Владимир Гиляровский.
    Мои скитания


     1958
     OCR: Леон Дотан www.ldn-knigi.narod.ru
     Корректировала Нина Дотан (Март 2001)


                                    ПОВЕСТЬ БРОДЯЖНОЙ ЖИЗНИ








ЖИЗНЬ И КНИГИ "ДЯДИ ГИЛЯЯ"


     Многочисленные друзья и приятели В. А. Гиляровского называли его  шутя,
а  потом и всерьез, но всегда тепло и любовно -- дядя  Гиляй (одно  время он
подписывался "В. Гиля-й"), А. П. Чехов так и писал ему: "Милый дядя Гиляй!"
     Милый дядя Гиляй!.. В этих чеховских словах  выражена сердеч-ная любовь
современников  к  человеку  большой   русской  души,  неук-ротимой  энергии,
бесшабашной  отваги  и удали,  как  бы олицетворяв-шего собой  неисчерпаемую
талантливость русского народа, широту и цельность его натуры.
     Общительный  и веселый, щедрый и добрый, всегда полный не-обыкновенного
любопытства  к  жизни  и бурный в проявлении  своих  чувств, он и внешне был
необычайно яркой фигурой, натурой широ-кого склада -- богатырское  сложение,
крупные  черты лица,  боль-шие умные проницательные глаза, седые  пышные усы
запорожца. Знать  билась  в  нем  кровь  дальних  его  предков,  запорожских
каза-ков! Недаром же Репин писал с Гиляровского одного из своих запо-рожцев,
а Андреев лепил с него фигуру Тараса Бульбы для памят-ника Гоголю в Москве.
     Гиляровский обладал огромной физической силой, сгибал паль-цами большие
медные  пятаки, шутя  ломал  серебряные рубли,  раз-гибал подковы, легко мог
завязать  узлом  железную  кочергу.  Это был  человек  неистощимый  в  своих
мальчишеских проказах, выдум-ках и шутках. Его биография  полна удивительных
приключений. Он никогда не терялся  и  не сгибался  ни перед какими  ударами
жизни. Она закалила его и воспитала как  человека необычайно разностороннего
и исключительно трудолюбивого.
     Кем только не был Гиляровский -- волжским бурлаком, крючником, цирковым
наездником,  борцом,  табунщиком,  актером,   знатоком  конского   спорта  и
пожарного дела, знаменитым  газетчиком, "коро-лем репортеров".  Он  гордился
значком  "почетного  пожарника",   за  храбрость  в  войне  с  турками  имел
солдатского  Георгия, за  участие  в  олимпийских играх  --  большую золотую
медаль.
     Гиляровский, по словам  его друга писателя Н. Телешова, в  одно и то же
время охотно дружил "с художниками, знаменитыми и на-чинающими, писателями и
актерами,  пожарными, беговыми наездниками,  жокеями  и клоунами  из  цирка,
европейскими знаменито-стями и пропойцами Хитрова рынка, "бывшими людьми". У
него  не было просто "знакомых", у него были только "приятели".  Всегда и со
всеми он был на "ты".
     Не  зная  усталости, он  вечно куда-нибудь  спешил,  на ходу  рас-точая
экспромты,  остроумные  шутки,  тут  же  весело  похлопывал  по   серебряной
табакерке, с  которой никогда не  расставался, пред-лагая  "всем окружающим,
знакомым и  незнакомым,  понюхать ка-кого-то особенного  табаку в  небывалой
смеси, известной только
     ему одному".
     Большое  человеческое  обаяние Гиляровского  привлекало  к  нему лучших
людей того времени.  Двери его дома  всегда  были гостепри-имно открыты  для
друзей, для  писателей  и художников, артистов и журналистов,  знаменитых  и
только вступавших  в жизнь. Заходили сюда  Л. Толстой  и М.  Горький, бывали
Глеб  Успенский и Мамин-Сибиряк, Репин и  Левитан, Куприн и Бунин, Шаляпин и
Собинов, Брюсов  и Леонид  Андреев,  Маяковский и  Есенин,  Демьян Бедный  и
Алексей  Толстой. Обогреться  и накормить  приводил сюда хозяин  знаменитого
Саврасова  в  последние  годы  его  жизни;  с  просьбой  оказать  протекцию,
смущаясь,  заглядывал молодой  Качалов. В уют-ной  столовой Гиляровских, где
происходили  встречи выдающихся  людей  своего  времени, и  сейчас еще висит
большой портрет великого Л.  Толстого  с  дарственной  надписью:  "Владимиру
Алексеевичу Ги-ляровскому. Лев Толстой. 17 дек. 1899 г."
     "Есть  люди,  --  пишет  К.  Паустовский,  --  без  которых  не   может
существовать  литература,  хотя они сами  пишут немного, а  то и  совсем  не
пишут.  Это люди --  своего рода бродильные дрожжи,  искристый  винный  сок.
Неважно --  много ли они или мало написали. Важно, что они жили и вокруг них
кипела литературная жизнь сво-его времени, а вся современная им история, вся
жизнь страны пре-ломлялась в их  деятельности. Важно то, что  они определяли
собой свое время.
     Таким был Владимир Алексеевич Гиляровский -- поэт, писатель,

     знаток России и Москвы, человек  большого сердца --  чистейший  образец
талантливого нашего народа".
     Трудно   представить   литературу  конца  19  и  начала  20  века   без
Гиляровского, нет почти  ни одной книги воспоминаний  о литера-турной  жизни
этих лет, в которой имя "дяди Гиляя" не было бы упомянуто с любовью. Он  был
душою многих  собраний  и  встреч. Сам полный  сил  и  горения,  он и других
заставлял гореть,  увле-каться тем,  что увлекало  его.  "С тобой  и умирать
некогда",  -- го-ворил  ему  Чехов.  Даже  старика  Толстого  удавалось  ему
вытаски-вать в общество, возить зимой на репетиции чеховского "Медведя".
     Гиляровский находил  время  рассказывать Глебу Успенскому  о  бродяжной
жизни, вдохновенно  читать Горькому своего "Разина", водить Станиславского и
Немировича-Данченко   по   притонам   Хит-рова  рынка,  знакомить  Чехова  с
провинциальными  актерами,   возить  его  за  город  к  крестьянину  Никите,
прототипу "Злоумышленника",  поддержать начинающего Валерия Брюсова,  увлечь
атлетикой Куприна.
     И писатели отвечали ему взаимной привязанностью, радовались его успехам
в литературе, искали с ним встреч. "Вчера я был у Ги-ляя, -- пишет Чехов, --
и  отнял  у него  очень  маленький  рассказ,  который  он  готовил  не то  в
"Развлечение", не  то  в "Будильник". Рассказ совсем  осколочный.  Удался  и
формой и содержанием, так что трудно было удержаться, чтобы не схапать его".
     "...Ах,  дорогой  дядя Гиляй, -- записывает А. Куприн, -- крест-ный мой
отец  в   литературе  и  атлетике,  скорее  я  воображу   себе   Москву  без
царя-колокола и царя-пушки, чем без тебя".
     Как писатель,  Гиляровский  стал известен изображением жизни "трущобных
людей", босяков  и нищих, быта московского "дна", большим  знатоком которого
он был. Московская беднота любила Гиляровского за смелость и великодушие, за
то,  что  он понимал их  горе и не  раз защищал  простых людей,  выброшенных
беспра-вием за борт жизни.
     Гиляровский  дорог литературе  как  яркий  бытописатель  старой Москвы,
одинаково хорошо знавший жизнь дворцов  и трущоб древней русской столицы, ее
быт и людей.
     "В  своих  книгах,  --  писала  о Гиляровском "Правда", -- он  вскрывал
пороки капиталистического строя и с любовью, с боль-шим  знанием жизни писал
о простых людях".
     Владимир  Алексеевич Гиляровский  родился 26 ноября  (8  де-кабря) 1853
года в глухом лесном хуторе за Кубенским озером, в сямских лесах Вологодской
губернии. "... Часть детства своего,  -- рассказывает писатель, -- провел  в
дремучих домшинских лесах, где по волокам да болотам непроходимым -- медведи
пешком хо-дят, а  волки стаями волочатся.  В  Домшине  пробегала  через леса
дремучие быстрая речонка Тошня, а за ней, среди вековых лесов, болота. А  за
этими болотами скиты раскольничьи,  куда  доступ был только зимой, по тайным
нарубкам  на  деревьях, которые чу-жому  и не приметить,  а летом на  шестах
пробираться приходи-лось... Разбросаны эти скиты были за болотами на высоких
мес-тах, красной сосной поросших".
     В этой  лесной глуши и прошло  раннее  детство будущего писа-теля. Отец
его,  Алексей Иванович, сам  белозер,  служил тогда помошником  управляющего
лесным  имением  графа  Олсуфьева.  Уп-равлял имением  казак  Петр  Иванович
Усатый, сын запорожца,  бежавшего на  Кубань после разгрома  Сечи,  участник
кавказских   походов,   человек   недюжинной   физической   силы.   На   его
шестна-дцатилетней дочери, Надежде Петровне, и женился отец Гиляров-ского.
     Дух  казачьей  вольности  жил  в   этой   семье.  Вольнолюбивые  песни,
запрещенные  стихи  Рылеева,  тетрадь  с  которыми хранилась  у  отца  еще с
семинарских  времен, стихи Пушкина и Лермонтова  рано стали дороги и  близки
мальчику Гиляровскому. "Бабка и дед, -- вспоминает писатель, -- рассказывали
о привольной и бое-вой казачьей жизни, а их дочь,  моя мать,  прекрасно пела
песни  чудные и читала по вечерам Пушкина, Лермонтова, а отец-- запре-щенные
стихи Рылеева".
     Когда  мальчику исполнилось  пять лет,  дед  привез с сельской  ярмарки
азбуку и  сам начал обучать внука  грамоте. Физическим воспитанием  мальчика
занимался давний друг отца и деда беглый  матрос  Китаев,  бывший крепостной
крестьянин с реки Юг.  Он обладал сказочной силой,  с ножом ходил на медведя
-- один на один, жонглировал бревнами, ударом ребра ладони разбивал на руках
камни.
     Этот  беглый  матрос и  воспитывал в Гиляровском  "удалого  охот-ника",
заставлял его  лазить  по  деревьям,  обучал  гимнастике, борьбе,  плаванию,
верховой езде.
     Семья Гиляровских жила очень дружно и скромно. Отец и дед были завзятые
рыбаки  и первые медвежатники на всю округу, крепко дружили  с крестьянами и
пользовались всеобщим  уваже-нием. "3а все  время  управления  дедом  глухим
лесным  имением, где  даже барского  дома  не  было,  никто  не  был телесно
нака-зан, -- с  гордостью  пишет Гиляровский, --  никто не был  обижен, хотя
кругом свистали  розги, и  управляющими,  особенно  из  немцев, без  очереди
сдавались люди  в солдаты,  а  то и  в Сибирь  ссыла-лись... Дед был  полным
властелином и, воспитанный волей ка-зачьей, не признавал крепостного  права:
жили по-казачьи, за-просто и без чинов".
     В  1860 году Алексей  Иванович получил место  чиновника  в  губерн-ском
правлении, вся  семья переехала в Вологду и поселилась за рекой, на Калашной
улице. На лето отправлялись в  небольшое имение Светелки, стоявшее на берегу
Тошни, в тех же  глухих и непроходимых домшинских лесах. Гиляровскому минуло
восемь лет, когда умерла его мать, и мальчик еще больше привязался к беглому
матросу Китаеву, целыми днями пропадая с ним на охоте.
     Вскоре умер  дед,  отец  женился  на Марии  Ильинишне  Разнатовской,  и
мальчик перестал бывать в родных домшинских лесах, а гостил  под Вологдой, в
Несвойском, и в Деревеньке, небольшой усадьбе родовитых, но уже разоряющихся
дворян Разнатовских.  Даже здесь  не  расставался  он со  своим воспитателем
Китаевым. "Моя мачеха, -- вспоминает Гиляровский, --  добрая, воспитанная  и
ласковая, полюбила меня действительно как сына  и занялась моим воспитанием,
отучая меня от дикости первобытных привычек. С первых же  дней посадила меня
за  французский учебник,  кормя в  это время конфетами. Я  скоро  осилил эту
премудрость...,  но "светские" манеры  после моего "гувернера" Китаева долго
мне  не  да-вались,   хотя  я  уже  говорил   по-французски.  Особенно   это
почув-ствовалось в то время, когда отец с матерью уехали года на два в город
Никольск  на новую службу  по судебному  ведомству, а  я переселился в семью
Разнатовских. Вот тут-то мне досталось от двух  сестер матери, институток: и
сел не так, и встал не так, и ешь, как мужик! Допекали меня милые тетеньки".
     В августе  1865  года Гиляровский поступил в  первый класс во-логодской
гимназии "и в первом же классе остался на второй год".
     В гимназии царили те же грубые и жестокие нравы, что и в годы  обучения
здесь П.  В.  Засодимского-- в ходу  были  линейки, подзатыльники,  карцеры,
применялись  "по  традиции"   и  розги.  Гимназистов  учили  "чему-нибудь  и
как-нибудь", поэтому у Гиля-ровского  о том, что он учил, и о тех, кто учил,
"осталось в па-мяти мало хорошего". Во главе гимназии стоял брат  известного
поэта Василия Красова, Иван Иванович Красов, человек вялый и сонный, и в его
времена гимназия  страдала от засилия чопорных и важных иностранцев. Учитель
французского  языка  Ранси  был  чрезвычайно  бездарен:  на  родине  он  был
парикмахером  и вряд ли знал хорошо  даже свой язык. Немец Робст,  по словам
Гиля-ровского,  "производил  впечатление  самого тупоголового  колбас-ника".
Гимназисты,  зная, что он  совершенно не  понимает  по-рус-ски,  читали  ему
вместо утренней молитвы -- "Чижик, чижик, где ты  был", за  что впоследствии
многие из них, в том числе и Гиля-ровский, не миновали карцера.
     В  гимназические  годы  Гиляровский  начал  писать стихи. Пер-выми  его
опытами были злые эпиграммы, "пакости на наставни-ков", за которые обиженные
учителя  тайно и зло  мстили  юному  "стихоковыряле". "Но кроме "пакостей на
наставников", -- вспо-минает Гиляровский,  -- я писал и лирику, и  переводил
стихи с французского, что очень одобрял учитель русского языка Прохницкий".
     В Вологде  Гиляровский  впервые  попал  в театр, впервые  при-общился к
цирку. Тогдашние знаменитости провинциальной сцены произвели на него большое
впечатление и "заставили полюбить театр". Как-то осенью на городской площади
за  несколько  дней  выросло круглое, высокое  здание с  загадочной  манящей
рекламой "Цирк араба-кабила Гуссейн Бен-Гамо". Юноша немедленно про-ник туда
и  в два года постиг "тайны циркового искусства", "стал недурным акробатом и
наездником".
     Вологда  в то время  была, по  словам Гиляровского, полна по-литических
ссыльных, которых  местные обыватели  называли одним словом --  "нигилисты".
Здесь  были   революционные   демократы,   на-родники,   ссыльные   по  делу
Чернышевского и по делу "Молодой России", жили здесь Н. В. Шелгунов  и П. Л.
Лавров, были и  участники польского восстания 1863 года. На улице  то и дело
можно было встретить "нигилиста" в широкополой шляпе,  в не-брежно накинутом
на плечи  пледе  или  народника  в красной  ру-бахе,  в поддевке  и  простых
сапогах.
     Ссыльные бывали  частыми  гостями  и в  доме  Гиляровских.  На-родники,
неразлучные братья Васильевы, не только  репетиторство-вали, но и просвещали
юного гимназиста, по части политики. Жили  они большой колонией в  маленьком
флигельке  у  самой  гимназии.  Гиляровский  посещал  их  вечеринки,  слушал
оживленные споры, распевал  песни о Стеньке Разине.  В августе, когда родные
жили еще в деревне, кружок ссыльных собирался у Гиляровских, в глу-хом саду.
     Однажды один  из ссыльных  принес  гимназисту Гиляровскому  запрещенную
книгу, роман Чернышевского "Что делать?". Юноша залпом прочитал книгу, и она
произвела  на него  сильное  впечат-ление.  Неведомый  Рахметов, ходивший  в
бурлаки, спавший на гвоздях, чтобы закалить себя, стал мечтой смелого юноши,
давно уже  полюбившего  свой  народ. Гиляровский  решил  последовать примеру
Никитушки  Ломова и в июне 1871 года  после неудачного  экзамена в гимназии,
без паспорта, без денег ушел из родного дома, на Волгу, в бурлаки.
     Начались скитания под чужим именем, началась бродяжная жизнь...
     Из Вологды в  Ярославль  добрался пешком. На Волге уже  сви-репствовала
холера, безжалостно косившая волжский  люд, крюч-ников, рабочих  причалов. У
пристаней дымили пароходы, буксиры деловито тянули длинные караваны барж, но
не  видно было  ста-ринных  бурлацких расшив, куда так хотелось попасть  под
влия-нием только что прочитанного романа. В поисках Гиляровский долго бродил
по берегу,  любуясь  большим  русским городом, жи-вописно  раскинувшимся  на
Волге. Какой-то старик, случайно  встреченный на берегу, указал на загорелых
оборванных  людей,  как  раз выходивших  из  кабака.  Это были  чуть  ли  не
последние на Волге бурлаки. Один из них по пути в  Ярославль  умер от холеры
прямо в  лямке, а заменить было  некем. Может быть потому так охотно приняли
они Гиляровского в свою семью.
     -- Прямо говорить буду, деваться некуда, --  хитрил  он,  скры-вая свое
прошлое, --  работы никакой не знаю, служил в  цирке, да  пришлось  уйти,  и
паспорт там остался.
     -- А на кой  ляд он нам?.. Айда  с нами, на заре выходим, -- пригласили
бурлаки. Кто-то указал на сапоги, посоветовал:
     -- Коньки брось, на липовую машину станем!
     Сапоги пропили,  купили на базаре онучи, три пары липовых  лаптей, и  с
рассветом Гиляровский уже тянул лямку в расшиве, шедшей на Рыбинск.
     Никакие  превратности  судьбы  не  пугали  его:  кончилась  пу-тина, --
работал  крючником,  лихо  справляясь с девятипудовыми  кулями  муки;  набив
железные мускулы, -- оказался в солдатской казарме;  исключили из юнкерского
училища -- поступил истопни-ком в  школу военных кантонистов;  не имея зимой
пристанища,  пошел  на  белильный завод  купца  Сорокина  в  Ярославле, а  с
пер-выми пароходами подался в низовья Волги и  очутился на рыбных промыслах;
скитаясь  по  волжским  пристаням, нанялся  в Цари-цыне  табунщиком,  погнал
породистых  персидских  жеребцов  в  за-донские  казачьи  степи,  арканил  и
объезжал  лошадей  на  зимов-никах; оказавшись  в  шумном  Ростове, поступил
наездником в цирк, разъезжал с ним по  российским городам  -- из  Ростова  в
Во-ронеж, из Воронежа в Саратов.
     Проскитавшись так до 1875 года, Гиляровский  в Тамбове от-стал от цирка
и,  став совершенно случайно актером, связал с тех  пор  значительную  часть
своей жизни с театром, выступал на сце-нах Тамбова, Воронежа, Пензы, Рязани,
Саратова.
     Нелегкой  была  жизнь  провинциального  актера  в  то время  --  вечное
недоедание, нужда,  скитание по городам. Ютились кто прямо  на сцене театра,
закутавшись "в небо и море", кто  на пус-тых ящиках или на соломе где-нибудь
в  подвале  под домом ант-репренера, кто  в летнее время  в садовой  беседке
устраивался  на  ночь; ели  всей труппой из  общей  чашки,  уходя  в  город,
зани-мали друг  у друга платье, пальто, сапоги,  странствовали по Руси пешим
путем, по шпалам.
     Как-то однажды труппа, в которой служил Гиляровский, шла из Моршанска в
Кирсанов за  телегой,  нанятой  для  актрис.  Кто-то  из  актеров  предложил
старику-антрепренеру купить хотя бы кар-тошки.
     -- Помилуйте-с? --  удивился он. --  Где же это видано, чтобы в августе
месяце картошку покупали? Ночью сами в поле нако-паете.
     И труппа, как  вспоминает Гиляровский, не торопясь, двинулась в путь --
"делали  привалы и  варили обед и  ужин,  пили чай, по-очередно  отдыхали по
одному  на  телеге",  а  ночевали  на  земле,  под  телегой,  на  рогожах  и
театральных коврах.
     В  перерывы между сезонами  Гиляровский в поисках "простора  и разгула"
оказывался  то  где-нибудь  на  Дону,  то  поднимался на Эльбрус,  то  снова
скитался по  волжским  пристаням,  то вновь  по-ступал  в театр  и  играл  в
Саратове в  труппе А.  И.  Погонина,  вме-сте  с  В.  П.  Далматовым, В.  И.
Давыдовым,  В.  Н.  Андреевым-Бурлаком,  а  свободное время  проводил  среди
"галаховцев", оби-тателей ночлежки Галахова.  Летом 1877 года он добровольно
вступил в солдаты, и вся труппа провожала его на Кавказ, на войну с турками.
Через несколько  месяцев  Гиляровский был  уже среди пластунов-охотников  и,
рискуя жизнью, как кошка, ползал по горам, пробирался в неприятельские цепи,
добывая "языка".
     Прослужив  после отставки  несколько  сезонов  вместе  с  Далма-товым в
Пензе, Гиляровский в 1881 году поселился в Москве,  ра-ботал в театре  А. Д.
Бренко.  К этому времени за плечами была  уже богатая жизнь,  знание  людей,
опыт. Куда бы ни бросала судьба, какие бы лишения ни испытывал Гиляровский в
годы своих скитаний, он никогда  не раскаивался, что покинул  отцовский дом,
гимназию, сонную  тихую жизнь в  семье.  Он  был искренне бла-годарен автору
романа "Что  делать?", который  окунул  его  в жизнь, заставил  узнать  свой
народ, разделить с ним его тяготы и потом рассказать о нем в своих книгах.
     Интерес к литературе, пробудившийся у Гиляровского еще в  гимназические
годы, не затухал и во время скитаний.  Он посылал отцу пространные письма, в
которых живо рисовал бродяжную жизнь. В притонах рождались его первые стихи,
исписанные ими листы серой бумаги посылались отцу, но долгое