, вы еще  и  не  офицеры.  Двойственность  вашего
настоящего положения дает некоторые преимущества. Преимущества для  вас  и
для меня. Офицерского  чина  его  величество  ни  одному  из  вас  еще  не
присвоило. Вы проходите испытательно-стажировочный срок. Многим из  вас  я
могу без каких-либо  объяснений  приказать  завтра  собрать  свои  вещи  и
оставить военную службу. Не обольщайтесь,  пожалуйста,  надеждой,  что  вы
предпримете что-то весьма умное и  сумеете  получить  чин,  поднявшись  по
черной лестнице. Если вы не возьмете себя в руки и не приметесь  за  дело,
то скатитесь от моего пинка по той же самой лестнице вверх тормашками.
   Правило   атаки   заключается   в   следующем:   "Никогда-не   расходуй
дополнительные силы на то, что окончилось провалом". На простом английском
языке это означает: если вы  видите,  что  какие-нибудь  дураки  попали  в
трудное положение, не впутывайтесь в их дело. Самое правильное действие  в
таком случае - это уничтожать противника там, где он слабее всего.
   Курс вашей подготовки - это полный провал. Я не намерен расходовать  на
него дополнительные средства и силы. На следующей  неделе  мы  начнем  все
сначала. Руководить подготовкой буду я.
   Бригадир не остался на завтрак. Он сел  на  свой  мотоцикл  и  с  шумом
укатил по проторенной дороге. Майор Маккини и другие  руководящие  офицеры
уехали в удобных личных машинах.  Офицеры-стажеры  остались.  Странно,  но
атмосфера вокруг них тотчас же заметно оживилась. Не потому, что предстоял
отпуск (с ним было  связано  много  проблем),  а  потому,  что  в  течение
последних недель все, или почти все, чувствовали себя не совсем  так,  как
им хотелось. Все  они,  или  почти  все,  были  храбрыми,  неромантичными,
добросовестными молодыми  людьми,  которые  пошли  в  армию  с  намерением
поработать намного больше и усерднее, чем они  работали  в  мирное  время.
Полковая  гордость  застала  их  врасплох  и  вдохновила  на  подвиги.   В
Кут-эль-Амаре все их надежды рухнули; они проводили большую  часть  своего
времени в танцевальных залах и у игровых автоматов.
   - Сказано, по-моему, довольно резко, - заметил  Эпторп.  -  Он  мог  бы
выразиться более  точно  и  отметить,  что  среди  нас  есть  определенные
исключения.
   - Не думаешь же ты,  что  он  имел  в  виду  тебя,  когда  сказал,  что
некоторым из нас не стоит утруждать себя возвращением назад.
   -  Вряд  ли,  старина,  -  ответил  Эпторп  и  добавил:  -  При   таких
обстоятельствах сегодня я лучше, пожалуй, пообедаю в здешней столовой.
   Гай отправился в "Гарибальди" один. Ему было довольно трудно  объяснить
мистеру Пелеччи, католику глубоко суеверному,  но,  как  и  другие  жители
этого городка,  не  соблюдавшему  аскетических  воздержаний,  что  сегодня
мясного блюда он есть не будет. Первый  день  великого  поста  существовал
лишь для миссис Пелеччи. Мистер Пелеччи  праздновал  только  день  святого
Иосифа и не соблюдал никаких постов.
   Гай же в тот вечер уже пресытился,  словно  лев  мясом,  неоднократными
призывами Ритчи-Хука к уничтожению и уничтожению.



10

   Выпроваживая стажирующихся офицеров в  отпуск,  бригадир,  по-видимому,
считал, что он не только  расчищает  поле  деятельности  для  себя,  но  и
смягчает жестокость своих дисциплинарных  требований.  Офицеры,  жившие  в
общих комнатах  в  школе,  ушли  в  отпуск  с  удовольствием,  дневные  же
слушатели - неохотно, поскольку были тем  или  иным  образом  привязаны  к
городу. Многие слишком много потратили на то, чтобы устроить в городе свою
жену или семью. Для них отпуск означал пять нудных дней безделья  в  своей
квартире. Гай не видел ничего привлекательного в том, чтобы менять номер в
отеле Саутсанда на более дорогой номер в отеле Лондона. Он решил  остаться
на месте и никуда не выезжать.
   На второй день отпуска Гай пригласил Гудола пообедать  в  "Гарибальди".
После обеда они отправились в  яхт-клуб  и,  никем  не  тревожимые,  мирно
посидели среди призов и наград в уютной гостиной с закрытыми ставнями. Оба
они находились в приподнятом  настроении  благодаря  вечерним  новостям  о
досмотре немецкого судна "Альтмарк"  и  освобождении  английских  моряков.
Однако вскоре мистер Гудол вернулся к своей любимой теме. Он слегка  выпил
и поэтому в разговоре был менее сдержан, чем обычно.
   Он  рассказывал  о  пресечении  рода  (по  мужской   линии)   в   одной
католической семье около пятидесяти лет назад.
   - Они, по-моему, состояли в каком-то родстве с вашими родоначальниками.
Это был очень интересный случай. Последний наследник взял  жену  из  семьи
(пусть она будет безымянной), которая в  нескольких  последних  поколениях
отличалась  непостоянством.  У  них  родилось  две  дочери,  а  потом  эта
презренная женщина ушла от мужа с возлюбленным соседом.  В  то  время  это
привело к большому скандалу.  Разводы  тогда  были  еще  весьма  необычным
явлением. Так или иначе, но их _все-таки развели_. Женщина вышла замуж  за
этого мужчину. Вы извините, но его имени я тоже не назову. Затем,  десятью
годами позднее, ваш кровный родственник встретил  эту  женщину,  одну,  за
рубежом. Между ними была интимная близость, но женщина вернулась к  своему
так называемому  мужу  и  в  положенное  время  произвела  на  свет  сына.
Фактически это был сын вашего кровного родственника. Но в  соответствии  с
законом это был сын так называемого мужа, который  и  признал  его  своим.
Этот мальчик жив по сей день и в глазах бога является законным наследником
всего родового имущества своего отца.
   Гая больше интересовала моральная сторона этого дела, чем наследство.
   - Вы хотите сказать, что с точки зрения богословия первый муж, ложась в
кровать со своей бывшей женой, не совершает никакого греха?
   - Конечно, не совершает. Во всем виновата презренная  женщина,  и  она,
несомненно, расплачивается за все. Ее же муж абсолютно  безупречен.  Таким
образом,  человек  из  другой,  ничем  не  примечательной,  семьи   явился
виновником  сохранения  аристократического  рода.  Более  того,  этот  сын
женился на католичке, следовательно, _его_ сын воспитывается церковью.  Вы
можете рассматривать это как вам угодно, я  же  вижу  во  всем  этом  руку
всевышнего.
   - Мистер Гудол, - не удержался Гай от вопроса, - вы серьезно  считаете,
что провидец всевышний  заботится  о  сохранении  английской  католической
аристократии?
   - Конечно, серьезно. Так же, как он заботится и  о  воробьях.  Так  нас
учили. Однако я опасаюсь, что генеалогия - это такой мой конек, на котором
я  скачу  слишком  быстро,  когда  есть  возможность.  Боюсь,   что   ваше
гостеприимство сделало меня слишком болтливым.
   - Нисколько, дорогой мистер Гудол. Нисколько. Еще портвейна?
   - Нет, больше не надо, спасибо. - Мистер Гудол выглядел" удрученным.  -
Мне пора домой.
   - А вы абсолютно уверены?  Относительно  того,  что  муж  не  совершает
никакого греха, если спит со своей бывшей женой.
   -  Конечно.  Абсолютно  уверен.  Подумайте  сами.  Какой  же  он  может
совершить грех?
   Гай долго думал об этом безгреховном псевдоадюльтере при  благоприятных
обстоятельствах. Мысль  о  нем  не  покинула  его  даже  тогда,  когда  он
проснулся утром  следующего  дня.  Он  решил  поехать  в  Лондон  утренним
поездом.


   Имя Краучбек, столь значительное и яркое для мистера Гудола, не оказало
никакого  воздействия  на  администратора  отеля  "Клэридж":  Гаю  вежливо
ответили, что свободных номеров нет. Он спросил, можно ли позвонить миссис
Трой, и получил ответ, что она просила не беспокоить ее. Раздраженный  Гай
отправился в "Беллами" и рассказал о  своем  затруднительном  положении  в
баре, который уже в половине двенадцатого начал заполняться людьми.
   - А с кем ты говорил по поводу номера? - спросил Томми Блэкхаус.
   - С человеком, который сидел за столом дежурного администратора.
   - Это пешка. Когда встречаешься с затруднениями, обращайся к чиновникам
на более высоком уровне. Они всегда пойдут навстречу. Я сам  живу  в  этом
отеле. Фактически сейчас я намерен поехать туда. Хочешь, я устрою это дело
для тебя?
   Через полчаса из  отеля  кто-то  позвонил  и  сообщил,  что  номер  для
Краучбека есть. Гай  возвратился,  и  администратор  встретил  его  совсем
по-иному.
   - Мы очень благодарны майору Блэкхаусу за то, что он сообщил  нам,  где
вас найти. Как только вы ушли, к нам поступило аннулирование заказа, но мы
не знали, где вы находитесь. - Администратор снял с доски ключ и повел Гая
к лифту. - Нам весьма приятно предложить вам очень уютный маленький номер.
   - Мне нужна только комната, в которой можно переночевать.
   - В этом номере кроме спальни есть уютная маленькая гостиная. Я уверен,
что вы останетесь довольны.
   Они вышли на каком-то этаже. Администратор  распахнул  двери  в  номер,
обстановка которого красноречиво говорила о  том,  что  он  далеко  не  из
дешевых. Гай хорошо сознавал, зачем он прибыл, и  знал  правила  приличия,
которыми руководствуются в отелях: номер с гостиной  предоставлялся  тому,
кто ожидал к себе посетителя.
   - Отлично, - сказал он, - этот номер вполне устроит меня.
   Оставшись один, Гай снял телефонную трубку и попросил соединить  его  с
миссис Трой.
   - Гай? _Гай_! Ты где?
   - Здесь, в отеле.
   - Дорогой мой, какой же ты _свинья_, что не сообщил мне!
   - Но я как раз и занят этим... Сообщаю тебе: я только что прибыл.
   - Я имею в виду - не сообщил мне заранее. Ты долго пробудешь здесь?
   - Два дня.
   - Ну и _свинья_ же ты!
   - Когда мы увидимся?
   - Гм... Это довольно трудно. Тебе надо было  бы  предупредить  меня.  Я
должна уехать буквально  через  минуту.  Приходи  сейчас.  Номер  шестьсот
пятидесятый.
   Шестьсот пятидесятый был  на  том  же  этаже,  через  два  поворота  по
коридору. Их разделяло не более десятка номеров. Двери в  номер  Вирджинии
были приоткрыты.
   - Входи, я как раз кончаю приводить свое лицо в порядок.
   Гай прошел через гостиную. "Тоже для гостей?" -  подумал  он.  Дверь  в
спальню была открыта - кровать не покрыта и помята; везде валялись одежда,
полотенца, газеты и  журналы.  Вирджиния  сидела  за  туалетным  столиком,
обсыпанным  пудрой,  заваленным  ватными  тампонами  и  смятыми  бумажными
салфетками. Она напряженно смотрела в зеркало, видимо  подкрашивая  глаза.
Из ванной с безразличным видом вышел Томми Блэкхаус.
   - Привет, Гай, - сказал он. - Не знал, что ты в Лондоне.
   - Сделай нам всем что-нибудь выпить, -  попросила  Вирджиния.  -  Через
минутку я присоединюсь к вам.
   Гай и Томми прошли в гостиную, где Томми начал очищать лимон и  бросать
кусочки льда в коктейль-шейкер.
   - Ну как, они разместили тебя?
   - Да. Весьма признателен тебе.
   - Не стоит. Кстати, Вирджинии лучше не говорить, что мы  встретились  в
"Беллами". - Гай заметил, что Томми закрыл за собой дверь в спальню.  -  Я
сказал ей, что приехал прямо с совещания, но ты ведь знаешь, я  заехал  по
дороге в "Беллами". Она никогда не ревнует  к  другим  женщинам,  но  клуб
"Беллами" она просто ненавидит. Однажды, когда мы еще были мужем и  женой,
она сказала: "Беллами! Мне хотелось бы,  чтобы  это  заведение  сгорело  к
чертовой матери".  Она  говорила  это  совершенно  искренне,  ей-богу.  Ты
надолго сюда?
   - На два дня.
   - Я возвращаюсь завтра в  Олдершот.  Позавчера  я  встретил  в  военном
министерстве вашего бригадира; они там смертельно боятся его. Называют его
одноглазым чудовищем. Он что, слегка тронутый?
   - Нет.
   - Я тоже не считаю его таким. Но в министерстве  все  говорят,  что  он
совершеннейший безумец.
   Вскоре из неповторимого беспорядка своей спальни вышла разряженная, как
алебардист, Вирджиния.
   - Надеюсь, ты сделал их не очень крепкими, Томми. Ты же знаешь,  как  я
ненавижу крепкие коктейли. Гай, _а что это у тебя за усы_?
   - Тебе они не нравятся?
   - Они просто ужасны!
   - Должен признаться, что меня они просто ошеломили, - сказал Томми.
   - Алебардисты ими восхищаются, - сказал  Гай.  -  А  так  лучше?  -  Он
вставил в глаз монокль.
   - Пожалуй, лучше, - сказала Вирджиния. - Без монокля было просто не  на
что смотреть, а с моноклем ты становишься похожим на комика.
   - А я думал, что вместе взятые монокль и усы придают  мне  вид  этакого
военного до мозга костей.
   - Нет, здесь ты не прав, - сказал Томми. -  В  таких  делах  ты  должен
полагаться на мое мнение.
   - Не привлекателен для женщин?
   -  Не  совсем  так,  -  сказала  Вирджиния.  -  Не  привлекателен   для
хорошеньких женщин.
   - Проклятие!
   - Нам пора идти, - сказал Томми. - Пейте.
   - О, дорогой, - сказала Вирджиния. - Какая  короткая  встреча.  Я  ведь
увижу тебя еще раз? Завтра я буду свободна от этого груза. Не можем ли  мы
предпринять что-нибудь завтра вечером?
   - А до вечера нельзя?
   - Как же я могу, дорогой, с этой деревенщиной  рядом  со  мной?  Завтра
вечером.
   Они уехали.
   Гай возвратился в "Беллами", как будто это был яхт-клуб в Саутсанде. Он
умылся и внимательно посмотрел на свое лицо в зеркале  над  раковиной.  Он
рассматривал себя так же пристально и критически, как это делала Вирджиния
перед своим зеркалом. Усы были светлые,  чуть-чуть  рыжеватые,  волосы  на
губе росли намного реже, чем на  голове.  Каждый  ус  располагался  строго
симметрично, тянулся в сторону и вверх от аккуратного пробора  под  носом,
кончался завитком на остро подстриженном конце,  слегка  отклонявшемся  от
уголков  рта  вперед  и  заканчивавшемся  направленным  вверх   устойчивым
кончиком. Гай вставил монокль. Как, спросил  Гай  себя,  он  воспринял  бы
другого человека, если у  того  были  бы  такие  же  усы  и  монокль?  Ему
доводилось раньше видеть  такие  усы  и  такие  монокли  на  лицах  тайных
гомосексуалистов, маклеров и  коммивояжеров,  стремившихся  всегда  что-то
скрыть, американцев, пытавшихся быть похожими на  европейцев.  Правда,  он
видел их и на лицах многих алебардистов, но то были ли