складки,  любитель  задавать  редакторам   воскресных   газет
каверзные вопросы насчет скачек, считавшиеся среди его приятелей  настоящими
головоломками; и джентльмен актерской складки, в юности серьезно помышлявший
о сцене, но благодаря интригам так и просидевший всю жизнь  за  кулисами;  и
джентльмен  ораторской  складки,  мастер  произносить  спичи;  и  джентльмен
литературной  складки,  писавший  пасквили  на  всех  остальных  и   знавший
наперечет все чужие слабости, но только  не  свои  собственные.  Был  тут  и
джентльмен музыкальной складки, любитель пения; был и любитель трубки; был и
охотник кутнуть; некоторые джентльмены были любители  сразиться  в  вист,  и
почти все они были большие охотники играть на бильярде и держать пари.  Надо
думать, что все это были джентльмены деловой складки, так как все они  имели
занятия по торговой части, а сверх того все они, каждый на  свой  лад,  были
большие охотники до развлечений. Мистер  Джинкинс  был  джентльмен  светской
складки, он почти  каждое  воскресенье  прогуливался  в  парках  и  знал  по
внешнему  виду  множество  карет.  Кроме  того,  он  любил  намекать  весьма
таинственно  на  каких-то  роскошных  женщин;  подозревали  даже,   что   он
скомпрометировал одну графиню. Мистер Тендер был  джентльмен  юмористической
складки, тот самый, который пустил в ход  шуточку  насчет  "хомута",  и  это
блистательное  словцо  переходило  теперь  из  уст  в  уста  под   названием
"последняя  острота  Тендера",  встречая  во  всех   углах   комнаты   самый
восторженный прием. Не мешает добавить, что  мистер  Джинкинс,  сорокалетний
кассир из рыбной лавки, был значительно старше всего остального общества. Он
был также старейшим из жильцов и по праву этого двойного старшинства занимал
в доме первое место, о чем уже упоминала миссис Тоджерс.
     С обедом произошла  значительная  заминка,  и  бедная  миссис  Тоджерс,
получив с глазу на глаз выговор от Джинкинса, по меньшей мере  раз  двадцать
выбегала на кухню поторопить и каждый раз возвращалась  с  беспечным  видом,
будто у нее и в мыслях не было  ничего  подобного  и  она  вовсе  никуда  не
выходила. Тем не менее разговор шел без перебоя, ибо один  из  джентльменов,
коммивояжер парфюмерной фирмы, показывал всему обществу интереснейшую штучку
- какое-то совсем особенное мыло для бритья, вывезенное им  из  Германии,  а
джентльмен литературной  складки  прочел  (по  общей  просьбе)  сатирические
стихи, написанные им не так давно по  поводу  замерзшего  во  дворе  бака  с
водой. Эти развлечения  и  происходившие  по  их  поводу  разговоры  отлично
помогли скоротать время до появления обеда, о котором Бейли-младший  доложил
следующим образом:
     - Харч на столе!
     После такого сообщения все немедленно спустились вниз, причем некоторые
шутники в задних рядах вели  под  руку  других  джентльменов,  в  подражание
счастливчикам, завладевшим девицами Пексниф.
     Мистер Пексниф произнес молитву - краткую и  благочестивую  молитву.  -
призывая благословение свыше на аппетит присутствующих и поручая  всех  тех,
кому нечего есть, заботам провидения, которое, как сказано было  в  молитве,
обязано о них печься. После чего приступили к еде не слишком чинно,  зато  с
аппетитом; стол ломился под тяжестью не только тех  деликатесов,  о  которых
обе мисс Пексниф были предупреждены заранее, но  и  от  разварной  говядины,
жареной телятины, грудинки, пирогов, паштетов и изобилия тех  неудобоваримых
овощей,  которые  пользуются  особым  уважением  хозяек  за  их   насыщающие
свойства. Кроме того, тут были бутылки с портером, бутылки с вином,  бутылки
с  элем  и  другими  крепкими  напитками,  отечественного   и   иностранного
происхождения.
     Все это  очень  нравилось  обеим  мисс  Пексниф,  которые  пользовались
огромным спросом; сидя во  главе  стола  по  правую  и  левую  руку  мистера
Джинкинса, они ежеминутно  получали  приглашение  чокнуться  с  каким-нибудь
новым поклонником. Вряд ли еще когда-нибудь в жизни  они  были  так  приятно
настроены и так разговорчивы, особенно Мерси, которая была в  необыкновенном
ударе и столько наговорила остроумного своим собеседникам, что поразила всех
своей живостью и находчивостью, и все на нее смотрели как на  чудо.  "Словом
сказать, - как заметила эта молодая особа, - только теперь мы почувствовали,
что действительно находимся в Лондоне, да еще первый раз в жизни".
     Их юный приятель Бейли принимал в обеих девицах  живейшее  участие,  не
оставляя,  впрочем,  покровительственного  тона;   он   поощрял   их   всеми
средствами, какие были в его власти: когда никто другой на него не  смотрел,
он выказывал им свое  одобрение  кивками,  подмигиванием  и  тому  подобными
знаками внимания, а также поминутно прикладывал к носу  штопор,  намекая  на
вакхический характер сборища. По правде сказать, даже остроумие  обеих  мисс
Пексниф и неусыпная бдительность миссис Тоджерс, провожавшей глазами  каждый
кусок, были не так любопытны, как поведение этого  замечательного  мальчика,
который ровно ничем не смущался и ни от чего не терял душевного  равновесия.
Если что-нибудь из посуды, какое-нибудь блюдо или тарелка,  выскальзывало  у
него из рук (что  произошло  раза  два),  он  не  обращал  на  это  никакого
внимания, как и подобает светскому  человеку,  и  не  выражал  ни  малейшего
сожаления, чтобы не усугублять  тягостных  переживаний  всего  общества.  Не
докучал он присутствующим и постоянным швырянием взад и вперед,  чем  грешат
ныне хорошо вышколенные  слуги;  наоборот,  сознавая,  что  услужить  такому
многолюдному  собранию   дело   совершенно   безнадежное,   он   предоставил
джентльменам накладывать себе на тарелки все что им вздумается, а сам  почти
безотлучно стоял за  стулом  мистера  Джинкинса,  широко  расставив  ноги  и
засунув руки в карманы, и, явно наслаждаясь беседой, первый  смеялся  всякой
шутке.
     Десерт был роскошный. И долго ждать не пришлось. Тарелки из-под пудинга
наскоро вымыли в маленькой лоханке за дверью, пока подавали сыр, и, вытертые
не досуха и еще теплые от трения, они все же подоспели вовремя, что от них и
требовалось. Горы миндаля, десятки апельсинов, целые фунты  изюма,  пирамиды
печеных яблок, полные тарелки орехов! Да, уж у М. Тоджерс  сумеют  угостить,
коли захотят! Зарубите это себе на носу.
     На стол подали еще вина, красные вина  и  белые  вина,  а  кроме  того,
большую фарфоровую чашу с пуншем, который был сварен одним из  джентльменов,
охотником шутить, заклинавшим обеих  мисс  Пексниф  не  смущаться  скромными
размерами чаши, потому что в доме  найдется  из  чего  сварить  и  еще  хоть
полдюжины таких. Боже ты мой, как девицы  смеялись!  Как  они  раскашлялись,
отхлебнув самую капельку, - такой крепкий был этот пунш!  И  как  они  опять
смеялись, когда кто-то стал уверять их, что если бы не цвет, этот пунш можно
было бы принять за парное молоко, такого он невинного свойства.  Какой  крик
подняли, джентльмены, когда  девицы  стали  трогательно  упрашивать  мистера
Джинкинса, чтобы он позволил им разбавить пунш  горячей  водой,  и  с  каким
стыдливым румянцем каждая из них допила свой стакан до дна!
     Но вот наступает трудная минута. Солнце, по выражению мистера Джинкинса
(ловкий кавалер,  этот  Джинкинс,  -  никогда  не  ударит  лицом  в  грязь),
готовится покинуть небосклон.
     - Мисс Пексниф, - говорит чуть слышно миссис Тоджерс, -  не  хотите  ли
вы...
     - О нет, что вы, миссис Тоджерс, больше ничего не хочу.
     Миссис Тоджерс поднимается с места,  обе  мисс  Пексниф  поднимаются  с
места, все поднимаются с места. Мисс Мерси Пексниф ищет глазами свой шарф на
полу. Где же он? Бог ты мой, куда же он девался? Милая девушка, шарф на ней,
только не на прелестной шейке, он спустился ниже, на ее пышный стан. Десятки
рук тянутся помочь ей. Она - вся смущение.  Самый  младший  из  джентльменов
жаждет крови мистера Джинкинса. Она одним прыжком догоняет  старшую  сестру.
Та стоит в дверях, одной рукой обнимая за талию миссис Тоджерс. Другой рукой
она обнимает сестру. Диана, какое зрелище! Последнее, что видят джентльмены,
- это легкий силуэт, затем пируэт - и все кончено!
     - Джентльмены, за здоровье дам!
     Неописуемый восторг! Встает джентльмен ораторской складки и разражается
вдруг потоком красноречия, который не знает решительно никаких  преград.  Но
тут ему подсказали  еще  один  тост  -  такой  тост,  к  которому,  конечно,
присоединится все общество. Среди них присутствует некто - именно  это  лицо
имеет в виду оратор, - кому все они обязаны  благодарностью.  Он  повторяет:
обязаны благодарностью. Их  грубые  натуры  испытали  сегодня  смягчающее  и
возвышающее влияние прелестных женщин. В их обществе  находится  джентльмен,
которого две очаровательные,  исполненные  совершенств  девушки  почитают  и
уважают как виновника своего существования. Да, еще в те дни, когда обе мисс
Пексниф лепетали едва внятно, они уже называли этого человека папой!  (Взрыв
аплодисментов.)  Оратор  провозглашает  тост:  "За  мистера   Пекснифа,   да
благословит его  бог!"  Все  пожимают  руку  мистеру  Пекснифу  и  пьют  его
здоровье.  Самый  младший  из  джентльменов  проделывает  эту  церемонию   с
трепетом; ему кажется, что некий таинственные флюиды  исходят  от  человека,
который имеет право называть  прелестное  создание  в  розовом  шарфе  своей
дочерью.
     Что говорит мистер Пексниф в ответной речи? Или лучше  поставим  вопрос
так: что оставляет он невысказанным? Решительно ничего. Требует  еще  пунша,
пунш приносят, и все пьют. Восторг  доходит  почти  до  предела.  Каждый  из
присутствующих проявляет свои  склонности  свободнее.  Джентльмен  актерской
складки декламирует. Джентльмен-вокалист  угощает  общество  песней.  Тендер
оставляет далеко за флагом тендера всех предшествующих пиров.  Он  встает  и
предлагает тост: "За патриарха  нашего  пансиона!  За  нашего  общего  друга
Джинкинса!  За  старину  Джинка,  если  будет  позволено  назвать  его  этим
фамильярным и ласкательным именем!" Самый младший из  джентльменов  неистово
протестует. Он этого не потерпит, он не согласен, он решительно  против.  Но
его глубокое чувство остается непонятым. Думают, что  он  хватил  лишнее,  и
никто не обращает на него внимания.
     Мистер Джинкинс благодарит присутствующих  от  всего  сердца.  Это  вне
всякого сомнения счастливейший день в  его  ничем  не  замечательной  жизни.
Окидывая взглядом собрание, он чувствует, что ему  не  хватает  слов,  чтобы
выразить свою благодарность. Он скажет  только  одно.  Можно,  он  надеется,
считать вполне установленным, что пансион М. Тоджерс всегда постоит за  себя
и, при случае, не ударит лицом в грязь, не осрамится перед соседями, а, быть
может,  даже  превзойдет  их.   Под   гром   рукоплесканий   он   напоминает
джентльменам, что им не раз приходилось слышать о  заведении  приблизительно
того же типа на Кэннон-стрит; приходилось слышать и похвальные отзывы о нем.
Он вовсе не желает обидеть кого бы то ни было этим сравнением, он как нельзя
более далек от этого, но если заведение на Кэннон-стрит сможет  когда-нибудь
блеснуть таким сочетанием ума и красоты, какое блистало  сегодня  у  них  за
столом, или угостить таким обедом, каким их только что угощали, - он  первый
принесет свои поздравления. А до тех пор, джентльмены,  он  останется  верен
пансиону М. Тоджерс.
     Опять пунш, опять  восторг,  опять  речи!  Пьют  за  здоровье  всех  по
очереди, кроме  самого  младшего  из  джентльменов.  Тот  сидит  в  стороне,
опершись локтем на спинку свободного стула, и презрительно-злобно косится на
Джинкинса. Тендер, распираемый красноречием, предлагает выпить  за  здоровье
Бейли-младшего, слышится икота и звон  разбитого  стакана.  Мистер  Джинкинс
чувствует, что пора присоединиться  к  дамам.  Он  провозглашает  напоследок
здоровье миссис Тоджерс. Она  достойна  того,  чтобы  ее  чествовали  особо.
Слушайте, слушайте! Вот именно, без сомнения достойна. Обычно все они к  ней
придираются, но сейчас каждый чувствует, что жизни не пожалел бы ради нее.
     Они поднимаются наверх, где  их  не  ждут  так  скоро:  миссис  Тоджерс
дремлет, мисс Чарити поправляет прическу, а  Мерси  полулежит  в  грациозной
позе, устроившись на широком  подоконнике,  как  на  диване.  Она  торопится
встать, но мистер Джинкинс умоляет ее не шевелиться; она так прелестна,  так
грациозна, замечает он, что просто грех ее тревожить. Она  снисходит  к  его
просьбе, смеясь обмахивается веером, роняет этот веер на пол, и  все  толпой
бросаются поднимать его. Будучи единогласно признана царицей праздника,  она
становится жестокой и капризной, посылает своих поклонников с поручениями  к
другим джентльменам и совершенно забывает о них,  прежде  чем  они  успевают
вернуться с ответом, изобретает для них тысячи пыток, раздирая их  сердца  в
клочки. Бейли разносит чай и кофе. Вокруг Чарити  тоже  собралась  горсточка
поклонников - из тех, которые не могут пробиться к ее сестре. Самый  младший
из джентльменов бледен, но спокоен и по-прежнему сидит в стороне, ибо ум его
находит отраду в общении с самим собой и- душа его бежит шумной беседы.  Его
присутствие и его обожание не остаются незамеченными. Он видит это по блеску
ее глаз, по взгляду, брошенному украдкой. Берегись, Джинкинс, не  доводи  до
крайности человека, впавшего в отчаяние!
     Мистер Пексниф последовал наверх за своими молодыми друзьями  и  уселся
на стул рядом с миссис Тоджерс. Он уже пролил  чашку  кофе  себе  на  брюки,
по-видимому не замечая этого обстоятельства, не видит он и того,  что  кусок
печенья лежит у него на колене.
     - Ну, как же они вас чествовали там, внизу? - спросила хозяйка.
     - Мне был оказан такой прием, сударыня, - отвечал мистер Пексниф, - что
я никогда не смогу вспомнить о нем без слез или думать о нем  без  волнения.
Ах, миссис Тоджерс!
     -  Силы  небесные!  -  воскликнула  эта  дама.  -  Отчего  это  вы  так
расстроились, сударь?
     - Я человек, сударыня, - произнес мистер Пексниф, обливаясь  слезами  и
еле ворочая языком, - но кроме того, я отец семейства. Кроме того, я вдовец.
Мои чувства, миссис Тоджерс,  нельзя  окончательно  задушить  подушкой,  как
малолетних принцев в Тауэре *. Они в полном расцвете,  и  сколько  бы  я  ни
старался подавить их, они все-таки прорвутся!
     Тут он вдруг заметил кусок печенья у себя  на  колене  и  уставился  на
него, бессмысленно покачивая головой, с таким убитым  видом,  будто  в  этом
кондитерском изделии таился его злой гений  и  мистер  Пексниф  посылал  ему
кроткий упрек.
     -  Она  была  прекрасна,  миссис  Тоджерс!  -  сказал  он  без   всяких
предисловий, обращая к ней свои осовелые  глаза.  -  У  нее  было  небольшое
состояние.
     - Так мне говорили, - отозвалась миссис Тоджерс весьма сочувственно.
     - Вот это ее дочери, - сказал  мистер  Пексниф,  указывая  на  девиц  и
расстраиваясь еще больше. Миссис Тоджерс в этом не сомневалась.
     - Мерси и Чарити, - сказал мистер Пексниф. - Милосердие и  Сострадание.
Надеюсь, в этих именах нет ничего греховного?
     - Мистер Пексниф! - воскликнула миссис Тоджерс. - Какая ужасная улыбка!
Уж не больны ли вы, сударь?
     Он сжал рукой ее плечо и ответил  очень  торжественно  и  очень  слабым
голосом:
     - Хроническое.
     - Гастрическое? - вскрикнула испуганная миссис Тоджерс.
     - Хроническое, - повторил он с некоторым усилием.  -  Это  хроническое.
Хроническая болезнь. Я с детства этим страдаю. Она сведет меня в могилу.
     - Боже сохрани! - вскрикнула миссис Тоджерс.
     - Да, сведет, - повторил мистер  Пексниф,  в  отчаянии  махну"  на  все
рукой. - И пусть, я даже рад. Вы на нее похожи, миссис Тоджерс.
     - Оставьте мое плечо, мистер Пексниф, прошу вас. Как бы не  увидел  кто
из джентльменов.
     - Ради нее, - сказал  мистер  Пексниф.  -  Позвольте  мне  -  в  память
покойницы. Ради голоса из-за могилы... Вы так похожи на нее, миссис Тоджерс.
В каком мире мы живем!
     - Ах! Вот  уж,  можно  сказать,  ваша  правда!  -  воскликнула  миссис'
Тоджерс.
     - Боюсь, что это  легкомысленный  и  тщеславный  мир!  -  изрек  мистер
Пексниф, преисполнясь скорби. - Эти молодые люди  вокруг  нас...  Разве  они
понимают, какая на нас лежит ответственность? Ничуть. Дайте мне другую  вашу
руку, миссис Тоджерс.
     Миссис Тоджерс заколебалась и ответила, что это, пожалуй, ни к чему.
     - Разве голос из-за могилы не имеет никакого значения? - сказал  мистер
Пексниф с нежным укором. - Какое неверие! Чудное созданье!
     - Тише! - убеждала его миссис Тоджерс. - Ну что вы это, право!
     - Это не я, - ответил мистер Пексниф. - Не  думайте,  что  это  я.  Это
голос, ее голос.
     Покойная миссис Пексниф обладала, как  видно,  необыкновенно  густым  и
хриплым для дамы голосом, несколько даже заикающимся голосом и,  сказать  по
правде, довольно-таки пьяным голосом, если он хоть сколько-нибудь был  похож
на тот, каким говорил мистер Пексниф. Возможно, однако, что он ошибался.
     - Это был радостный день  для  меня,  миссис  Тоджерс,  но  это  был  и
мучительный день. Он напомнил мне о моем одиночестве. Что я такое на земле?
     - Джентльмен редких качеств, мистер Пексниф, - отвечала миссис Тоджерс.
     - Что же, тут есть своего рода утешение, - воскликнул мистер Пексниф. -
Но так ли это?
     - Лучше вас не найти человека, - сказала миссис Тоджерс. - Я уверена.
     Мистер Пексниф улыбнулся сквозь слезы и слегка покачал головой.
     - Вы очень добры, - сказал он, - благодарю вас. Для меня всегда большая
радость, миссис Тоджерс, осчастливить  кого-нибудь  из  молодого  поколения.
Счастье моих учеников - это главная цель моей жизни. Я просто души в них  не
чаю. Они тоже души во мне не чают - иногда.
     - Всегда, я думаю, - сказала миссис Тоджерс.
     - Когда они говорят, будто ничему не  выучились  у  меня,  сударыня,  -
прошептал  мистер  Пексниф,  глядя  на  миссис  Тоджерс  с   таинственностью
заговорщика и делая знак, чтобы она подставила  ухо  поближе,  -  когда  они
говорят, будто ничему не выучились и будто бы плата слишком  высока,  -  они
лгут, сударыня! Мне бы, вполне естественно, не хотелось этого касаться, и вы
меня поймете, но я говорю вам по старой дружбе: они лгут!
     - Какие, должно быть, дрянные мальчишки! - сказала миссис Тоджерс.
     - Сударыня, - произнес мистер Пексниф, - вы правы. Я уважаю вас за  это
замечание. Позвольте сказать вам на ухо. Родителям и Опекунам! Надеюсь,  это
останется между нами, миссис Тоджерс?
     - О, совершенно между нами, разумеется! - воскликнула эта дама.
     -  Родителям  и  Опекунам!  -  повторил  мистер  Пексниф.  -  Ныне  вам
представляется редкая  возможность,  соединяющая  в  себе  все  преимущества
лучшего  для  архитектора  практического  образования  с  семейным  уютом  и
постоянным общением с  лицами,  которые,  как  бы  ни  были  ограниченны  их
способности (обратите внимание!) и скромна их сфера,  тем  не  менее  вполне
сознают свою моральную ответственность...
     Миссис Тоджерс, по-видимому, никак не могла понять, что  бы  это  могло
значить, да и недаром, ибо, если читатель припомнит, это был  обычный  текст
объявления о том, что мистеру Пекснифу нужен ученик, а сейчас  оно  пришлось
ни  к  селу  ни  к  городу.  Однако  мистер  Пексниф  поднял  палец  кверху,
предупреждая, чтобы она его не прерывала.
     - Не знаете  ли  вы  кого-нибудь  из  родителей  или  опекунов,  миссис
Тоджерс, - спросил мистер Пексниф, -  кто  желал  бы  воспользоваться  таким
случаем для молодого джентльмена? Предпочтение будет оказано сироте.
     Не знаете ли вы какого-нибудь  сироты  с  тремя  или  четырьмя  сотнями
фунтов дохода?
     Миссис Тоджерс призадумалась, потом покачала головой.
     - Если вы услышите про сироту с тремя-четырьмя сотнями фунтов  годового
дохода, - сказал мистер Пексниф, -  то  пускай  друзья  этого  милого  юноши
ад