сле завтрака, все
равно  как  на  службу,  отправлялся  на  Сент-Джеймс-стрит.  В  клубе  он
усаживался в уголке комнаты  для  утреннего  отдыха  и  писал  письма.  По
большой пачке писем каждый день. Это были стыдливые письма, но писал он их
с возраставшей день ото дня легкостью.

   "Дорогой генерал Каттер, пожалуйста, извините за беспокойство  в  такое
хлопотливое время. Я надеюсь, вы помните, так же, как и я, тот  счастливый
день, когда вы приехали вместе с семьей Брэдшо в мой дом в Санта-Дульчине,
и как мы вышли с вами на шлюпке в море и так позорно  не  попали  острогой
в..."

   "Дорогой полковник Главер, я пишу вам, потому что знаю, что вы  служили
вместе с моим братом Джервейсом и были его другом..."

   "Дорогой Сэм, хотя мы и не встречались со времен учебы в  Даунсайде,  я
следил за вашей успешной карьерой с огромным восхищением  и  гордостью  за
вас..."

   "Дорогая Молли, я уверен, что не должен знать, но я знаю, что  Алекс  -
это один из очень важных и  засекреченных  сотрудников  адмиралтейства.  Я
знаю также, что вы оказываете на  него  огромнейшее  влияние.  Поэтому  не
будете ли вы так добры..."

   Гай в совершенстве овладел искусством профессионального попрошайки.
   Как правило, письма не оставались без ответа: приходила отпечатанная на
машинке записка, раздавался телефонный  звонок  секретаря  или  адъютанта,
назначалась встреча или предлагалось зайти в ближайшие дни.  Однако  везде
его ждал одинаково вежливый отказ.
   В гражданских учреждениях обычно отвечали:
   - Мы сформировали  основную  организацию  еще  во  времена  Мюнхена.  Я
надеюсь, что мы начнем расширяться, как только узнаем, каковы наши функции
и задачи. Последние  директивы  обязывают  нас  не  торопиться  с  набором
сотрудников. Я занесу вас в списки кандидатов  и,  как  только  что-нибудь
изменится, непременно сообщу вам.
   В военных ведомствах признавались:
   - На сей раз мы не будем набирать пушечное мясо. Слишком  памятен  урок
тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда мы бросили в бой  цвет  нации.
Страна до сих пор испытывает на себе последствия этих ошибочных действий.
   - Но я не цвет нации, - возражал Гай. - Я обычное пушечное мясо. У меня
нет иждивенцев, и я не какой-нибудь редкий специалист.  Важнее  всего  то,
что я старею. Я готов к немедленному употреблению. Вы должны сейчас  брать
тридцатипятилетних,  а  молодым  людям  предоставить  возможность  завести
сыновей.
   - Боюсь, что официальный взгляд на этот вопрос совсем  иной.  Я  занесу
вас в списки  кандидатов  и  прослежу,  чтобы  вам  сообщили,  как  только
что-нибудь изменится.
   В течение нескольких следующих дней имя  Гая  заносилось  во  множество
списков  кандидатов,  а  его  немногие  способности  и   личные   качества
суммировались и подшивались в секретные досье, в которые никто  так  и  не
заглянул в течение всех последующих долгих лет.
   Англия объявила войну, но это не внесло никаких изменений в реакцию  на
просьбы и письма Гая и в его беседы с адресатами писем.  Бомбы  на  Англию
еще не сбрасывали.  Никаких  воздушных  десантов,  отравляющих  газов  или
обстрела еще не было. Единственное, что происходило, - люди в  затемненных
городах ломали себе кости. И только. В клубе "Беллами" Гай оказался  одним
из членов большой группы подавленных и отчаявшихся  людей  старше  его  по
возрасту, которые были на военной службе - бесславно  -  во  время  первой
мировой войны. Большая их часть пошла в окопы прямо со школьной  скамьи  и
потратила остальные годы своей жизни на то, чтобы  забыть  грязь,  вшей  и
оглушительные звуки взрывов. Им было приказано ждать приказа, и они  уныло
рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных
станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались
на мели.
   Началась оккупация Польши. Но  охватившее  Гая  бурное  негодование  не
встретило никакой поддержки со стороны старых солдат.
   - Э, дорогой дружище, нам  вполне  достаточно  собственных  хлопот.  Не
можем же мы воевать со всем миром.
   - А зачем тогда воевать вообще? Если единственное, чего мы желаем,  это
процветание,   то   даже   самое   невыгодное   соглашение   с    Гитлером
предпочтительнее  победы  в  войне.  А  если  мы  уже  так   заботимся   о
справедливости, то русские виноваты не меньше немцев.
   - Справедливость?! - восклицали старые солдаты. - Справедливость?!
   - К тому же, - сказал Бокс-Бендер, когда Гай заговорил с ним на тему  о
войне, которая, казалось, никого не интересовала, кроме самого Гая, - наша
страна ни за что не захочет этого. Социалисты дико вопили против  нацистов
целых пять лет, но в душе они все пацифисты. Если у них  и  была  какая-то
доля патриотизма,  то  только  в  пользу  России.  Если  мы  погонимся  за
справедливостью, то снова получим  всеобщую  забастовку,  и  это  приведет
страну к краху.
   - Тогда за что же нам, собственно, воевать?
   - О, мы должны воевать, дорогой друг!  Социалисты  всегда  считали  нас
прогитлеровцами, бог его знает почему, правда.  Оставаться  нейтральным  в
отношении конфликта в Испании было не так-то легко. Живя за  границей,  ты
не видел царившего здесь возбуждения.  Положение  было  очень  щекотливое,
уверяю тебя. Если мы будем сидеть сейчас сложа  руки,  в  стране  начнется
хаос.  Что  нам  действительно  нужно  теперь,  так   это   ограничить   и
локализовать войну, а не расширять ее.
   Заключением всех этих дискуссий была темнота.  Обескураживающая  ночная
тьма сразу же за  дверями  клуба.  Когда  подходило  время,  то  и  старые
солдаты, и  молодые  солдаты,  и  политики  -  все  собирались  маленькими
группками, чтобы идти домой вместе. Гай всегда находил попутчика к  своему
отелю,  всегда  подворачивался  какой-нибудь  друг.  Но  в  душе  Гай  был
одиноким.
   Он слышал, как шептались о  таинственных  департаментах,  обозначая  их
только первыми буквами, говоря об их сотрудниках:  такой-то,  из  органов.
Туда,  по-видимому,  попали  такие   люди,   как   банковские   работники,
профессиональные картежники, сотрудники нефтяных компаний. Но не Гай.
   Как-то он встретил знакомого журналиста, который бывал  в  Кении.  Этот
человек, лорд Килбэннок, вел в последнее время отдел  светской  хроники  в
газете; теперь он ходил в форме военно-воздушных сил.
   - Как тебе это удалось? - спросил Гай.
   - Гм, довольно постыдным путем. Есть один маршал авиации, жена которого
играет в бридж с моей женой. Ему всегда  очень  хотелось  попасть  в  клуб
"Беллами". Я выдвинул его кандидатуру. Отвратительнейший тип.
   - И что же, он пройдет?
   -  Ни  за  что!  Об  этом  я  уже  позаботился.  Три  голоса   "против"
гарантированы. А из военно-воздушных сил он меня уже не выгонит.
   - А что ты делаешь на службе?
   - О, занятие тоже довольно постыдное. Я - так называемый сопровождающий
офицер.  Показываю  американским  журналистам  наши  базы   истребительной
авиации. Но скоро я подберу для себя что-нибудь  получше.  Главное  -  это
надеть форму; когда на тебе форма,  можешь  начать  продвигаться  к  цели.
Сейчас ведь идет необычная война. Если ты _зачислен_ в кадры, перед  тобой
много возможностей. Я  вот,  например,  подумываю  об  Индии  или  Египте.
Куда-нибудь, где нет  этого  проклятого  затемнения.  Позавчерашней  ночью
моего соседа по дому  стукнули  по  голове  свинцовой  дубинкой  прямо  на
лестнице. Мне это, признаться, не очень-то нравится. Я побаиваюсь.  Ордена
мне ни к чему. Я хочу, чтобы обо мне думали как об  одном  из  симпатичных
людей, вышедших сухими из воды. Пойдем выпьем, дружище.
   Так проходили почти все вечера. Каждое  утро  Гай  просыпался  в  своей
спальне в отеле все более и более озабоченным.  По  прошествии  месяца  он
решил уехать из Лондона и посетить своих родных.
   Сначала он поехал к сестре Анджеле, в ее  дом  в  графстве  Глостершир,
который Бокс-Бендер купил, когда был избран в члены парламента  по  своему
избирательному округу.
   - Мы живем здесь в ужасной нищете, - заявила ему Анджела по телефону. -
У нас теперь даже нет возможности встретить людей в Кембле.  Нет  бензина.
Тебе придется сделать пересадку на местный поезд. Или сесть на автобус  из
Страуда, если он еще ходит. Но мне кажется, его уже отменили.
   Однако на станционной платформе в Кембле, когда он выбрался из коридора
вагона, где простоял четыре часа, его встретил племянник Тони. На нем  был
фланелевый костюм. О том, что Тони солдат, можно было догадаться только по
его коротко подстриженным волосам.
   - Привет, дядя Гай. Надеюсь, я - приятный  сюрприз  для  вас.  Приехал,
чтобы избавить вас от поездки в местном поезде. Перед отправкой  нам  дали
отпуск и снабдили особыми талонами на бензин. Залезайте.
   - А ты разве не должен быть в форме?
   - Должен. Но  в  форме  никто  не  ходит.  Я  чувствую  себя  настоящим
человеком, когда снимаю ее хоть на несколько часов.
   - А мне думается, я носил бы форму все время, если бы мне дали ее.
   Тони Бокс-Бендер простодушно рассмеялся:
   - Хотелось бы мне посмотреть на вас в форме! Я почему-то не представляю
вас  бравым  солдатом.  А  почему   вы   уехали   из   Италии?   По-моему,
Санта-Дульчина - самое подходящее место переждать войну. Как  же  там  все
остались?
   - В момент отъезда все даже всплакнули.
   - Наверное, им жалко было расставаться с вами.
   - Вряд ли. Просто им ничего не стоит заплакать.
   Они быстро ехали по дороге между  невысоких  холмов  Котсуолда.  Вскоре
далеко впереди показалась долина Беркли  и  золотисто-коричневая  в  лучах
вечернего солнца река Северн.
   - Ну как ты, доволен, что отправляешься во Францию?
   - Конечно. Гоняют нас в казарме целыми днями. До  чертиков  надоело!  А
еще лучше  сейчас  дома  -  повсюду  сокровища  искусства,  да  и  готовит
мамуля...
   Дом Бокс-Бендеров - небольшое феодальное имение с остроконечной  крышей
- находился в отличающемся  вычурным  изяществом  поселке,  в  большинстве
коттеджей которого имелись ванны, а  стены  были  задрапированы  мебельным
ситцем.  Гостиная  и  столовая  в  доме  Бокс-Бендеров  были  до   потолка
заставлены деревянными корзинами.
   - Какая досада, дорогой, - встретила его Анджела. - Я  думала,  что  мы
устроимся куда лучше. Вообразила себе, что у нас будет коллекция  Уоллеса,
что мы будем наслаждаться севрским фарфором, произведениями Буля  и  Буше.
Такая культурная война,  думала  я.  Вместо  этого  мы  получили  хеттские
таблицы из Британского музея, причем не имеем права даже взглянуть на них.
Мы ждали совсем не этого, бог свидетель. Тебе  будет  страшно  неудобно  у
нас, дорогой. Мы отвели тебе библиотеку. Весь верхний этаж закрыт,  чтобы,
если будут бомбить, мы не выбросились в панике  из  окон.  Это  все  Артур
придумал. Слишком уж он изобретательный, я бы сказала. Мы с ним ночуем  во
флигеле. Уверена, что в один прекрасный вечер, пробираясь туда по саду, мы
сломаем себе шею. Пользоваться  карманным  фонариком  Артур  категорически
запрещает. Все это сплошной идиотизм. Никто же не увидит этого фонарика!
   Гаю показалось, что его сестра стала более разговорчивой, чем прежде.
   - Может быть,  на  твой  последний  вечер  нам  нужно  было  пригласить
кого-нибудь, Тони? Боюсь, что одним нам будет скучно. Но кого  пригласить?
Нам и самим-то места не хватает,  приходится  кушать  в  рабочем  кабинете
Артура.
   - Нет, мамуля, одним намного лучше.
   - Я не сомневалась, что ты так ответишь. Конечно, это очень хорошо, что
ты приехал, но я думаю, что тебя могли бы отпустить и на две ночи.
   - Я должен быть на месте к побудке в понедельник. Вот если бы вы были в
Лондоне...
   - Но ведь тебе, несомненно, хотелось бы провести последнюю ночь _дома_,
не так ли?
   - Неважно где, лишь бы ты была рядом, мамуля.
   - Хороший мальчик, правда, Гай?
   Библиотека была сейчас единственной комнатой в доме, где можно  принять
гостей. Постель,  приготовленная  для  Гая  на  софе  у  стены,  никак  не
гармонировала  со  стоящими   рядом   географическим   и   астрономическим
глобусами.
   - Тебе и Тони придется умываться в комнатушке под лестницей. Он, бедный
ребенок, спит в оранжерее... Ну, я пойду хлопотать насчет обеда.
   - Для волнений нет ни малейших оснований, - сказал  Тони.  -  Мамуле  и
папуле, видно, нравится все переворачивать вверх дном.  Мне  кажется,  это
потому, что до сего времени все содержалось в строжайшем порядке.  К  тому
же папуля всегда был скуповат. Он ненавидит платить деньги,  когда  знает,
что обязан сделать это. Теперь  он  думает,  что  предоставилась  отличная
возможность сэкономить.
   В комнату вошел Артур Бокс-Бендер с подносом в руках.
   - Вот видишь, как мы обходимся без удобств, - сказал он.  -  Через  год
или два, если война продлится, каждый будет вынужден жить так.  Мы  просто
начали это раньше времени. Занятнейшая вещь.
   - Ты-то приезжаешь сюда только на уик-энды, - сказал Тони. - Я  слышал,
ты очень уютненько устроился там, на Арлингтон-стрит.
   - По-моему, ты предпочел бы использовать свое увольнение в Лондоне?
   - Не обязательно, - ответил Тони.
   - Для мамы места в лондонской квартире нет. Никаких жен.  Это  одно  из
условий  нашего  дружеского  договора  о  найме  квартиры.  Хереса,   Гай?
Интересно, понравится ли он тебе. Это из Южной  Африки.  Скоро  все  будут
пить его.
   - Такое усердие во введении новой моды, Артур, - нечто новое для вас.
   - А тебе что, херес не нравится?
   - Не очень-то.
   - Чем скорее мы привыкнем к нему, тем лучше. Из Испании вина больше  не
поступают.
   - А на мой вкус они все одинаковые, - заметил Тони.
   - Что ж, стол накрыт в твою честь.
   Жена садовника и девушка из  поселка  составляли  теперь  всю  домашнюю
прислугу. Легкую и чистую работу по кухне Анджела выполняла  сама.  Вскоре
она позвала их обедать в  небольшую  комнату,  которую  Артур  Бокс-Бендер
любил называть рабочим кабинетом. В  деловой  части  Лондона  у  него  был
просторный кабинет; в городе, который избрал его в парламент,  специальный
агент  Бокс-Бендера  имел  постоянную  контору;   его   личный   секретарь
располагал  в  юго-западной   части   Лондона   канцелярией,   картотекой,
машинисткой и двумя  телефонами;  никакой  важной  работой  в  комнате,  в
которой они сейчас обедали, Бокс-Бендер никогда не занимался, но он  решил
называть ее рабочим кабинетом  потому,  что  так  делал  мистер  Краучбек,
который усидчиво работал здесь над всеми документами, касающимися имения в
Бруме. Во всем этом,  по  мнению  Бокс-Бендера,  была  какая-то  настоящая
сельская изюминка.
   В мирные времена Бокс-Бендер частенько устраивал у себя скромные  обеды
на восемь - десять человек. Гай помнил многие такие  вечера  в  освещенной
свечами столовой: довольно строго подобранные блюда и вина, прямо  сидящий
на своем месте Бокс-Бендер и направляемый им разговор на скучнейшие  темы.
Сегодня, в условиях, когда Анджела и Тони были вынуждены  часто  вставать,
чтобы принести или унести тарелки, Бокс-Бендер,  видимо,  чувствовал  себя
менее непринужденно. Он пытался обсуждать все такие же скучнейшие темы, но
Гай и Тони говорили преимущественно о том, что занимало каждого из них.
   -  Просто  поразительно,  как  поступила  семья  Эберкромби,  -  сказал
Бокс-Бендер. - Вы слышали? Упаковались и отправились на  Ямайку  со  всеми
пожитками.
   - А почему бы им и не отправиться?  -  сказал  Тони.  -  Здесь  от  них
никакой пользы. Просто лишние рты.
   - Так, пожалуй, можно и обо мне сказать,  я,  кажется,  тоже  собираюсь
стать лишним ртом, - заметил Гай. - По-моему, это зависит от того, у  кого
какой взгляд на подобные вещи. Некоторые хотят  быть  во  время  войны  со
своим народом.
   - Что-то не замечаю этого, - сказал Тони.
   -  Полезной  работы  и  для  гражданских  сколько  угодно,   -   сказал
Бокс-Бендер.
   - Из  семьи  Прентисов  все  эвакуированные  возвратились  в  Бирмингем
раздраженные и разгневанные, - сказала Анджела.  -  Им  всегда  невероятно
везло. Нам же достались всякие хеттские ужасы, вот и живи с ними.
   - А как ужасно, когда солдаты не знают, где находятся их жены и  семьи,
- сказал Тони. - Наш бедный офицер по бытовому обслуживанию  тратит  целые
дни, чтобы установить их местонахождение. Шесть человек  из  моего  взвода
поехали в увольнение, не зная, куда им, собственно, ехать, где их семьи.
   - Пожилая миссис Спэрроу упала с  лесенки,  когда  собирала  яблоки,  и
сломала обе ноги. Ее не положили в больницу только потому, что  все  койки
зарезервированы для пострадавших во время воздушных налетов.
   -  У  нас   днем   и   ночью   дежурит   офицер,   ведающий   пассивной
противовоздушной обороной. Ох и нудная же это обязанность! Он через каждый
час должен звонить по телефону и докладывать: "Все  в  порядке,  самолетов
противника нет".
   - В Страуде полицейский остановил Кэролайн Мэйден и потребовал  от  нее
объяснения, почему она не носит противогаз.
   Тони был как бы из другого мира: их проблемы его не  интересовали.  Гай
же не принадлежал ни к какому из этих миров.
   - Я слышал, как кто-то говорил, что эта война совсем необычная.
   - Конечно, дядя Гай, чем дольше каждый держится в стороне от  нее,  тем
лучше  для  него.  Вы,  гражданские,  просто  не  представляете,  в  каких
благоприятных условиях находитесь.
   - А может быть, в данный момент, Тони,  мы  не  очень-то  и  хотели  бы
находиться в благоприятных условиях.
   - Я, например, точно знаю, чего хочу. Военный  крест  и  аккуратненькую
маленькую рану. Тогда остальную часть войны я мог бы провести в  окружений
хорошеньких и заботливых медицинских сестер.
   - _Пожалуйста_, Тони!
   - Извини, мамуля. Не будь такой ужасно серьезной, а то я начну  жалеть,
что не провожу свое увольнение в Лондоне.
   - По-моему, я вовсе не вешаю носа. Но только, пожалуйста,  дорогой,  не
говори, что ты хочешь, чтобы тебя ранили.
   - Ха, но это же лучшее, на что может надеяться любой. Разве не так?
   - Послушайте, - вмешался Бокс-Бендер, - не  начинаем  ли  мы  понемногу
видеть все в мрачном свете? Забирай-ка дядю Гая, пока мы с мамой уберем со
стола.
   Гай и Тони прошли в библиотеку. Французские окна, выходившие  в  сад  с
выложенными камнем дорожками, были открыты.
   - Хочешь не хочешь, черт возьми,  но,  прежде  чем  зажечь  свет,  надо
опустить шторы.
   - Давай выйдем на воздух, - предложил Гай.
   Сумерки сгустились, но еще не настолько, чтобы не видеть дороги. Воздух
благоухал,  напоенный   ароматом   невидимых   цветов   старой   магнолии,
прикрывавшей собою добрую половину дома.
   - Никогда не чувствовал себя так отвратительно, как сейчас, - признался
Тони. Когда они вышли в сгущавшиеся  сумерки,  он  неожиданно  спросил:  -
Расскажите мне, как сходят с ума. У  многих  ли  родственников  мамули  не
хватало винтиков?
   - Нет.
   - А дядя Айво был такой, правда?
   - Он страдал избытком меланхолии.
   - Не наследственной?
   - Нет, нет. А почему ты  спрашиваешь?  Ты  что,  чувствуешь,  что  твой
рассудок мутится?
   - Пока нет. Но я прочитал об одном офицере - участнике  прошлой  войны,
который казался совершенно нормальным до тех пор, пока не попал в бой, а в
бою взбесился как собака, и сержанту пришлось пристрелить его.
   - Слово "взбесился" вряд ли подходит к  тому,  что  произошло  с  твоим
дядей. Он во всех отношениях был очень скромным человеком.
   - А как другие?
   - Возьми меня, или твоего дедушку, или двоюродного дедушку Перегрина  -
у него потрясающе здравый рассудок.
   -  Он  тратит  время  на  сбор  биноклей  и  посылает  их   в   военное
министерство. Это, по-вашему, здраво?
   - Абсолютно.
   - Я рад, что вы сказали мне все это.
   Вскоре Анджела позвала:
   - Идите сюда, вы! Уже совсем темно. О чем вы там все толкуете?
   - Тони думает, что он сходит с ума."
   - Это миссис Гроут сходит. Она не затемнила кладовую.
   Они уселись в библиотеке спиной к постели Гая.  Через  несколько  минут
То