м,  как  будто  быть
известным ему означает кроме прочего и что-то дурное, то же, например, что
быть известным полиции.
   Гай тоже слышал о Ритчи-Хуке довольно часто. Это был знаменитый  enfant
terrible [человек, ставящий других в неловкое положение  своей  бестактной
непосредственностью (фр.)] первой мировой войны;  самый  молодой  командир
роты в истории корпуса алебардистов, наиболее медленно  продвигавшийся  по
иерархической   лестнице;   имеющий   много   ранений,    много    наград,
представленный к награждению  крестом  Виктории;  дважды  судимый  военным
трибуналом за неподчинение приказам в боевой обстановке; дважды признанный
невиновным  вследствие  замечательных  успехов,  достигнутых  им  в   ходе
самостоятельных действий; мастерски владеющий шанцевым инструментом;  если
подчиненные приносили в  качестве  трофеев  каски,  то  Ритчи-Хук  однажды
возвратился из рейда по  ничейной  территории,  держа  в  каждой  руке  по
истекающей кровью голове немецких  часовых.  Мирные  годы  были  для  него
годами непрекращающихся конфликтов. В каком бы месте, от графства Корк  до
Мато-Гроссо, ни появлялись кровь и пороховой дым, там неизменно оказывался
и Ритчи-Хук; Последнее время он  колесил  по  Палестине  и  бросал  ручные
гранаты во дворы домов инакомыслящих арабов. Это лишь небольшая доля того,
что Гай слышал о Ритчи-Хуке в офицерском собрании.
   Капитан-комендант жил в добротном каменном доме, построенном на окраине
казарменного военного городка. Подходя к дому, миссис Грин спросила:
   - Из вас кто-нибудь курит трубку?
   - Нет.
   - Нет.
   - Нет.
   - Жаль. Вен предпочитает людей, курящих трубку. А сигареты?
   - Да.
   - Да.
   - Да.
   - Это плохо. Он предпочитает, чтобы люди совсем не курили, раз не курят
трубку. Мой муж  в  присутствии  Вена  всегда  курит  только  трубку.  Он,
конечно, старше по чину, но в отношениях с Беном это в счет не  идет.  Мой
муж побаивается Бена.
   - Папа всегда приходит в замешательство  в  присутствии  Ритчи-Хука,  -
сказала мисс Грин. - На него прямо-таки смотреть жалко.
   Ленард громко засмеялся.
   - Я не вижу в этом ничего смешного, - сказала миссис Ленард. - _Я_ буду
курить, если захочу.
   Однако никто другой из  приглашенных  не  присоединился  к  бунтарскому
высказыванию миссис Ленард. Три стажирующихся  алебардиста  посторонились,
чтобы  дать  возможность  дамам  пройти  первыми,  и,  охваченные   дурным
предчувствием,  последовали  за  ними   через   калитку   палисадника.   И
действительно, отделенный всего лишь  зеркальным  стеклом  окна  гостиной,
перед ними тотчас же предстал подполковник Ритчи-Хук, который в  ближайшее
время должен был  стать  бригадиром;  он  свирепо  смотрел  на  них  своим
единственным, внушающим ужас глазом. Глаз был такой же черный, как и бровь
над ним, как и повязка, закрывавшая место второго глаза на другой  стороне
свернутого набок костлявого носа.  Ритчи-Хук  смотрел  этим  глазом  через
монокль в стальном  ободке.  Он  осклабился  во  весь  рот  дамам,  бросил
нарочито внимательный взгляд на свои огромные часы на руке  и  пробормотал
что-то тихо, но явно с иронией.
   - О, дорогой, - негромко  молвила  миссис  Грин,  -  мы,  должно  быть,
опоздали.
   Они вошли в гостиную; полковник Грин, буквально трепетавший до этого от
страха, взял небольшой серебряный  поднос  и,  глупо  улыбаясь,  предложил
бокалы с коктейлем. Подполковник Ритчи-Хук, скорее как сторожевой пес, чем
как человек, узурпировавший права хозяина,  широко  шагнул  им  навстречу.
Миссис Грин попыталась выполнить обычную функцию и представить гостей,  но
Ритчи-Хук бесцеремонно перебил ее:
   - Фамилии еще раз, пожалуйста. Произносите  их  четко.  Ленард,  Сарам,
Смит, Краучбек? Но я вижу только  троих.  Где  же  Краучбек?  А,  понимаю,
понимаю. А кому принадлежит мадам? - Он метнул  свой  свирепый  взгляд  на
миссис Ленард.
   - Не я принадлежу, а _мне_ принадлежит вон  тот,  -  развязно  ответила
миссис Ленард, кивнув в сторону мужа.
   Все получилось намного проще  и  лучше,  чем  предполагал  Гай.  Только
Ленард, казалось, чувствовал себя несколько раздраженным.
   - Отлично! - сказал Ритчи-Хук. - Очень хорошо!
   - Он любит, когда с ним разговаривают так, - заметила  миссис  Грин,  а
полковник Грин восторженно вытаращил глаза.
   - Джин для этой леди! -  крикнул  подполковник  Ритчи-Хук.  Он  вытянул
искалеченную правую руку в черной  перчатке,  на  которой  уцелели  только
средний,  указательный  и  половина  большого  пальца,  схватил  бокал   и
преподнес его миссис Ленард. Но веселое настроение быстро  улетучилось,  и
бокал для себя Ритчи-Хук уже не взял. - Очень хороший напиток, если вам не
нужно быть на ногах после завтрака, - добавил он.
   - Что ж, мне не нужно, - сказала миссис Ленард. - По воскресным дням  я
обычно отдыхаю.
   - На передовой  не  существует  никаких  воскресных  дней,  -  возразил
подполковник Ритчи-Хук.  -  С  этой  привычкой  соблюдать  уик-энды  можно
проиграть войну.
   - Вы бьете тревогу и наводите уныние, Бен.
   - Извини, Джеф... Этот полковник всегда был самым башковитым человеком,
- добавил Ритчи-Хук, как бы объясняя смиренное согласие с критикой  Грина.
- Он был  начальником  оперативно-разведывательной  части  штаба  бригады,
когда я командовал всего только взводом.  Потому-то  он  и  живет  в  этом
прелестном особняке, в то время как я прозябаю в палатках. Вы когда-нибудь
жили в палатке? - неожиданно спросил он Гая.
   - Да, сэр, непродолжительное время. Я  жил  в  Кении  и  несколько  раз
путешествовал по отдаленной дикой местности.
   - Это очень хорошо. Джин для старого колониста!  -  Он  снова  протянул
черную культяпку, схватил еще один бокал с коктейлем и всунул его  в  руку
Гая. - А охотиться вам приходилось?
   - Однажды я убил старого льва, который забрел на ферму.
   - А как ваша фамилия? Краучбек?  Я  знал  одного  молодого  офицера  из
Африки. Но  у  него,  кажется,  была  другая  фамилия.  Вот  увидите,  ваш
африканский опыт пригодится вам больше, чем сотня штыков. В  моих  списках
есть один никудышный парень, проживший половину своей жизни в Италии. Я  и
пенса не дам за его опыт.
   Мисс Грин подмигнула Гаю, но промолчала.
   - Я тоже повеселился в Африке, - продолжал Ритчи-Хук.  -  После  одного
очередного несогласия  с  начальством  меня  откомандировали  в  пехоту  в
Африке. Хорошие ребята, если держать их в ежовых рукавицах,  но  чертовски
боятся носорогов. Один из наших лагерей  был  разбит  около  озера,  и  вы
знаете, каждый божий вечер через плац для строевых занятий этого лагеря на
водопой к озеру повадился ходить носорог.  Чертовская  наглость!  Я  хотел
пристрелить его, но  командир  понес  какую-то  чепуху  насчет  того,  что
необходимо иметь  разрешение  на  отстрел  дичи.  Это  был  необыкновенный
консерватор и весьма щепетильный офицер, который  имел  не  менее  десятка
рубашек, -  пояснил  Ритчи-Хук,  как  бы  давая  точное  определение  типу
человека,  повсеместно  признаваемому  отвратительным.  -  Так   вот,   на
следующий день я установил на месте водопоя несколько ракет с взрывателями
и взорвал их прямо перед носом этого наглого зверя. Я  никогда  не  видел,
чтобы какой-нибудь носорог бежал быстрее, чем этот! Прямиком через лагерь!
Наскочил на какого-то чернокожего  и  ударил  его  прямо  в  живот.  Какой
раздался вопль, если бы вы слышали! После этого меня уже  ничто  не  могло
удержать от выстрела в него. Конечно, не в тот момент, когда  он  вонзился
своим носом в сержанта.
   - Что-то наподобие "бечуанского живота", - заметила миссис Ленард.
   - А? Что такое? - отозвался подполковник Ритчи-Хук, недовольный на этот
раз развязностью миссис Ленард.
   - А где это происходило, Бен? - вмешалась миссис Грин.
   - Сомали. На границе с Огаденом.
   - А я и не знал, что в Сомали  водятся  носороги,  -  сказал  полковник
Грин.
   - Теперь их там на одного меньше.
   - А как же сержант?
   - О, через неделю он уже ходил на строевые занятия.
   - Не все из того, что говорит подполковник Ритчи-Хук, следует принимать
всерьез, - сказала миссис Грин, обращаясь к Гаю.
   Они прошли в комнату, где был накрыт стол для завтрака. У стола  стояли
два алебардиста. Миссис Грин подошла к  столу  первой.  Ритчи-Хук  схватил
искалеченной рукой в перчатке вилку, пронзил ею кусок мяса, быстро изрезал
его на квадратные кусочки, положил нож, переложил вилку в  другую  руку  и
начал торопливо и молча есть, окуная кусочки мяса в соус из хрена и бросая
их один за другим  в  рот.  Через  некоторое  время  он  опять  заговорил.
Находись подполковник Ритчи-Хук на  каком-нибудь  менее  радушном  приеме,
будь  на  нем  форма  не  алебардистов,  а  какая-нибудь  иная,  могло  бы
показаться, что он, уязвленный бесцеремонным вмешательством миссис  Ленард
в его речь, всячески стремился поставить ее в  затруднительное  положение:
так пристально он смотрел на нее своим единственным свирепым  глазом,  так
прямо, казалось, были  нацелены  все  его  последовавшие  затем  слова  на
разрушение надежд и на обострение восприимчивости новобрачной.
   - Нас, несомненно, обрадует, что наконец-то я все-таки добился действий
от  военного  министерства.  Они  признали  особую  роль  алебардистов.  Я
собственноручно подготовил документ. Он прошел снизу доверху все командные
инстанции и возвратился одобренным. Мы - "о.о.о".
   - А что это, собственно, значит, объясните нам, пожалуйста, - попросила
миссис Ленард.
   - Особо опасные операции. Нам дали на  вооружение  тяжелые  пулеметы  и
минометы; мы никак не входим в организацию  дивизии  и  будем  подчиняться
непосредственно комитету начальников штабов. Какой-то идиот-артиллерист из
управления боевой подготовки начал  было  возражать,  но  я  очень  быстро
заткнул ему рот.  В  наше  распоряжение  выделили  отличную  территорию  в
Хайлендсе.
   - В Шотландии? Это место, куда  нам  предстоит  переехать?  -  спросила
миссис Ленард.
   - Да, там нам предстоит формироваться.
   -  Значит,  летом  мы  будем  там?  Мне  необходимо  сделать  некоторые
приготовления.
   - Вопрос о том, где мы будем летом, зависит от наших  друзей  бошей.  К
лету я надеюсь доложить начальству, что бригада готова к  незамедлительным
действиям.  Нечего  зря  болтаться.  Длительность  подготовки  солдата  не
бесконечна, существует  определенный  момент,  после  которого  дальнейшая
подготовка приводит к тому, что люди выдыхаются, теряют форму,  начинается
регресс. Солдат нужно  использовать  тогда,  когда  они  полны  энергии  и
решимости сражаться... Да, использовать их, - повторил он  мечтательно,  -
пускать их в расход. Это  все  равно  что  медленно  накапливать  столбики
монет, а потом швырнуть их все на кон в азартной игре.  Это  необыкновенно
захватывающий процесс в жизни - готовить солдат, а потом бросать их в  бой
с коварным противником. Вы получаете в свое  распоряжение  отличные  силы.
Все хорошо изучили друг друга. Каждый подчиненный настолько  хорошо  знает
своего командира, что  угадывает  его  намерения  еще  до  того,  как  тот
раскроет рот. Они приучаются действовать без приказов, словно  овчарки.  И
вот вы бросаете их и бой, и через какую-нибудь неделю, возможно даже через
несколько часов, все ваши силы израсходованы. Даже в том случае,  если  вы
одерживаете победу, ваши силы уже совсем не те. Вы  получаете  пополнения,
производите повышения. Вам приходится "начинать все сначала, но вы и слова
не молвите о ваших потерях". Кажется, так говорится в какой-то поэме?  Так
вот, миссис Ленард, нет никакого  смысла  спрашивать,  где  или  когда  мы
осядем на каком-нибудь месте. Вы все играете в регби?
   - Нет, сэр.
   - Нет, сэр.
   - Да, сэр. (Ленард.)
   - Футбол?
   - Нет, сэр.
   - Жаль. Солдаты не интересуются регби, за исключением  валлийцев,  а  у
нас их немного. Играть с солдатами очень важно и полезно. Они  проникаются
уважением к вам, вы уважаете их, а если  кому-нибудь  переломают  кости  -
обида невелика. В моей роте одно время было больше пострадавших  во  время
игры в футбол, чем во время боя, но могу заверить вас, у наших противников
пострадавших было больше, чем у нас. Некоторые так  и  остались  калеками.
Был у нас такой смелый парнишка, игравший правым полузащитником в  команде
третьей роты. Так вот его во время игры изувечили на всю жизнь, так хромым
и остался. Вы должны интересоваться футболом даже в том случае, если  сами
не играете. Я помню, как однажды сержанту  из  моей  роты  оторвало  ногу.
Помочь бедному малому  не  было  никакой  возможности  -  вместе  с  ногой
оторвало чуть ли не половину туловища. Положение его было безнадежное,  но
сознания он не потерял. С одной  стороны  около  парня  находился  военный
священник, который пытался заставить его произнести молитву,  а  с  другой
стороны - я. Кроме футбола, раненый сержант в этот  момент  ни  о  чем  не
думал. К счастью, мне были известны  результаты  позднейших  игр  основных
футбольных  команд  лиги,  а  неизвестные  я  просто  придумал.  Я  сказал
сержанту, что команда его  родного  города  вышла  вперед,  и  он  умер  с
улыбкой. Когда какой-нибудь военный священник слишком задирает нос и много
разглагольствует, я затыкаю ему  рот  этой  историей.  С  католиками  дело
обстоит, конечно, иначе. Их священники не отходят  от  умирающего  до  его
последнего издыхания. Просто страшно смотреть, как они  все  время  что-то
шепчут ему. Сотни умирают потому, что им внушают таким образом страх.
   - Мистер Краучбек - католик, - сказала миссис Грин.
   - О, виноват. Опять я говорю, не  подумав.  Как  всегда,  нет  никакого
такта. Конечно, это потому, что вы живете в Африке, - сказал  подполковник
Ритчи-Хук,  поворачиваясь   к   Гаю.   -   Все   становятся   там   весьма
добропорядочными миссионерами. Я сам повидал их.  Они  не  терпят  никаких
глупостей со стороны местных. Ничего вроде: "Туша у мой  клистиан  малчшик
совсем такой, как у белый хосподин". Но уверяю вас, Краучбек, вам довелось
видеть только самых хороших. Если бы вам пришлось  пожить  в  Италии,  как
пришлось еще одному моему молодому офицеру, то вы увидели  бы  их  такими,
каковы они есть на самом деле. Или в Ирландии - священники там  совершенно
откровенно принимали сторону вооруженных бандитов.
   - Откушайте пудинг, Вен, - предложила миссис Грин.
   Подполковник Ритчи-Хук перевел взгляд на яблочный пирог и все остальное
время  за  завтраком  высказывался  главным  образом  по  недискуссионному
вопросу, связанному с мерами  предосторожности  против  воздушных  налетов
противника.
   В гостиной, за чашкой кофе, подполковник Ритчи-Хук  обнаружил  и  более
мягкие черты своего характера. На каминной доске стоял календарь, довольно
потрепанный теперь, в ноябре, к концу  своей  службы.  Картинка  календаря
представляла собой причудливую композицию из красочных гномиков,  поганок,
степных колокольчиков, розовощеких нагих ребятишек и стрекоз.
   Послушайте, - воскликнул Ритчи-Хук, -  какая  прелесть.  Нет,  в  самом
деле, это просто очаровательно, правда ведь?
   - Да, сэр.
   - Однако не следует стоять и сентиментальничать  здесь.  Мне  предстоит
длительная поездка на мопеде. Надо,  пожалуй,  размяться.  Кто  пойдет  со
мной?
   - Только не Джим, - сказала миссис Ленард. - Я увожу его домой.
   - Хорошо. А как насчет вас двоих?
   - Да, сэр.
   Городок,  в  котором  размещались  алебардисты,   никоим   образом   не
располагал к  пешим  прогулкам.  В  сущности,  когда-то  это  было  вполне
приличное место, на котором теперь  просматривались  концентрические  слои
всякого мусора прошлых времен. Хорошую  загородную  местность  можно  было
найти, лишь пройдя три  или  более  миль  отсюда,  но  эстетические  вкусы
подполковника Ритчи-Хука были удовлетворены календарем.
   - Здесь есть круг, который я всегда совершаю, когда  приезжаю  сюда,  -
сказал он. - На это уходит пятьдесят минут.
   Ритчи-Хук тронулся в путь быстрыми неодинаковыми рывками, подладиться к
которым оказалось абсолютно невозможно. Он привел  их  к  железнодорожному
пути, параллельно которому шла  гаревая  дорожка,  отделенная  от  рельсов
черным рифленым железом.
   - Итак, мы находимся теперь вне пределов слышимости капитан-коменданта,
- начал Ритчи-Хук,  но  проходивший  в  этот  момент  поезд  поставил  вне
пределов слышимости его двух компаньонов. Когда поезд прошел и  Ритчи-Хука
снова стало слышно, донеслись  его  слова:  -  ...в  целом  слишком  много
фланели в корпусе алебардистов. Фланель нужна в мирное  время.  В  военное
время она просто ни  к  чему.  Вам  хочется  большего,  чем  автоматически
подчиняться. Вам  хочется  применить  вашу  собственную  хватку.  Когда  я
командовал ротой и ко мне приходил провинившийся солдат, я спрашивал  его,
чье наказание он предпочитает:  мое  или  вышестоящего  командира.  Солдат
всегда  предпочитал  мое.  После   этого   я   приказывал   провинившемуся
наклониться и всыпал ему шесть хорошеньких  ударов  лозой.  Разумеется,  я
рисковал оказаться перед военным судом,  но  ни  один  солдат  никогда  не
пожаловался на меня, а нарушений дисциплины в моей роте было меньше, чем в
любой другой в корпусе алебардистов. Вот это я и  называю  хваткой.  -  Он
продолжал шагать рывками. Ни один из компаньонов не нашел, что ответить на
его слова. После длительного молчания Ритчи-Хук добавил: - Впрочем, вам  я
не рекомендую прибегать к этому. Во всяком случае, на первых порах.
   Дальше они шли преимущественно молча. Если Ритчи-Хук говорил,  то  чаще
всего это был подробный рассказ  о  сыгранной  над  кем-нибудь  шутке  или
gaffes raisonnees  [преднамеренный  ляпсус  (фр.)].  Этому  замечательному
солдату война не представлялась какой-нибудь там охотой или  перестрелкой.
Она была для него противоестественным делом, ежом в постели, или,  вернее,
он представлял себе войну как чудовищных размеров мину-ловушку.
   По истечении двадцати пяти минут подполковник  Ритчи-Хук  посмотрел  на
свои часы.
   - Мы уже должны бы переходить через  железную  дорогу.  Видимо,  я  иду
недостаточно быстро.
   Вскоре они подошли к железному пешеходному мостику.  С  другой  стороны
железнодорожной  линии  была  такая  же  гаревая  дорожка,  отделенная  от
железнодорожного полотна  рифленым  железом.  Ритчи-Хук  пошел  по  ней  в
обратном направлении, к дому капитан-коменданта.
   - Если мы хотим выдержать время,  то  надо  прибавить  шагу,  -  сказал
Ритчи-Хук.
   Они пошли более быстрым шагом.  У  ворот,  возле  входа  на  территорию
казарменного городка, Ритчи-Хук снова посмотрел на часы.
   - Сорок девять минут, - сказал он. - Хорошая прогулка. Ну что ж,  очень
рад, что познакомился с вами. В будущем мы будем видеться гораздо чаще.  Я
оставил мопед в караульном помещении. - Он открыл свою противогазную сумку
и показал им туго свернутую пижаму и щетки для волос. - Это  единственное,
что я вожу с  собой.  Лучшего  применения  для  этой  идиотской  сумки  не
придумаешь. Всего хорошего!
   Как только мопед Ритчи-Хука тронулся с места, Гай  и  Сарам-Смит  взяли
под козырек.
   - Вот старый вояка-то, да? - сказал Сарам-Смит. - Кажется, твердо решил
пустить всех нас в расход.


   Вечером того же дня Гай заглянул к Эпторпу  узнать,  пойдет  ли  он  на
обед.
   - Нет, старина. Сегодня на поправку дело идет медленно. Конечно, я  мог
бы плюнуть на это дело и пойти, но  лучше  не  торопиться.  А  как  прошел
завтрак?
   - На нем был наш будущий бригадир.
   - Жаль, что я пропустил это, очень жаль. Но если я и  побывал  бы  там,
ничего хорошего из этого не вышло бы. Мне не  хотелось,  чтобы  он  увидел
меня нездоровым. Ну, а как у тебя получилось?
   - Не так уж плохо. Главным образом потому, что он принял меня за тебя.
   - Не совсем понимаю тебя, старина.
   - Он запомнил, что один из нас жил в Италии, а другой - в Африке.  Меня
он принял за африканца.
   - Слушай-ка, старина, мне это не очень-то нравится.
   - Он