Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
Валерий Дмитриевич ГУБИН
Рассказы
ДЕСЯТЬ МИНУТ В ПОДАРОК
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
КАК НАУЧИТЬСЯ ЛЕТАТЬ
КРУГОМ ПРИШЕЛЬЦЫ
ЛАБИРИНТ
МАЯК
НЕПРИКАЯННОСТЬ
НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ
ОСЕНЬ В ДЕРЕВНЕ
ПАМЯТНИК
ПЕРСОНАЛЬНАЯ ПЛАНЕТА
ПРОРЫВ
ШЕСТЬ ДНЕЙ
СЛУЧАЙНОЕ ЗНАКОМСТВО
СТАРАЯ ФЕЯ
СТРАННЫЙ ПАЦИЕНТ
СВЕТ В ОКНЕ
ТАНЦЫ В НАЧАЛЕ ВЕКА
ТАРЕЛКИ, ТАРЕЛКИ...
ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ
ЗНАКИ В НОЧНОМ НЕБЕ
ЗВЕЗДНАЯ ПЫЛЬ
Валерий Дмитриевич ГУБИН
ДЕСЯТЬ МИНУТ В ПОДАРОК
Фантастический рассказ
Я приехал в Ригу в командировку на Всесоюзный симпозиум по проблемам
управления. Симпозиум проходил в Доме ученых на Рижском взморье. В первый
день по окончании заседания должен был состояться банкет, здесь же, в
ресторане. Пить и сидеть в душном прокуренном зале мне не хотелось, и я
пошел прогуляться. Шел по бесконечно длинным улицам, тянущимся параллельно
пляжу, было тихо, только шумело море из-за дюн, и пустынно, поскольку
дачный сезон еще не начался. Дома стояли с закрытыми ставнями, редкие
прохожие не мешали мне думать. Пару раз я вышел к морю, но холодный ветер
снова загнал меня к домам. Здесь прошло мое детство, всевозможные
санатории и пионерские лагеря, куда мать забрасывала меня на все лето,
бесконечно уставая за зиму от моего шумного существования. Детские
переживания, радости и тревоги постепенно возвращались вместе с памятью о
безвозвратно ушедших годах, наполняя меня грустью.
Незаметно я прошел порядочный кусок, смеркалось, пора было
поворачивать назад. И уже решив повернуть, я увидел дом, деревянный,
двухэтажный, с верандами, с разноцветными стеклышками по углам больших
окон. В этом доме я в пионерском лагере провел подряд пять или шесть
летних каникул. Здесь я в первый раз влюбился в девочку из старшего
отряда, здесь просыпался по ночам и долго лежал, слушая, как шумит море, а
по утрам, открыв глаза, видел, как раскачиваются кроны сосен за окном.
Я долго стоял, разглядывая дом, темный, пустой, с заколоченной
досками дверью, и во мне вдруг начала шевелиться странная мысль, которая и
раньше, уже много лет не давала покоя - куда же делись все эти годы, такие
живые, плотно наполненные моими ощущениями, словами, запахами моря, травы,
высохшего дерева, моими радостями и горем. Сколько раз, обиженный
кем-нибудь, я забирался в те кусты у забора и безутешно плакал там, и мне
каждый раз казалось, что мое горе так огромно, что оно никогда не пройдет.
Сколько раз я радовался здесь тем незначительным удовольствиям детства -
купанию в море теплым вечером, чернике в лесу или лишней порции компота -
в то время они казались мне вполне достойными той энергии, которую я на
них тратил. Неужели все это исчезло без следа и живет лишь жалкой
призрачной жизнью в глубинах моей памяти? Ведь это была не только моя
жизнь, она тесно переплеталась тогда с десятками других жизней - я зависел
от них, а они от меня, а потом все исчезло, как будто никогда не
существовало. На секунду показалось до жути странным - много людей: дети,
взрослые, врачи, повара - все это жило, шумело, суетилось, а теперь я стою
и ощущаю, что ничего этого больше нет. Так прочно все кануло в небытие, в
темную воду забвения, что даже кругов на поверхности не осталось.
Большинство взрослых из моего детства наверно уже умерло, да и сам дом,
судя по его виду, кажется, назначен на снос, в нем явно несколько лет уже
никто не жил. Мне стало невыносимо грустно, я повернулся, чтобы пойти
прочь, как вдруг почувствовал, что дом меня не пускает. Он стоял, в
сумерках нависший надо мной серой глыбой с темными окнами-глазницами, и не
отпускал.
"Может, моя детская душа бродит там, я ее оживил своим присутствием,
до этого она спала, впечатавшись в причудливый узор трещин на потолке или
в разноцветные стеклышки веранды, а теперь ожила и бродит, смотрит на меня
из темных окон".
Я отворил ветхую калитку. Доска с ржавыми гвоздями легко оторвалась
от косяка, дверь оказалась незапертой. Внутри, на веранде, пахло сыростью
и пылью, толстый слой которой лежал повсюду - на полу, на поваленных в
углу в кучу столах и стульях. Я вышел в коридор и стал подниматься по
скрипучей лестнице наверх. Вот здесь была спальня, там у окна стояла моя
кровать. Тут и сейчас несколько кроватей с голыми панцирными сетками. Я
прислушался. В доме стояла густая вязкая тишина, только на лестнице что-то
еле-еле потрескивало после моих шагов. Я составил к окну несколько
кроватей, с грохотом передвигая их по комнате и каждую минуту замирая и
вслушиваясь в дом, потом взял прислоненный к стене лист фанеры, положил
его сверху, снял плащ и, несколько секунд поколебавшись, лег на фанеру,
положив плащ под голову.
И снова увидел в окне над головой те же сосны, которые снились мне
ночами последние тридцать лет и которые я иногда, очень редко, вспоминал
наяву. Они стояли неподвижно, две большие темные кроны, почти касающиеся
друг друга. Потом подул ветер, они зашевелились, закачались и зашумели,
как будто приветствуя меня после столь долгой разлуки. Я был вполне
счастлив, исчезло напряжение, державшее меня последний месяц, на глаза
наворачивалась сладкая дрема, я закрыл их и услышал, как ветер дунул еще
сильнее, где-то хлопнула форточка, и пустой дом загудел всем своим
высохшим деревом. Потом я подумал, что сосны за эти годы должны были бы
вырасти, но почему-то остались такими же, они и сейчас так же шумят и
шевелятся, как живые существа, как будто хотят мне что-то сообщить,
прорваться к моему пониманию. Хотя сейчас я уже не понимаю, я ничего не
слышу в этом шуме. Только в детстве я мог бы что-то разобрать, но в
детстве я не обращал на них внимания, их присутствие в моем окне было
таким же естественным, как присутствие луны или мельканье пролетающих
птиц. Когда же на море случался шторм, они так сильно раскачивались и
шумели так громко и зловеще, что я начинал бояться и прятался под одеяло.
"Природа ведь тоже ребенок, - думал я, засыпая. - Большой ребенок, и
пытается обращаться, разговаривать только с детьми. В детстве все другое -
и море, и солнце, и деревья, но эти обращения к нам мы вспоминаем, только
став взрослыми, и чаще всего они кажутся нереальными. Мы не помним точно,
были ли они в действительности или только снились нам в каких-то далеких
детских снах". И вот сейчас, лежа на фанере, я вдруг вспомнил, что они
были, эти обращения ко мне, я их слышал в шуме сосен, в утреннем луче
солнца, медленно скользящем по стене к моей кровати, в запахах вечернего
засыпающего леса.
Проснулся я от шума. Я открыл глаза и замер, стараясь не шелохнуться.
Детский голос из дальнего угла быстро и взахлеб рассказывал:
- Потом они вдруг узнают, что к тому поезду, который партизаны должны
были пустить под откос, фашисты прицепили вагон с военнопленными, чтобы
себя застраховать. Не будут же партизаны взрывать своих! Но подрывники
ушли раньше и ничего о вагоне не знали. А поезд уже вышел. И тут этот
парень, ну, которого играет Гурзо, садится на коня и показывает класс! Он
мчится, как ветер, догоняет поезд, прыгает и в последнюю минуту отцепляет
вагон.
Я лежу, недоумевая, и вдруг узнаю - это голос моего лучшего друга тех
лет - Женьки. Мы с ним несколько лет подряд вместе ездили в лагерь. Но с
тех пор я больше никогда его не видел и почти совсем забыл о нем. Женька
продолжает звонко пересказывать популярный фильм тех лет "Смелые люди". Я
слушаю и чувствую, как теплая слеза бежит у меня по лицу и скатывается в
ухо.
- Валера, ты спишь, что ли?
- Нет, Жень, - отвечаю я, - я не сплю, я плачу.
- Что же ты, дурак, плачешь, там ведь все хорошо кончилось, никого не
убили.
- Я не над фильмом плачу, я над нами плачу, мне нас жалко, потому что
ни меня, ни тебя давным-давно уже нет.
- Что, уже умерли? - хихикает Женька.
- Да нет, мы еще живем, но уже совсем другие, совсем не такие, как
сейчас.
- Ребята, да он спит и во сне с нами разговаривает! - восхищенно орет
Женька.
Рядом со мной в стенку плюхается подушка, кто-то свистит, шлепают
босые ноги, поднимается жуткий гвалт. И тут мы все замираем, слыша, как
тяжело скрипят ступени лестницы, и молодой женский голос гневно восклицает
еще из коридора:
- Кажется, кто-то всю ночь будет не спать, а стоять в углу.
Все бросаются к своим койкам, через секунду воцаряется мертвая
тишина, я тоже закрываю глаза и даже пытаюсь громко сопеть, изображая
спящего.
Я опять просыпаюсь. Комната уже залита лунным светом. Сажусь на своей
фанере и вижу пустые, в беспорядке разбросанные кровати с голыми сетками,
опрокинутую тумбочку у двери, и мне становится страшно - что я здесь делаю
один, в пустом заброшенном доме? Я встаю и, почему-то стараясь не шуметь,
спускаюсь вниз. Отойдя от дома несколько шагов, я оглядываюсь. Луна
просвечивает сквозь левую веранду, и дом кажется наполненным странным
неестественным светом, хотя окна посредине по-прежнему черные. Я делаю
несколько шагов, и тут краем глаза вижу, как в окне нашей спальни на
втором этаже появляется детская голова. Вздрогнув, я бросаюсь к забору и
пристально всматриваюсь... Нет, померещилось. И уже решительно иду дальше.
Мои каблуки громко стучат по аккуратным резным плиткам мостовой, тени
деревьев беспорядочно перегораживают дорогу. Я иду и думаю, что, видимо,
ничто никуда не исчезает, а время течет и пропадает только в нашей
будничной, постоянно устремленной вперед жизни. Лишь в редкие минуты
озарения мы вдруг отчетливо понимаем, что наша истинная жизнь в вечности,
которая никуда не течет, а существует вся сразу, во всех своих моментах.
Так же, как существует всегда вечно молодая природа, вечно с нами
играющая. Иногда она превозмогает себя и свой детский лепет превращает в
яркую, полную жизни картину. Вот и теперь, час назад, она подарила мне
десять минут моего детства. И Женька все время рассказывает своим высоким
захлебывающимся голоском о смелых людях, и все печали, радости и запахи
детства продолжают вечно жить в этом доме и открываются всякому, входящему
туда с трепетным сердцем.
__________________________________________________________________________
Губин В. Д.
Г 93. Кругом пришельцы: Сборник фантастических рассказов. - М.:
Изд-во РУДН, 1992. - 152 с., ил.
ISBN 5-209-00516-X
Основная тема рассказов - попытка глазами героев увидеть
фантастическое, необычное в повседневной жизни. Книга поможет
читателю в формировании самобытного мышления, в выходе из оков
привычных представлений и стереотипов. Является как бы своеобразной
литературной иллюстрацией к научным трудам автора - философа по
профессии, продолжающего и в опубликованных, и в новых рассказах
традиции романтической фантастики в духе Р. Брэдбери, Р. Шекли и др.
Для широкого круга читателей.
ИБ ј 782
Художникї С. Ю. Гїаївїрїиїлїоївїа
Редакторї Л. Г. Тїяїгїлїоївїа
Художественный редакторї Е. А. Иїоїнїоївїа
Корректорыї Е. В. Кїоїлїчїиїнїа, Е. Е. Мїиїтїиїнїа
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 19.03.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/
Валерий Дмитриевич ГУБИН
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Фантастический рассказ
Нужно было ехать, а я все никак не мог решиться, больно тягостным
казалось мне предстоящее объяснение. Основная масса дачников схлынула,
электрички отходили полупустыми, а я все прогуливался по перрону, курил,
заходил в буфет и, отстояв небольшую очередь, пил кофе, потом снова ходил
взад-вперед. Наконец решив, что позднее приезжать просто неудобно, я
прыгнул в уже закрывающиеся двери вагона, и он, плавно набирая ход, понес
меня из моря огней в беспросветную загородную темень.
Я смотрел в окно, видел там только свое собственное отражение -
зыбкое, расплывающееся, иногда совсем стираемое фонарем снаружи, - и в
сотый раз повторял про себя все те доводы и аргументы, которые хотел
выложить в нашем последнем объяснении. И про то, что я устал, и про то,
что наша совместная жизнь не приносит нам больше радости и не служит
защитой от внешнего хаоса, и про то, что мне уже поздно менять свой
характер и приспосабливаться к ее капризам. Правда, временами я вдруг
смущенно чувствовал, что все это не так, все это на поверхности, а
настоящая причина нашего разлада гораздо глубже. Я продолжал ее любить,
только теперь к этому все чаще примешивалось острое чувство жалости к ее
болезненности, хрупкости, все время угнетали мысли о том, что совсем скоро
она будет пожилой женщиной, будет еще чаще болеть, еще больше мучиться,
поблекнет и станет рано или поздно похожа на свою мать - высохшую
костлявую старуху с лошадиным лицом. А меня будет грызть и уже грызет
тоска от сознания моего бессилия, от невозможности остановить время,
которое разрушает красоту и пожирает почти все наши надежды. Но нет, и
это, видимо, все не то, не самое главное.
Один раз мы уже объяснились, довольно спокойно, и решили расстаться,
даже расстались - она пока жила на даче, а я в городе. Но вот она снова
попросила приехать, и я поехал, мне было тревожно и неприятно - опять
нужно будет говорить какие-то серьезные слова, очень много слов, целую
паутину надо вязать, и есть опасность самому в ней запутаться.
Уже подходя к калитке, я увидел два светящихся окна на втором этаже,
и тут всплыла ясная отчетливая мысль, но такая гнетущая, такая тяжелая,
что я даже ухватился за планки забора, как будто мог упасть, - мысль о
невозможности счастья. Я вдруг понял, что именно это и было последней, до
сих пор неосознаваемой, причиной моего ухода. Я не просто понял, а
почувствовал всем своим существом эту невозможность. "На свете счастья
нет", - может быть, Пушкин находился в таком же состоянии, когда писал эти
строки. Но почему оно невозможно, откуда такая уверенность - я не мог
объяснить. И еще сильнее вцепился в забор, потому что дом с двумя
освещенными окнами вдруг вздрогнул, повернулся, надвинулся всей массой.
Померк свет, а потом плотная, обволакивающая тишина опустилась на меня.
Осторожно, боясь вспугнуть ее, я открыл глаза и посмотрел на
огромный, во всю стену отсека экран. Ничего не изменилось - по-прежнему
четыре звезды, словно в очередь, выстроились слева, правда, вторая стала
немного ярче и слегка затмевала свою ближайшую соседку. А справа вот уже
шестой год тянется унылая, вытянутая кишкой разряженная туманность,
разбросавшая часть своих звезд прямо на нашем пути. И еще, все на том же
градусе, всегда на том же месте экрана слабое, еле видимое мерцание. Это
не звезда - это дюзы нашего ведущего корабля, он идет в нескольких тысячах
километров впереди нас, и мы словно в связке несемся в космосе - две
жалкие живые песчинки в огромном грозном ледяном безмолвии.
"Как это я ухитрился заснуть, - взгляд мой привычно скользнул по
приборам - нет, это был не сон, а какой-то провал. Видимо, длительное
одиночество начинает угнетать мозг, а до конца моей вахты еще три года".
Но, окончательно придя в себя, я решил, что все эти провалы от
постоянно грызущего беспокойства - много лет, как перестали поступать
сигналы от ведущего. Может быть, там уже нет никого в живых, и только
автоматы поддерживают заданный курс. Я повернул ручку фокусировки до
отказа, и мерцающее пятнышко стало чуть-чуть ярче. Сколько лет я смотрел
на него с надеждой, а теперь, глядя со страхом, стараюсь не думать о том,
сколько же все-таки лет, когда все началось, потому что не могу этого
вспомнить и боюсь, что что-то случилось с памятью. Но одновременно во мне
все сильнее растет подозрение - никакого старта не было, мы всегда неслись
так в бесконечном пространстве, все дальше уходили в эту пугающую бездну,
а в прошлом вообще ничего не было, кроме длительных вахт и еще более
длительного сна в анабиозе. Чем дольше я вглядываюсь в эту бездну на
экране, тем больше мне кажется, что и она начинает пристально вглядываться
в меня...
- Что же ты не пьешь, чай уже холодный, - сказала жена. Я вздрогнул и
протянул руку к стакану. Судя по всему, мы уже давно разговариваем, а
только что даже поссорились. Обрывки моих и ее слов еще не улеглись в
голове. Я увидел пепельницу, полную окурков, ее серое от усталости лицо,
встал и распахнул окно. Шел мелкий дождик, и все небо было темным, ни
одной звезды.
- Там за облаками звезды, очень много, и до самой близкой надо лететь
всю жизнь.
- Что это ты?
- Нет, ничего. Мне вдруг показалось, что у меня не одна жизнь, а две,
и они текут параллельно. Я сижу здесь и в то же время лечу где-то далеко в
космосе.
- У тебя всегда все легко получается, надоела одна жизнь - взял и
перескочил в другую.
- Вряд ли это легко. Эта жизнь пугает своей монотонностью, а та -
наверное, своей непонятностью.
- И давно ты обнаружил свою вторую жизнь?
- Не знаю, не помню. Сейчас мне кажется, что еще в детстве меня
томили какие-то воспоминания и неясные предчувствия.
- Ты всерьез или опять начал дурачиться? Ну, посиди, подумай, может,
что и вспомнишь, а я пойду чайник подогрею.
Она ушла, а я все стоял у окна и пытался вызвать в себе то
удивительное видение, которое недавно посетило меня, но чувствовал лишь
сильную усталость и тошноту от сырых, кислых сигарет. Она вернулась за
спичками, но я отказался от чая и стал собираться. Еще можно было успеть
на последнюю электричку, а оставаться здесь ночевать мне не хотелось.
- Что ж, прощай, жаль, что все прошло так сумбурно и бестолково, - я
видел, как злость, раздражение борются в ней с глухим разочарованием.
- Я обязательно приеду на днях, и мы до конца все обговорим, а сейчас
не могу - надо бежать.
- Теперь это уже не обязательно, беги, а то опоздаешь, - она
отвернулась к окну.
Я бежал до самой станции, а когда выбрался на платформу, то
оказалось, что до поезда еще минут десять. Вокруг было пусто, лишь на
противоположной платформе светилось маленькое окошечко кассы. Я
облокотился на мокрые бетонные перила и стал вглядываться в темноту леса.
Лес тихо шептался о чем-то с дождем и дышал на меня свежим, настоянным на
мокрых листьях березы воздухом.
- Что же все-таки случилось с ведущим, почему он не отвечает ни на
какие сигналы? И куда мы в конце концов летели?
Дождь внезапно стих, резко дунул ветер, и прямо надо мной появился
разрыв в тучах с ярко блестевшими звездами. Вдали прогудела приближающаяся
электричка, но я спрыгнул с платформы и быстро пошел назад к даче, еще не
зная твердо, зачем я возвращаюсь и что скажу. Но во мне все более крепла
внезапно появившаяся уверенность, что у меня не две жизни, а одна, та, в
которой я был несколько минут сегодня вечером. И у всех нас одна жизнь, мы
летим среди звезд, все время летим, и они расступаются перед нами. Если
только этот полет, - ни прошлого, ни будущего - и лишь страх перед бездной
заставляет