Ирина Дедюхова.
   Повелительница снов

     © Copyright Ирина Дедюхова
     Email: drkaz@uni.udm.ru
     Date: 10 Apr 2000



     Память - самая странная штука,
     То накатит приливной волной,
     То не выдаст в молчанье ни звука,
     Поражая на миг глухотой.

     Время в памяти нашей хранится.
     Средь сегодняшней суеты -
     Пожелтевшие книжек страницы
     И наивные наши мечты.

     Что маячит под призрачной маской
     Разлетевшихся календарей?
     Время - старый волшебник из сказки
     Или память зачеркнутых дней?

     Не услышим в ответ мы ни звука,
     Не познаем исток и конец...
     Здесь сокрыта немая наука
     Отстучавших когда-то сердец.

     Все равнины покроются солью,
     И исчезнет последний народ.
     Сердца трепетом, нежною болью
     Отмечаем мы времени ход.

x x x
     Выбрав  родителей,  дату и  место  рождения,  душа устремилась  к давно
ждущей  ее  женщине. Перед  ней  лежало  огромное колыхающееся поле слепков,
которое  ей надо  было пройти, сохранив  свою  сущность. Лишенные  оболочек,
изломанные,  истерзанные  обломки  стремились  соединиться  в  нечто  целое,
стараясь прилипнуть  к любой женщине, ждавшей ребенка.  Они  жадно поглощали
энергию приблизившихся к  ним душ, шлейфом цепляясь  к любой из них.  Каждое
движение этой массы было наполнено одни страстным воплем: "Жить, жить, опять
жить! Воплотиться! Стать целым!". Что  же сделали люди со своей  душой,  что
бесформенным   беспамятным   комом   висела   теперь   между   временами   и
пространствами?
     Распаляя свое свечение,  душа  прожгла  себе  путь в этом  поле, и тихо
стала  опускаться к  почуявшему  ее, враз забившемуся сердечку.  Рядом с ней
таяли  хлопья  выгоревших обломков  душ.  Душа  засыпала,  колокольный  звон
прежних жизней и воплощений  затихал, начинался большой сон Детства. Который
раз она становилась чистым листом, на  котором Жизнь  выводила  свои сложные
письмена...

     О ТОМ, ОТКУДА БЕРУТСЯ ДЕТИ

     В погожий,  по-летнему  теплый день в конце апреля  59 года на  пыльном
базаре  заштатного городка  в  Предуралье  стояла  молодая супружеская пара.
Базар  был  беден  и  пуст.  На солнышке среди  шелухи  от  семечек  грелись
приблудные  собаки.   Только  на  одном  из  прилавков  деревенская  старуха
торговала темно-болотного  цвета,  похожими на жаб, солеными огурцами. Спрос
на  них  явно  превышал  предложение, и  у  прилавка  выстроилась  небольшая
очередь. Продавщица,  наслаждаясь важностью  момента, не  торопясь доставала
огурцы и пыталась мило беседовать с каждым покупателем.
     - Толя, я прямо сейчас, прямо здесь умру,  если не съем соленый огурец!
Пойди и отбери у этой бабки!
     - Ленчик, потерпи, я сейчас в очередь встану!
     Его  светловолосая  симпатичная  жена,  ничего  не  ответив,  подошла к
оторопевшей старухе и молча отобрала у  нее скользкий огурец. Пока муж совал
разоравшейся бабке рубль, жена с наслаждением цинично схрумкала овощ прямо у
прилавка.
     - Лена, ну, зачем ты так? Меня чуть в очереди не побили!
     - Ой,  Толяна,  мне  что-то так  плохо,  так плохо! Ох, когда  это  уже
кончится? Сам-то не беременный, вот был бы беременным, узнал бы...
     Супруги отошли  к  зеленому забору,  и  молодая женщина,  захлебываясь,
согнулась пополам  в  приступах  рвоты.  Вышел и  бабкин  рублевый огурец  и
обеденная картошка с луком и почему-то халвой.
     - Толя, у меня осталась халва в пакетике,  я есть не  могу, а  ты прямо
сейчас съешь!
     - Лена, я уже не могу есть эту халву, и на улице неудобно как-то...
     - А мне блевать на базаре у забора удобно? Ешь, мне надо тебя занюхать!
     Будущий  счастливый отец молча давился халвой, пока жена с наслаждением
его нюхала. Они нюхали халву уже где-то с месяц. Это было настоящим, большим
человеческим счастьем.

x x x
     Если забраться на самую вершину сопки, то весь мир будет лежать у твоих
ног. Люди -  мелкие  смешные букашки, такие  далекие  отсюда! Рядом тайга, и
вершины векового кедровника достают тебе до плеч. Луга весной покрыты яркими
соцветиями жарков,  можно часами смотреть и  смотреть на  колыхание махровых
шапочек. Кто  же смог придумать, вообразить такую  красоту? Вот сейчас ветер
ударит  в лицо, и она побежит, раскинув руки, по пригорку вниз. Быстрее, еще
быстрее! Ноги сами  ускоряют  бег, а  навстречу несутся  лагерная котельная,
заброшенная баня, соседские огороды...
     Как только Лена стала себя помнить, она всегда хотела иметь двух детей.
Ее  родители имели слишком много детей для такой жизни -  семь,  а она  была
лишь третьей и ей доставалось от младшеньких на полную катушку. Нет, она  бы
хотела родить только девочку и мальчика. Девочка должна была  у нее родиться
старшей. Она помогала бы  ей  водиться с  мальчиком, как Лена  помогала маме
водиться с младшими братишками.
     Лена  родилась  в  небольшом  сибирском  шахтерском  поселке   в  семье
сосланных сюда еще до революции поляков и ненавидела этих поляков до глубины
души.  Поляки  отравляли  всю  ее  молодую  жизнь.  В  ее  военном  детстве,
приехавшие к ним в поселок в  эвакуацию девочки-полячки,  учившиеся с ними в
классе,  ходили в красивых форменных платьицах, которые им посылали по линии
Красного  креста.  Лене  никто  ничего такого  не  слал,  только  однажды ей
досталась ношенная американская кофточка. Ее папу отправили служить в Войско
Польское,  потому что он знал польский и был с виду совсем поляком.  А среди
войны он вернулся  с отсохшей правой рукой, и ему не платили какие-то  очень
важные  для  них  деньги, потому  что он воевал не  в  Советской Армии,  а с
какими-то поляками.  Ленина мама, с трудом говорившая по-русски, тоже  очень
ненавидела этих поляков, потому что всех  ее  сыновей после войны отправляли
теперь служить в  Польшу.  А  там начальство  всегда использовало их  знание
этого  языка при  разборках  с местным населением. Когда  однажды  командиры
поглушили гранатами  карпов в  пруду у  поляков,  то  эти самые поляки очень
жестоко избили брата Лены - Геннадия, которого послали объяснять,  что никто
в преждевременной  кончине  карпов не виноват.  Лена очень стеснялась  своей
шепелявости, стыдилась,  но  ничего не  могла  с  этим поделать.  А  что тут
сделаешь,   если   дома   из-за  этих  поляков,  провались  они  вовсе,  все
пришепетывают на разные лады?
     Лене еще  целый год  после окончания школы пришлось работать. Ей  нужны
были  деньги, чтобы купить пальто и обувь. Не могла же она поехать учиться в
кирзовых сапогах, которые  были, к тому же, у них на двоих с младшим братом!
Работать в сибирском поселке, кроме как в лагере на вольнонаемной должности,
было негде. И  семнадцатилетняя Лена год работала там учетчицей. Сразу после
войны почему-то сажали, в основном, военных летчиков. Мост  такой пошел. Эти
летчики - с быстрой реакцией, импульсивные, избалованные орденами, трофейным
шоколадом и  женским вниманием,  совершенно  были не  приспособлены к  жизни
зэков.  Они  держались  сплоченной группой,  били развязных блатных, которые
липли  к  Лене,  и  почти  не матерились при ней. Но после  того  как к  ним
приставили  Лену,  у  них начались  побеги.  Бежали,  в  основном,  молодые,
красивые  даже в робе мужчины, которые уверяли Лену, что их, посадили  ни за
что,  просто  так.  Однажды  Лене  пришлось  утром  идти  на   работу   мимо
выставленных,  для устрашения других бегунов, трупов с  объеденными за  ночь
собаками, неузнаваемыми уже лицами. Лену перевели в управление, а к летчикам
учетчицей поставили старую кривоногую хакаску с рябым лицом.

     Когда Лена  поступила  в Иркутский  медицинский институт,  то  попала в
совершенно  незнакомую среду. Здесь работали какие-то древние старички - еще
дореволюционная   профессура,   сохранявшая   свой    собственный   мир    в
неприкосновенности.  Многие  преподаватели были  сюда высланы,  а  о  многих
шепотом  говорили,  что  они бежали, бежали  от красных,  от  революции,  до
Владивостока не добежали,  и в Иркутске, в результате, и осели. Профессора и
ассистенты любили между собой поговорить по-французски и для практики, и для
души.
     Лене  было по-женски комфортно в  этой атмосфере  ушедшей культуры. Она
впервые почувствовала  себя  женщиной, дамой.  "Мужчина старой закалки!",  -
мечтательно говорили  молоденькие  студентки  о  своих  ветхих,  но все-таки
полных мужского обаяния и светского шарма профессорах. Не все, конечно, было
Лене  понятно  в  этом их  мире. Например,  у них в  кабинете анатомии висел
скелет  в  белом   халате  и  шапочке  профессора.   Это  один  из  покорных
профессоров,  желавший   укрепить  материально-техническую  базу  заведения,
завещал свой скелет институту. Он,  бедный, не предполагал, что  его будущая
студентка  будет  давиться  рвотой,  глядя  на  него и припоминая  такие  же
безносые лица на лагерном кровавом снегу.

     Не  смотря  на  крайнюю бедность быта, студенты любили тогда устраивать
танцевальные  вечера.  Это  были   танцы  под   живую   музыку,  требовавшие
достаточной  подготовки:  вальсы,  танго,  фокстроты,  румбы... Студенческие
профсоюзы  вузов  города  в   складчину  снимали  паркетный  зал  Иркутского
коммерческого  института, и под  доморощенный джаз молодые люди знакомились,
дружили, влюблялись, женились.
     Лена была очень худенькой и веснушчатой девушкой. Она  просто не знала,
куда от этих веснушек деваться!  Но  она имела  самые красивые волосы  среди
студенток   Иркутска.   На   танцах   к   ней   обязательно   подкрадывались
насмешники-горняки - студенты горного института и потихоньку  расплетали две
толстые  пшеничные косы,  пытаясь выявить подплетку.  Лена с  подружками при
этом делали  вид, что ничего не замечают.  Потом она, встряхивая шелковистой
волнистой  пеной,  покрывавшей  всю ее  худенькую  фигурку со  взятым взаймы
платьицем, сразу же превращаясь в королеву бала,  с улыбкой оборачивалась  к
своему новому, потерявшему дар речи, поклоннику.

     Лену все время окружала толпа восторженных молодых мужчин. Она никак не
могла сосредоточиться и выбрать себе мужа, все время  кто-нибудь звал в кино
или на танцы. А по ночам ей снились мальчик и девочка, они что-то кричали ей
издалека, а она не могла расслышать. Лена просыпалась в слезах и думала, что
сегодня ей  обязательно  надо влюбиться, вот хотя бы в руководителя практики
по  паталогоанатомии. Вот  сегодня она  там  отдежурит  и влюбится, прямо  в
морге!
     Пошла она на дежурство пораньше. Перед осколком зеркала в общежитии она
долго  репетировала свою  влюбленность,  поднимала брови,  интересно  щурила
глаза, округляла  губки.  Константин Валерианович был старше ее на пять лет.
Он был фронтовиком, членом партии и очень симпатичным. Почему-то он  был еще
не женат.  И, хотя все потихоньку говорили о  его многочисленных романах, он
нравился Лене. В его  взгляде и  улыбке было что-то порочное, волнующее, что
так  влечет  всех  женщин.  И  эта  его  мрачная  профессия  тоже  почему-то
импонировала неискушенной девушке из таежной глубинки.
     - Ленка,  скорее! -  крикнул ей Константин, уже облаченный  в резиновый
фартук.  Лена  вошла в  прозекторскую и увидела  голую тоненькую девушку  на
столе.  Она  была  совсем свежая,  только что  доставленная, и  казалась еще
живой.
     - Константин Валерианович! Что с ней?
     - Заворот кишок! На вечеринку пришла, голодная была, видно, на пельмени
накинулась... Студенточка, заря вечерняя!
     Константин ловко разделал девушку, в  посудину, что держала Лена, вынул
содержимое  желудка.  Сибирские  пельмени  покойница   проглотила,  даже  не
прожевав.  Они лежали перед  Леной ровненькие, точно только что вылепленные.
Кроме пельменей в желудке у студентки не  было  ничего и очень давно. У Лены
тоже были  такие  времена, когда она  потратила деньги,  присланные  старшим
братом, на  бостоновый костюмчик. И слава Богу, что ее никто тогда не позвал
на пельмени.
     Лена очень боялась, что Костя  сейчас что-нибудь  скажет  гадкое, и  он
сказал: "Ну, Ленка, сегодня мы с  ужином! Вали  по новой варить!".  Вместе с
посудиной  Лена опустилась  на цементный  пол  и заплакала.  Из-под  колпака
выбились  две ее  толстые косы.  Нет, ни за что она не выйдет замуж  за этих
полоумных медиков!
     Из  морга  Лена шла подавленная, настроение было паршивым.  На углу,  в
утреннем  холодном  мареве она  увидела мужскую  фигуру.  Она вначале  очень
испугалась,  потому  что после  смерти  вождя из  лагерей  выпустили  всякую
сволочь, в  Иркутске теперь ни одна ночь не  проходила без убийств. Но потом
она узнала  Анатолия, он  ухаживал за ее  соседкой по  комнате Галей и часто
приходил к ним в комнату. Толя стоял на морозе и нервно курил "Беломор".
     - Здравствуйте, Анатолий!
     - Леночка!  Я тут тебя  жду! Девушки сказали,  что ты, на ночь глядя, в
морг поперлась! Ты с ума сошла? Ко мне тут пару раз какие-то шпаненки липли,
закурить просили!
     - Я на дежурстве была! И вообще мне все равно! А ждать тут меня нечего!
Конечно, ты можешь меня проводить до своей Гали, нам как раз по пути.
     - Ленка, я больше так не могу! Выходи за меня замуж!
     Лена  не  успела  опомниться,  как  Анатолий сгреб  ее в  охапку и стал
целовать. После той девушки с пельменями Костя налил ей стопку спирта и тоже
лез с поцелуями,  она кое-как  от него отбилась. А Толя застал ее совершенно
врасплох. У Кости  была холодная жадность, а этот, кажется, действительно ее
жалел. Она положила голову Толе на плечо и стала  реветь. Толя  подхватил ее
вместе с докторским саквояжиком и понес к общежитию.

     Анатолий был  молодым инженером-строителем, приехавшим  в Иркутск после
окончания  Новочеркасского  политехнического института.  Он  вообще-то хотел
поехать в Якутию, потому что на  Чукотку у них распределения в том  году  не
было. Но  в Якутию поехал парень, имевший более высокий бал, чем был у него.
Троечники  с   их   потока   были   вынуждены   довольствоваться  такими  не
романтическими, приземленными местами  как  Сочи  и Пятигорск.  Анатолий был
потомственный  донской казак  с огромными горячими глазами  и  шапкой буйных
черных волос. Он случайно познакомился с Лениной соседкой Галиной и зашел за
ней перед  киносеансом.  Лена в этот момент как раз вернулась  из  городской
бани  и  сушила  свои  волосы  перед  печкой.  Анатолий,  увидев  ее  мокрые
распущенные  волосы,  большие  с   поволокой  глаза,  почувствовал,  что  он
спекается  у той печки,  как картошка. Он  стал  соображать,  как ему  взять
прислон от враз надоевшей Галины к Лене, к которой стремилась сейчас вся его
душа. Но видеться с ней он мог, только заходя к Галине. Он уже месяц мучался
так, когда узнал,  что  Ленка, весь день крутившаяся перед зеркалом, вечером
потащилась к Костьке-трупильщику. Анатолий пошел за ней  к городскому моргу.
Он  замерз,  истерзал  себя ревностью  и  понял,  что  без  этой  конопатой,
шепелявой польки не может жить.

     На их свадьбе  пять дней гуляла  вся Партизанка, так назывался какой-то
особый район в Иркутске, где, очевидно, когда-то жили иркутские партизаны.
     Когда Лена  вышла  замуж  за Толю, его  призвали  в армию, и они  стали
ездить  из  гарнизона в  гарнизон по всему Дальнему Востоку, и  на  какое-то
время задержались на реке Манджурка.
     Там  они  впервые  в жизни попробовали  китайские  бананы и ананасы.  С
отвращением они  потом вспоминали китайских уток, которых практичные китайцы
откармливали рыбой, поэтому их жирное мясо, сколько его не туши, так и пахло
рыбой. Здесь же Толя потерял свою прекрасную шевелюру, а Ленины косы понесли
значительный урон. Что-то  там  было  такое,  о чем  не  любят  рассказывать
военные руководители, которым всегда мало того, что они имеют в арсенале.

     Как  и  подавляющее число тогдашних  молодых семей,  Толя  и Лена  были
отчаянно бедны. Переезды только  усугубляли их  нищету. Кроме того, они были
средними детьми огромных крестьянских семейств. Во  время учебы в институтах
им  помогали старшие дети,  теперь на них  ложилась  обязанность по обучению
младших. Каждая  копейка учитывалась  ими, и тратилась  Леной  с  серьезными
житейскими  размышлениями.  И  еще  они оба  очень  хотели,  чтобы  Анатолий
поскорее   демобилизовался   из   армии,  хотели  устроить  тихую   жизнь  в
каком-нибудь   хорошем  городе.   Лене  под  завязку  хватило  сибирской   и
дальневосточной романтики.  Практическая женщина, она хорошо помнила, как их
семейство в Сибири в войну выцарапывало из  мерзлой земли на  чужих огородах
гнилую картошку.
     Она  хотела  бы жить в таком месте, которое имело  бы более благодатные
природные  условия, но все же  никогда не попало бы в оккупацию. А Толя, чей
родной  хутор в последнюю войну оккупировали  дважды, и вынужденный писать в
анкетах  "был во  время войны на захваченных и оккупированных  территориях",
целиком  в этом  был согласен  с  женой.  Но  пока  они  все  ездили-ездили,
служили-служили...
     Лена очень  хотела  родить  поскорее  своих девочку и  мальчика, но  ее
плодовитые  родители  завели еще  одну дочку напоследок, а  от папы Анатолия
пришло слезное письмо  о срочных  выплатах налогов, с которыми они  не могли
справиться сами. И Лена, посылая их родителям денежные переводы, с  горькими
мыслями все отодвигала встречу со своей девочкой.
     По  ночам она часто  думала об  этой  девочке. Она  должна сделать все,
чтобы у маленькой  в детстве было  все замечательно, а не как у  Лены. Еще в
институте  на  третьем  курсе,  на  практике  по  педиатрии,   их  водили  в
показательное   детское   отделение.  Лена   впервые   увидела  там  детскую
никелированную кроватку, которая потрясла  ее своим великолепием. Она твердо
решила, что у ее дочки будет такая же! Нет, она не может рожать на чемоданах
в переполненном офицерском бараке!
     Они как-то там предохранялись. Понять это могут только те,  кто пытался
предохраняться  в  50-е  годы в СССР. И  вообще, секс -  в огромном  дощатом
бараке  с одним титаном на семнадцать семейств с бабками и детьми оставил  у
Лены на всю жизнь достаточно сильные ощущения.
     После  демобилизации  Толи  они  стали  перебираться поближе  к  центру
страны. Строителю  и  врачу  были везде  рады. И вот,  они осели в небольшом
городе в Предуралье.  Здесь  им наконец-то дали первое в их жизни  отдельное
жилье - настоящую однокомнатную квартиру! Хотя она  была совсем маленькая, а
ее  единственное  окошко  упиралось  прямо  в  трубу  районной  котельной  и
занавески  были постоянно в копоти, но  какое это было счастье! Их  особо не
интересовала история этого  городка, который  вообще-то еще до революции был
известен на весь мир  своими оружейными производствами, недалеко от  их дома
даже  жил всемирно  известный конструктор автоматов. Какое им  дело до этого
всего?  У  них была  радиола, коллекция пластинок  Лещенко  на рентгеновских
снимках, они были  молоды, и их  жизнь только начиналась! Теперь  даже можно
было подумать о маленьком!

x x x
     Бывают в  жизни грустные дни. Они становятся очень грустными, когда все
тянутся  и тянутся один за другим месяцами, годами... Молодая чета выяснила,
что весь их героический взаимный сексуальный садизм был совершенно напрасен.
У Елены,  скорее  всего,  никогда  не будет детей. Из-за  голода  в  военном
детстве она имела недоразвитые  женские органы. Они жили в ожидании чуда, но
ожидание  затягивалось.  Дальнейшая их  совместная жизнь  была под вопросом.
Множество  одиноких  женщин уже  пытались  "раскрыть" Лениному  мужу  глаза.
Поэтому она  очень нервничала и часто уходила на работу с опухшими от ночных
слез глазами.
     Как-то  Анатолий  пришел  нетрезвым  с работы  и сказал, чтобы  Лена не
переживала, они еще подождут год, а потом уедут туда, где их никто не знает,
и  возьмут малышку  из роддома. Но каждую  ночь Лена плакала  и  звала  свою
девочку.
     Однажды  Лену  вызвала  главврач