Дан Маркович
   VIS VITALIS


 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
1
     Электричка дернулась и заскользила вдоль перрона, и вот уже за
окном осенняя грязь, развороченные дороги, заборы, заборы...
сгорбленные бабы, что-то упрямо тянущие на себе, солдатики,
изнывающие от скуки у высоких зеленых ворот с красными звездами,
скособоченные сараюшки, крошечные огородики - все это быстрей,
быстрей, и, наконец, вырвались на простор. Следы городского
беспорядка исчезли, деревья сбиваются в рощицы, рощи, всюду желтый
отчаянный цвет - листья трепещут, планируют над черной землей,
стволы просвечивают сквозь редеющую листву, но нет еще в пейзаже
уныния и страха, не было ледяных дождей и утренних заморозков,
репетиций зимы.
     И молодой человек, который сидит у окна, его зовут Марк, тоже
думает, что все хорошо, и будет удивительно интересно впереди. Когда
исчезает это чувство, это ожидание, или предвкушение?.. Черт его
знает, но в один ничем не примечательный день, а чаще утро - да,
исчезает... а иногда оно медленно рассеивается, постепенно, и только
случай натолкнет, и мгновенно прояснит, что на месте этого чувства
пустота. Нет, еще можно жить, можно, и даже что-то интересное нам
светит - завтра, на той неделе... но нет уже впереди безграничного
простора, и света.
     Этому мальчику лет двадцать с небольшим, он едет работать, а до
этого учился. Ему сразу же повезло - с маленьким чемоданчиком
опередил тех, кто с тяжелыми сумками и мешками, прошмыгнул к окну и
смотрит теперь на проплывающий мимо пейзаж. Он хочет замкнуться в
себе, отгородиться, он так привык. К тому же вокруг много грубости,
и даже озверелых лиц. Вот, напротив, нищий с виду старик, в
телогрейке и валенках, так и уставился, глаз не сводит.
Пронзительные зрачки... Наркоман, что ли?.. Сейчас прицепится.
Может, просто поговорить надо? Но для Марка каждый разговор событие,
он не хочет сейчас, боится, что разрушится его блаженное вглядывание
то ли в будущее, то ли в себя... а, может, в будущее в себе?.. Это
не мысли - вглядывание, это видения, внутренние разговоры, какие-то
сладкие ощущения, за грудиной, что ли? Точней трудно определить, но
есть такое явление, и наука пока нема перед ним.
2
- Вы в П?..
- Да.
- Наука?
- Биология.
- А точней? - встрепенулся старик.
- Ну, вечность, парение... другие проблемы...
- Кто обещал, Глеб? - старик придвинулся вплотную, впился зрачками.

- Вы знаете Глеба?
     И сразу не нужно стало ухищрений дорожной политики, между ними
возникло что-то значительное, они сдвинули лица, связаны общим
интересом; так разговаривают рыбаки, охотники - и ученые люди. Тут
же возникли разногласия, старый оказался физик, а молодой - химик, и
каждый считал, что основные проблемы подвластны именно его науке.
Все дело в молекулах - таково мнение юноши - они везде, роятся,
кишат, от их свойств и проделок зависит все в нас, и высокое, и
низкое. Старый физик считает, что дело глубже, упирается в коренные
свойства вещества. Он пытался проникнуть дальше молекул, но случай
помешал. Банальный случай, в духе времени, тех жестяных голосистых
будильничков, которые с детства нас мучили, кроя жизнь острыми
зубчиками шестеренок: пришли за ним, увели, заперли на много лет.
     Марк хочет сказать, что сейчас не так, но старик качает головой
- "главного не понимаете, всегда было так, и будет, чуть лучше, чуть
хуже... Для нас никогда места нет." Знакомые слова, подумал юноша,
он их многократно слышал, но чем молодость хороша - многое мимо
пропускаешь. Он ожесточен и не совсем справедлив, думает молодой о
старике.
- Все у нас разговоры о высоких материях, с птичьего полета, - тот
говорит с печалью в        голосе, - а по сути мы маленькая точка в
огромном деле.
     Марк с ним согласен, идет великая борьба за истину, и каждый -
малозаметный боец в своем окопе. Он произносит это с упоением, и не
может понять грусти старика. Как одни и те же слова по-разному в нас
преломляются... Впрочем, устал я от их проблем, от заумного языка,
далек от этих высот, от мучительного улавливания логических
связей... Нет, это не для меня.
     И эти двое устали, и молчат, обратились к себе, что-то
вспоминают.
3
     Что Марк помнил о себе? - какие-то мгновенные картинки. Лет в
пять - светлая кошка под кроватью - испугался, заплакал... Вагон,
лежанка, как поле в лунную ночь, тень самолета над крышей - большая
война, все, что от нее осталось... Объелся миндаля - тошнит, мать
ругает его... Глаза залеплены гноем, теплые руки - промывают,
успокаивают... Отец, впервые он здесь появляется, потом еще пару
раз, гуляет в парке, лица не видно, только улыбка витает в воздухе.
Потом бледный, лежит с застывшей улыбкой - впиталась в желтую
пористую кожу. Говорят, умер... До этого момент: конец лета, старое
дерево, шелковистая кора. Марк на толстой ветке, смотрит на дорогу.
Появляется отец, идет тяжело, останавливается...
     Спустя много лет Марк нашел это дерево - след несомненный, как
отпечаток пальцев. Время же, отделяющее от события, словно вытекло,
что напоминает об угаданной лихим художником многообразной
мягкотелости часов: они у него на краю стола, как раскатанный ком
теста, на веревке рядом с сохнущим бельем, на заборе - отрицание
единой точки отсчета, освобождение констант от жесткого футляра и
колючей настороженности шестеренок. Время подвластно масштабу
впечатлений: все, что дорого и важно, всегда рядом.
     Марк очнулся - старик начал новый заход, бомбил на бреющем -
"физика, царица наук..." - с юношеской горячностью, будто заморозили
его на много лет, и вот он оттаял, скрипит сосульками, звучат трубы
тридцатых, восторг шестидесятых... Оттаявший старик твердил то, что
знал, не замечая как вечно бегущая наука изменила свое лицо.

4
     Поезд бежал по слабопересеченной местности, за окном проплывала
страна. Старик не смотрит за стекло, он все знает, а юноша то и дело
поглядывает. Он едет из других краев - из Прибалтики. Там и песок
другой - прохладный, мелкий, упругий... сжимаешь в кулаке, он
сопротивляется, находит дырочку, как вода вытекает... За окном
деревья выше, травы гуще, разнородней, торчат беспорядочными
лохмами, непривычными человеку из страны аккуратного мха, надежно
врытых в землю валунов, где верх беспорядка - стыдливые веточки
вереска, тянущиеся к свету, где дышат скромностью чахоточные сосны,
каждая сама по себе, ни над кем не довлеет, и довольствуется своим
скрипом...А тут отчаянная давка, борьба за пространство, зато если
уж поле, то пустыня на версту. Изредка проплывают деревни -
поваленные заборы, гнилые пеньки, одичавшие палисаднички, крыши то
вздыблены, то провалены - просвечивают. Люди бредут под тяжестью
мешков или стоят, ничего не делая.
5
     Разгоряченные, они не заметили, как приехали. Последнее слово
оказалось за стариком - "вы мне о деталях, а я о главном..." Нет, я
о главном, подумал Марк. Возраст оппонента мешал ему проявить ту
страстность и безаппеляционность, которыми он славился среди
однокурсников. Собираясь, он продумывал сокрушительные аргументы.
     Они вышли на длинный перрон. вскарабкались на переходной мост
по ступенькам, обитым коварным железом. Марк тут же представил себе,
как падает - обязательно затылком!.. и, внутренне содрогнувшись,
отшатнулся от видения. И тут же вообразил снова, словно кто-то
подталкивал его, подсовывал детали - быстро чернеющую кровь,
отброшенный в сторону бедный его чемоданчик, он падает,
раскрывается, и налетевший с грохотом и визгом встречный поезд
размалывает фанерное тельце в труху, а намотанная на колесо рубашка
машет рукавом и удаляется.
     Он досадливо потряс головой - постоянно боролся со своим
воображением, вредным для человека строгих знаний. Из-за своих
фантазий он с детства был невнимателен к окружающему миру. "Тебе
пора увидеть жизнь, как она есть" - говорили ему доброжелатели.
Наука в конце концов исправит меня, надеялся он, в ней нет места
бредням.
6
     - Какая вечность, какой тут полет... - сказал старик, с высоты
моста оглядывая местность. Зловоние вокзала на сотни метров убило
растительность, только самые выносливые ростки чернели то здесь, то
там. Старик стоял, пытаясь отдышаться - коренастый, в телогрейке с
обожженным боком, вязаной шапочке и тупоносых разваленных ботинках.
Марк подивился не столько его словам, сколько тоске, прозвучавшей в
голосе. Сам он с молодым оптимизмом смотрел не рядом с собой, а
дальше, и видел - стоят красивые деревья в желтом и багровом, в
разгаре теплая осень... Совсем не время для тоски, подумал юноша,
бедственное состояние жизни временно, а наши-то проблемы вечны!
     Наконец, старый отдышался, и, размахивая руками, пошел вниз так
быстро, что Марк забеспокоился, представив себе планирующую на
рельсы телогрейку, беспомощную обагренную лысину... Опять! - он
одернул себя, и, чтобы отвлечься, стал думать о своем новом
знакомом, как досадно изменчив его характер, большой недостаток для
ученого. Сам он ежедневно работал над собой, чтобы стать настоящим
исследователем природы.
Они вышли на привокзальную площадь. Через нее были проложены мостки
для тех, кто желал перебраться на противоположную сторону. Там
чернел длинный широкий сарай с надписью - "клуб железнодорожников".
Чуть в стороне от входа на полуметровом постаменте стоял
вождь-лиллипут, пиджак его, штаны, голова и указывающая на Марка
рука мерцали золотом, ботинки остановились на уровне живота
прохожих, так что каждый мог заглянуть в невидящие глаза и погладить
маленькую лысую головку. Карманный вождь, основатель страны
дураков... - подумал Марк, но тут же одернул себя: перед тобой
великие дела, а ты о глупостях!
     Старик потянул молодого в темноту, к стоянке, туда не спеша
прогромыхал грузовик с крытым кузовом и болтающейся сзади лесенкой -
"это наш". Марк, старик и два молчаливых человека погрузились, в
кузове оказались скамейки, намертво приделанные к полу. Тряхнуло,
дернуло - поехали.
7
     Неприветливым и даже страшным казался Марку лик этого огромного
ничейного пространства. Грузовик едет, тьма сгущается, земля
поглотила маленькую заводную игрушку, путники дремлют, несмотря на
немилосердные толчки и прыжки, мотор дрожит, ревет, пучок света
мечется, рыщет, выхватывает то здесь, то там немые картины, и тут
же, указав, оставляет позади. Деревенский двор, крыльцо, кривые
ступени, огонек папиросы, светлая рубашка, веранда - темна, женская
фигура между светом и тенью... и все сразу исчезает - и крыльцо, и
дом, и свет. Любопытство охватывало Марка при виде этих кадров
немого кино - и тоска по случайно высвеченной, уходящей в темноту
жизни. Может, живи я здесь, было бы лучше, спокойней, интересней...
А может, здесь живет она, женщина из тех, кого видишь во снах и
всегда расстаешься, средоточие всего, что так хотел встретить и не
получилось: кто о счастье думает, кто о нежности, пусть мимолетной,
кто спокойствия ищет... И не случайна эта тоска, ведь много такого с
нами происходит, что впору задать вопрос - ну, почему?..
     Почему эти двое избрали такой путь - случай или разумный выбор?
Некоторые говорят - что нового в науке, она только объясняет нам то,
что давным-давно существует, пусть не осознавая себя, но со
спокойным достоинством. Именно, именно здесь встречаешься с новым
знанием, возражают другие, что нового в литературе, в живописи? -
все уже было, ненависть и любовь, смерть и одиночество. Вытоптан
круг. Не считаете же вы интересными истории о вымышленных фигурах,
так называемых героях? Стремление плодить их все новых, напоминает
неуемную жажду художника-реалиста как можно ближе придвинуться к
натуре. И что он в конце концов получает? - раболепное
правдоподобие, "обманку", и пчелы садятся на искусственные, из
холста и красок, цветы... Откуда возникает страсть к открыванию
других миров, какой бес отрывает человека от созерцания собственных
глубин, и бросает в пространство, которое к нему глухо и слепо?..

8
     Марк очнулся от толчка, подбросившего его. Он тут же представил
себе, как вылетит сейчас в черноту между низкой задней стенкой и
брезентом, и полетит над землей, набирая высоту... Он грохнулся на
прежнее место, и, окончательно проснувшись, подумал - "наука одолеет
твои бредни, она жизнью подтверждается!" Старик не проснулся,
согнулся еще сильней и захрапел, а Марк больше не мог заснуть.
     Сколько он помнил себя - никакого "счастливого детства" и в
помине, сказки! Жить было тревожно, родители в постоянном страхе -
что принесет вечер, будет ли завтра?.. И что-то произошло, отца
выгнали с работы, хлеб посыпали сахаром и давали вместо обеда...
Потом? - долгие болезни, душная подушка, противное питье... Дальше
одиночество, книги, мокрые осенние вечера, отражения фонарей в
лужах... Об этом можно долго и с большим чувством, но зачем? - кто
знает, тот сразу вспомнит, а кто этим не жил, тому бесполезно
намекать. В пятнадцать Марк невнимателен к жизни, бродит один у
моря, плутает меж деревьев старого парка, насыщен собственными
ощущениями: идет, плечом вклиниваясь в темноту, входит в мир,
который тут же оживает - касается ветками, листьями, песком шуршит
под ногами, а за спиной, как прочитанная книга, захлопывается,
отмирает...
     Но время идет, и юноша, поглощенный своим ростом, в конце
концов, устает от себя, чувствует, что ходит уже по кругу, весь
внутри собственных ощущений, а пробиться глубже не может. Он требует
нового материала, но отвергает мелководье окружающей среды, ждет,
что ему откроется настоящая жизнь, свободная... И выбирает из того,
что перед ним, а этот выбор всегда ограничение, особенно, если
делается мальчишеской бестрепетной рукой.
     Он искал связей с живым делом, но растворяться в жизни не
желал. Живи раньше, может, стал бы философом, из настоящих, а не
тогдашним попугаем? Или алхимиком, или даже монахом?.. А в то время
царствовала наука, занятие трезвое, полезное для жизни... хотя с
другой стороны совершенно фантастическое... Нет, нет, юноша так не
думает, он в восторге! Наука правит бал, даже поэты и художники,
увлеченные фокусами новой хозяйки, стали выдавать идеи за образы.
Искусство перестало расти, как лист на дереве - естественно и тайно,
оно теперь придумывается, конструируется ... Истерия точности
охватила все сферы. И, конечно, во всем виноваты молекулы, от них
зависит и природа, и внутренняя наша жизнь, и даже высочайшее ее
проявление - творческий дух, то, что называли вульгарно "парением",
и многое другое. Все это не могло не захватить мальчика, к тому же
перед ним возник идеальный образ: когда есть идея, ищи человека.
9
     Как-то мать послала его в сапожную мастерскую, Марк пошел,
забыв, конечно, сумку, и там, сжалившись над ним, завернули его
старые ботинки в газету. В ней среди сальных пятен и морщин сияла
статья, она своею ясностью сразила Марка наповал. Бывает, тянешься к
чему-то на верхней полке, кончиками пальцев трогаешь, а не схватить,
и вдруг кто-то дарит тебе несколько недостающих сантиметров роста.
Все, ранее непостижимое для него, в статье было выражено простым
числом и немногими словами, с безжалостной жесткостью и прямотой
разложено по полочкам. Будь Марк поопытней, может, распознал бы за
этой прозрачностью умение решительно отделять известное от
непонятного и круто обрезать на самом краю. Напрасно думают, что
наука о таких уж растаких тайнах - она о том, что подоспело
уложиться в ее железное ложе, подчиниться ее логике. Марк с
восторгом впитывал каждое слово, в нем давно накопилась тяга к
ясности, пониманию причин. Уж слишком он казался себе темным,
непонятным, и мир, естественно, тоже. Собственно, он его никогда и
не видел - постоянно выдумывал что-то свое и при этом стыдился
собственной несерьезности, замечая, как сверстники рвутся "постичь
жизнь"... И вдруг обнаруживает почтенное взрослое занятие, похожее
на детскую забаву - что-то тебе время от времени показывают,
мелькает уголок, и по нему надо угадать предмет. Не совсем угадать,
конечно, - надо знать приемы, иметь навыки и знания... И все-таки,
он здесь углядел явные признаки свободы, сходство с той внутренней
игрой, которую постоянно вел с самим собой, выхватывая из жизни и
книг отдельные сцены, лица и выстраивая их по-своему, придумывая
речи и поступки, многократно переставляя местами, становясь героем и
центральной фигурой любого действия... Теперь то, что казалось ему
собственным недостатком, детской несерьезностью, вдруг получает
поддержку!
     В этом деле - науке, не было полного своеволия писателя или
художника, тем более, того произвола, который допускается в наших
выдумках, но зато получаешь не миф, не мираж, а то, что может
убедить весь мир, и утвердиться навсегда, как истина для всех. Это
отучит меня от сплошного тумана, думал он, ведь стоишь на твердой
почве фактов. С другой стороны, все-таки, своя тропинка, не
плетешься общим трактом, не погряз в мещанской трясине... Не думаю,
что его мысли были столь отчетливы, скорей ему просто понравилось
это занятие. С тех пор он не сомневался, и не жалел о выборе.
Огромное пространство открылось перед ним - исследуй, познавай
каждый день новое! Почему сюда не рвутся толпы - на простор, к
свободе, а предпочитают теплые углы, домашний уют... или разбой,
интриги, обманы - скудные радости, известные всем?.. В чем тут дело?
Он не мог понять.
     А статью написал некто Глеб. Имя воткнулось в память Марку как
заноза - вот бы к нему... Он выучился и теперь с новеньким дипломом
едет к своему кумиру детства, попытать счастья, в тот самый главный
Институт.
10
     Дорога ринулась вниз, грузовик летел камнем, расшвыривая
воздух, дух захватило... Но скоро притяжение опомнилось, прижало
возомнившую машину к шероховатому асфальту, и начался мучительный
для механизма подъем: мотор выл и стонал, и в конце концов победил -
выбрались на купол. Высунувшись из узкой боковой щели, Марк увидел
впереди только огромное черное небо и далекое мерцание звезд. Выше
этого куска земли не было ничего на много километров, где-то внизу
текла река, за ней пустынные леса. Здесь, на этом пятачке, в темноте
спят люди, делающие самое высокое дело на земле.
     Тряхнуло еще пару раз, и остановились. Зашевелились фигуры на
скамейках, стукнула дверца, возник голос - "вылезай, приехали..."
Перед Марком оказалось одноэтажное кирпичное здание. Гостиница.
Нашли дверь, обитую рваным дерматином, отчаянно стучали, пока не
зажегся в одном из окон свет, высунулась лохматая голова и сказала
женским басом - " Чо, не видишь?.." При свете спички разглядели
бумажку - "местов нет". Старик сполз с лесенки и молча наблюдал за
отчаянием Марка. Потом кашлянул и сурово сказал:
- Вообще-то я к себе не приглашаю, но в данном случае... могу
предложить чай и небольшой   топчанчик. Не богато, но в тепле.
     Марк, бормоча слова благодарности, пошел за стариком по сырой
бугристой почве, поднимая вороха листьев. Прошли рощицу темных
тревожно шумящих берез, остановились у края. Овраг, за ним
угадывались очертания домов.
- Поверху короче, но трудней.
     Что тут трудного, подумал Марк, увидев темную полоску мостика,
висящего над оврагом. В глубине переливалась вода, время от времени
раздавался кошачий вой и призывное мяуканье, овраг жил полнокровной
жизнью... Они шли по длинным прогибающимся доскам.
- Здесь небольшое препятствие... - Старик обернулся, лицо казалось
бледным пятном. - Я Аркадий Львович, лучше - Аркадий.
     Вспыхнули сложенные вместе несколько спичек, осветили широкую
щель: досок не было, только узкие, в стопу шириной, железные
полоски, основа шаткой конструкции.
- Держитесь за перила, и вперед!
 - Каждый день ходят, и досочку не положить... - подумал Марк.
Словно угадав его мысли, Аркадий вздохнул:
- Каждый день по доске... тащу, кладу, а к вечеру исчезает.
      И кратко, но энергично высказался, что по его мнению следует
сделать с подобными людьми. Марк удивился - люди ставили столь
небольшое имущество выше собственной безопасности. Действия же,
которые предлагал А