Мартин покраснел, когда мистер Тэпли указал кивком на стол, и  спросил,
несколько заторопившись:
     - Ну, а потом?
     - А потом, сэр, - ответил Марк, - я взял на себя  смелость  последовать
за вами; и так как я сказал внизу, что вы меня ждете, то меня впустили.
     - У вас есть какое-нибудь поручение ко мне, раз  вы  сказали,  что  вас
ждут? - спросил Мартин.
     - Нет, сэр, никакого, - сказал Марк. - Это была, что называется, святая
ложь, вот как.
     Мартин бросил на него сердитый взгляд, но в жизнерадостном лице Марка и
в его манерах было что-то такое, при всей веселости далекое от  навязчивости
или фамильярности, что  невольно  обезоруживало.  Кроме  того,  Мартин  пять
недель прожил в одиночестве, и ему было приятно слышать этот голос.
     - Тэпли, - сказал он. - Я буду с  вами  откровенен.  Насколько  я  могу
судить и насколько я слышал от Пинча, вы не такой человек, чтобы  вас  могло
привести сюда дерзкое любопытство или еще что-либо столь же  оскорбительное.
Садитесь. Я рад вас видеть.
     - Благодарю вас, сэр, - сказал Марк. - Я уж лучше постою.
     - Если  вы  не  сядете,  -  возразил  Мартин,  -  я  с  вами  не  стану
разговаривать.
     - Очень хорошо, сэр, - заметил Марк. - Ваша воля - закон, сэр. Садиться
так садиться. - И с этими словами он уселся на кровать.
     - Угощайтесь, - сказал Мартин, подавая ему единственный нож.
     - Благодарю вас, сэр, - отвечал Марк, - после вас.
     - Возьмите сейчас, а то вам ничего не останется, - сказал Мартин.
     - Очень - хорошо, сэр. Если такое ваше желание - пусть будет сейчас.  -
И с этими словами он степенно принялся за еду. Мартин, некоторое время молча
жевавший, вдруг спросил:
     - Что вы делаете в Лондоне?
     - Ровно ничего, сэр, - ответил Марк.
     - Как это так? - спросил Мартин.
     - Ищу места... - сказал Марк.
     - Мне вас очень жаль, - заметил Мартин.
     - ...к одинокому джентльмену, - продолжал  Марк.  -  Более  желательно,
чтобы к приезжему. Предпочтительно что-нибудь временное.  За  жалованьем  не
гонюсь.
     Он говорил это так подчеркнуто, что Мартин перестал жевать и сказал:
     - Если вы имеете в виду меня...
     - Да, вас, сэр, - прервал его Марк.
     - Тогда сами можете судить, по моему образу жизни зесь, есть ли у  меня
средства держать слугу. Кроме того, я на днях уезжаю в Америку.
     - Что ж, сэр, - возразил Марк, нисколько не смутившись этим сообщением,
- по всему, что я слышал, думается, Америка для меня самое подходящее место,
там-то и быть веселым!
     Мартин опять посмотрел на него  сердито,  и  опять  его  гнев  невольно
смягчился.
     - Господь с вами, сэр, какой нам толк ходить вокруг да около, прятаться
за углом и  увертываться,  когда  все  дело  можно  решить  в  двух  словах?
Последние две недели я следил за вами, не спуская глаз. Я отлично вижу,  что
дела ваши не очень-то ладятся. Еще тогда, когда я в первый раз встретил  вас
в "Драконе", я понял, что этим кончится, рано или поздно. Так что вот,  сэр,
я к вашим услугам. Сам я тоже без места, а без жалованья обойдусь хоть целый
год, потому что скопил кой-что в "Драконе" (не собирался копить, да  так  уж
вышло), вот я, весь тут, сэр! Люблю всякие приключения, и вы мне  правитесь,
сэр, и хочется мне показать  себя  в  таких  обстоятельствах,  когда  всякий
другой упал бы духом. Так возьмете вы меня или не возьмете, сэр?
     - Как же я могу вас взять? - воскликнул Мартин.
     - Когда я говорю "взять", - ответил Марк, - то это значит -  хотите  ли
вы взять меня с собой, а  когда  я  говорю  взять  с  собой,  это  значит  -
позволите ли вы мне ехать вместе с вами, потому что я все равно  поеду,  так
или иначе. Как только вы сказали "Америка", я сразу  понял,  что  это  самое
подходящее для меня место. И потому, если я не  куплю  себе  билета  на  тот
пароход, с которым поедете вы,  сэр,  то  куплю  себе  билет  на  другой.  И
попомните мои слова, сэр: коли я поеду один, то уж - из принципа - только на
самом гнилом и трухлявом старом корыте, на каком можно будет получить  место
даром или за деньги. Так что, ежели я утону по дороге, сэр,  на  вашей  душе
будет грех, да еще какой грех, сэр? Поверьте моему слову.
     - Это просто глупо, - сказал Мартин.
     - Очень хорошо, сэр, - возразил Марк. - Рад это  слышать,  потому  что,
раз вы меня с собой не берете, вам будет легче, оттого что вы так думаете. А
я с джентльменом не стану спорить. Я только говорю: будь я проклят,  коли  в
таком случае не уеду в Америку  на  самой  дрянной  старой  посудине,  какая
выходит из порта!
     - Вы сами не верите тому, что говорите, - сказал Мартин.
     - Нет, верю! - воскликнул Марк.
     - Не спорьте со мной, говорят вам! - возразил Мартин.
     -  Отлично,  сэр,  -  сказал  Марк   с   тем   же   выражением   полной
удовлетворенности. - Пока что пусть будет так, сэр, поживем  -  увидим.  Да,
господи твоя воля, я только в том и сомневаюсь,  будет  ли  с  моей  стороны
заслуга ехать с таким джентльменом, как вы: ведь вы так  же  легко  пробьете
там себе дорогу, как гвоздь пробивает трухлявое дерево.
     Это задевало слабую струну Мартина; перед лестью он не мог  устоять.  К
тому же он невольно подумал о том, какой живой  характер  у  Марка  и  какую
перемену он уже внес в унылую атмосферу этой тесной комнатки.
     - Что ж, конечно, Марк, - сказал он, - я надеюсь добиться  там  успеха,
иначе не поехал бы. Может быть, у меня есть качества, нужные для успеха.
     - Разумеется есть, сэр, - сказал Марк Тэпли. - Это всем известно.
     - Видите ли, - сказал Мартин, опершись подбородком на руку  и  глядя  в
огонь,  -  декоративная  архитектура  в  применении  к  жилым  домам  должна
пользоваться в Америке большим спросом, потому что люди там постоянно меняют
место жительства и переезжают дальше: ясно, что им нужны дома.
     - Я бы сказал, сэр,  -  заметил  Марк,  -  что  такое  положение  вещей
открывает  для  архитектуры  на   редкость   веселую   перспективу,   просто
неслыханное дело!
     Мартин быстро взглянул на него,  подозревая,  что  эти  слова  выражают
некоторое сомнение в успехе его замыслов. Но мистер Тэпли  уписывал  хлеб  и
говядину с таким простодушным  и  чистосердечным  видом,  что  Мартин  сразу
успокоился. Однако не успело это сомнение рассеяться, как другое  зародилось
в его душе. Он достал пустой конверт, куда прежде была  вложена  ассигнация,
передал его Марку и, пристально глядя на него, спросил:
     - А теперь скажите мне правду. Вам известно что-нибудь об этом?
     Марк вертел конверт и так  и  эдак,  подносил  его  к  глазам,  смотрел
издали, вытянув руку во всю длину, поворачивал его  надписью  то  вверх,  то
вниз и, наконец, покачал головой, так искренне удивляясь вопросу, что Мартин
сказал, беря у него конверт:
     - Нет, я вижу, что вы ничего не знаете. Да и откуда  вам  знать?  Хотя,
право, это было бы не более удивительно, чем то, что  конверт  вообще  попал
сюда. Ну, вот что, Тэпли, - прибавил он, подумав с минуту, - я расскажу  вам
свою историю, как она есть,  и  тогда  вам  станет  понятно,  чему  вы  себя
подвергаете, если поедете со мной.
     - Прошу прощения, сэр, - сказал Марк, - но,  пока  вы  еще  не  начали,
возьмете ли вы меня, если я захочу ехать? Неужели вы прогоните  меня,  Марка
Тэпли, который раньше служил в "Синем Драконе", которого может рекомендовать
мистер Пинч и которому нужен хозяин с таким сильным характером, как  у  вас,
на кого можно было бы надеяться? Быть может, сами,  поднимаясь  все  выше  и
выше, вы позволите мне следовать за вами в почтительном отдалении?  Я  знаю,
сэр, - сказал Марк, - для вас это ровно ничего не значит, но для меня значит
очень много; может, вы будете так добры и подумаете об этом?
     Если это  второе  обращение  к  слабой  стороне  Мартина  было  сделано
намеренно и основывалось на успехе первого, значит мистер Тэпли был тонкий и
проницательный наблюдатель. Так или иначе,  а  выстрел  попал  в  цель,  ибо
Мартин, смягчившись еще больше, сказал снисходительным  тоном,  который  был
ему невыразимо приятен после недавнего унижения:
     - Посмотрим, Тэпли. Вы скажете мне,  в  каком  расположении  проснетесь
завтра.
     - Если  так,  сэр,  -  сказал  Марк,  потирая  руки,  -  дело  сделано.
Продолжайте, пожалуйста, сэр. Я весь внимание.
     Откинувшись на спинку кресла и только время от времени  посматривая  на
Марка, который  в  таких  случаях  глубокомысленно  кивал  головой,  выражая
глубокий интерес и внимание, Мартин  повторил  Марку  самые  важные  события
своей истории, почти в тех же выражениях,  в  каких  несколько  недель  тому
назад рассказывал мистеру  Пинчу.  Однако  он  приспособил  ее  к  пониманию
мистера Тэпли и потому коснулся своей любви лишь вскользь, рассказав  о  ней
по возможности короче, в нескольких словах. Но тут он плохо  рассчитал,  ибо
этой частью повествования Марк заинтересовался всего  больше;  он  буквально
засыпал Мартина вопросами, в оправдание своего любопытства ссылаясь  на  то,
что видел молодую леди в "Драконе".
     - И другой такой леди, которой всякий джентльмен мог бы  гордиться,  на
всем свете не сыщется! - с убеждением воскликнул Марк.
     - Еще бы! Вы знали ее, когда она была  несчастлива,  -  сказал  Мартин,
по-прежнему глядя в огонь. - Если б вы  знали  ее  в  прежнее  время,  тогда
действительно..
     - Что ж, она, конечно, немножко приуныла, сэр, и была гораздо  бледнее,
чем следовало бы, - сказал Марк, - но нисколько не подурнела от  этого.  Мне
кажется, она поправилась, сэр, после того как приехала в Лондон.
     Мартин поднял глаза от огня и,  глядя  на  Марка  с  таким  выражением,
словно тот ни с того ни с сего рехнулся, спросил  его,  что  он  этим  хочет
сказать.
     - Ничего обидного, сэр, - уверил его Марк. - Я вовсе не хотел  сказать,
что без вас ей лучше, только мне показалось, что она выглядит лучше, сэр.
     - Вы хотите сказать, что она была в Лондоне? - спросил Мартин,  вставая
и отталкивая второпях стул.
     - Ну разумеется, - в изумлении ответил Марк, тоже вставая с кровати.
     - Вы хотите сказать, что она и сейчас в Лондоне?
     - Очень может быть, сэр. То есть была неделю тому назад.
     - И вы знаете где?
     - Да! - отозвался Марк. - А вы? Неужели не знаете?
     - Милый мой. - воскликнул Мартин, схватив его за плечи, - я ее ни  разу
не видел с тех пор, как ушел от деда!
     - Ну, в таком случае, - сказал Марк, стукнув по столу кулаком  с  такой
силой, что заплясали ломти говядины и ветчины, и от удовольствия так  высоко
подняв брови, что вся кожа с лица  собралась  на  лбу,  -  ежели  я  вам  не
прирожденный слуга, посланный  судьбой,  то  никакого  "Синего  Дракона"  не
существует в природе! Как же! Гуляю я взад и вперед по  старому  кладбищу  в
Сити, стараясь развеселиться, и кого же вижу, как не вашего дедушку! Он тоже
топал взад и вперед по кладбищу битый час,  никак  не  меньше.  Разве  я  не
видел, как он вошел в коммерческий пансион миссис  Тоджерс,  как  он  вышел,
разве не проводил его да самой гостиницы и не  сказал  ему,  что  давно  уже
собираюсь поступить к нему на службу - мои услуги, его деньги, - еще до того
как ушел из "Дракона"? И разве не сидела с ним тогда молодая леди;  еще  она
начала смеяться так, что смотреть было  одно  удовольствие.  А  ваш  дедушка
сказал: "Приходите на той неделе", и я  пришел,  и  он  сказал,  что  никому
больше не верит и оттого не возьмет меня, зато угостил меня таким вином, что
диво! Так велика ли  честь,  -  воскликнул  мистер  Тэпли,  комически  мешая
радость с унынием, - быть веселым при таких обстоятельствах! Кто же не будет
веселым, когда дела так складываются.
     Несколько минут Мартин стоял, глядя  на  него,  словно  не  веря  своим
глазам и сомневаясь, что это в  самом  деле  Марк  Тэпли  стоит  перед  ним.
Наконец он спросил, думает  ли  Марк,  что  сумеет  тайком  передать  письмо
молодой леди, если она еще в городе.
     - Думаю ли я? - воскликнул Марк. - Еще  бы  не  думать!  Вот,  садитесь
сюда, сэр! Пишите письмо, сэр!
     С этими словами он быстро убрал со стола,  стряхнув  все,  что  на  нем
было, в камин, схватил чернильницу с каминной  доски,  поставил  стул  перед
столом, усадил на него Мартина, окунул перо в чернила и подал ему.
     - Валяйте, сэр! - крикнул Марк. - Пишите поубедительнее, сэр.  Чтобы  в
точку попало, сэр. Думаю ли я? Еще бы не  думать!  Принимайтесь  за  письмо,
сэр!
     Мартин принялся писать с большой быстротой,  не  заставляя  себя  долее
упрашивать, а мистер  Тэпли  снял  куртку  и  без  дальнейших  формальностей
приступил к обязанностям камердинера и  слуги,  наводя  порядок  в  комнате,
выгребая золу из камина и все время беседуя шепотом сам с собой.
     - Веселенькая квартирка, - говорил Марк, почесывая нос ручкой угольного
совка и оглядывая убогую комнату, -  хоть  это  утешение.  Да  еще  и  крыша
протекает. Недурно.  Кровать  едва  жива,  могу  ручаться,  и  уж,  конечно,
полным-полна всякими кровопийцами. Ну, мне опять становится веселей.  Ночной
колпак весь в дырках. Очень хорошая примета.  Мы  еще  поживем!  Эй,  Джейн,
милая моя, - крикнул он с лестницы вниз,  -  неси-ка  моему  хозяину  стакан
горячего грога, что готовили, когда я пришел.  Вот  это  правильно,  сэр,  -
обратился он к Мартину. - Пишите так, чтоб было от души,  сэр.  И  понежней,
пожалуйста, сэр. Чтоб вышло как можно убедительней, сэр.

ГЛАВА XIV,

     где Мартин прощается с  дамой  сердца  и  поручает  ее  покровительству
незаметной личности, которую намерен вывести в люди

     После того как письмо было  должным  образом  подписано,  запечатано  и
адресовано, его вручили Марку  Тэпли  для  немедленной  передачи,  если  это
окажется возможным. И он так удачно выполнил поручение, что вернулся  в  тот
же вечер, как раз  когда  запирали  трактир,  с  радостным  сообщением,  что
препроводил письмо наверх молодой леди, вложив  его  в  собственное  краткое
послание, содержащее просьбу быть принятым на службу к мистеру  Чезлвиту,  и
что она сама сошла  вниз  и  сказала  ему,  сильно  волнуясь  и  спеша,  что
встретится с его господином Завтра, в восемь часов  утра,  в  Сент-Джеймском
парке *. Новый хозяин и новый  слуга  тут  же  условились,  что  Марк  будет
заблаговременно дожидаться у гостиницы,  чтобы  проводить  молодую  леди  на
место свидания, а после того как  они,  уговорившись,  расстались  на  ночь,
Мартин опять взялся за перо и, прежде чем лечь в постель, написал  еще  одно
письмо, о котором в свое время можно будет узнать больше.
     Он поднялся до рассвета и явился в парк вместе с  утром,  которое  было
облечено в самый непривлекательный из трехсот шестидесяти  пяти  туалетов  в
гардеробе года. Оно было сырое, холодное, темное и хмурое; тучи  были  такие
же грязно-серые,  как  земля,  и  укороченная  перспектива  каждой  улицы  и
переулка замыкалась пеленой тумана, словно грязным занавесом.
     - Нечего сказать, хорошенькая погода, -  с  горечью  говорил  сам  себе
Мартин, - для того чтобы расхаживать тут, как вору! Хорошенькая  погода  для
свидания влюбленных под открытым небом, да еще у всех  на  виду.  Нет,  надо
уезжать из Англии как  можно  скорее,  потому  что  здесь  я  уже  дошел  до
последней крайности.
     Продолжая размышлять таким образом, он, быть может, додумался бы  и  до
того, что молодой девушке тоже вряд ли годилось бы выходить из дома в  такое
утро, самое неподходящее во всем году, да еще с такой  целью.  Однако,  если
его размышления и клонились к этому,  они  были  прерваны  появлением  самой
девушки, показавшейся невдалеке, и Мартин поспешил ей навстречу. Ее  рыцарь,
мистер Тэпли, в ту же минуту скромно отступил в сторону  и,  подняв  голову,
стал разглядывать туман с выражением величайшего интереса.
     - Мартин, дорогой! - сказала Мэри.
     - Дорогая Мэри! - сказал Мартин, И такой странный народ эти влюбленные,
что оба они в ту минуту не сказали больше ничего, хотя  Мартин  обнял  ее  и
взял за руку и они прошлись раз десять взад  и  вперед  по  короткой  аллее,
которая показалась им укромнее других.
     - Если вы хоть сколько-нибудь переменились, милая, после нашей разлуки,
- сказал Мартин, глядя на нее с гордостью  и  восхищением,  -  то  только  к
лучшему!
     Если бы она принадлежала к обыкновенной породе  влюбленных  девиц,  она
стала бы отрицать это с самыми кокетливыми ужимками; стала бы говорить,  что
превратилась в собственную тень, или что совсем зачахла от горя и слез,  или
что тает от тоски, которая сведет ее в раннюю могилу, или еще  что-нибудь  в
таком же утешительном роде, или что ее душенные  страдания  невыносимы.  Она
дала бы ему это понять если не словами, так слезами, не  жалея  ни  тех,  ни
других, и измучила бы его как только возможно. Но она воспитывалась в  более
суровой школе, чем та, которую проходит большинство  девушек;  закалив  свой
характер тяжкой нуждой и лишениями, она вышла из испытаний  юности  с  душой
самоотверженной, верной, серьезной и преданной, приобретя -  к  счастью  для
себя и для Мартина, или нет,  сейчас  неважно  для  нашего  рассказа,  -  то
благородство,  свойственное  кротким  сердцам,  которое  обычно  развивается
невзгодами и борьбой в зрелые лета или же вынесенными из этих  лет  уроками.
Не избалованная, не изнеженная ни в радости, ни в печали,  питая  искреннюю,
сильную, глубокую привязанность к предмету своей первой любви, она видела  в
нем человека, который ради нее лишился крова и хлеба, и не  думала  выражать
свою любовь иными словами, кроме радостных и  ободряющих,  полных  упования,
благодарности и доверия, так же как не думала отрекаться от нее,  поддавшись
низким обольщениям света.
     - А отчего переменились вы, Мартин, - отвечала она. - ведь это касается
меня всего ближе? Вы кажетесь более встревоженным и озабоченным, чем раньше.
     - Что до этого, милая, - сказал Мартин, обнимая ее за талию, но  прежде
оглянувшись по сторонам, нет ли поблизости наблюдателей, и  убедившись,  что
мистер Тэпли созерцает туман еще пристальнее прежнего, -  было  бы  странно,
если бы я не переменился:  мне  жилось  очень  нелегко,  особенно  последнее
время.
     - Я знаю, что вам было тяжело, - ответила она. - Разве  я  когда-нибудь
хоть на минуту забывала о вашей жизни и о вас?
     - Надеюсь, не часто, - сказал Мартин. -  Уверен,  что  не  часто.  Имею
некоторое право думать, что не часто, Мэри; ибо я пережил много  унижений  и
горя и, само собой, рассчитываю на эту награду.
     - Ничтожная награда, - отвечала она с робкой улыбкой. - Но она ваша,  и
навсегда останется вашей. Вы заплатили дорогой ценой за это  бедное  сердце,
Мартин, но зато оно ваше и никогда не изменит вам.
     - Разумеется, я в этом совершенно уверен, - сказал Мартин, - иначе я не
допустил бы себя до такого положения. И не говорите, что оно бедное, Мэри, -
я знаю, что это богатое сердце. А теперь я  хочу  поделиться  с  вами  одним
планом, Мэри, который удивит вас сначала, но задуман ради вас. Я уезжаю, - с
расстановкой прибавил он, заглядывая в чудесную глубину ее темных  блестящих
глаз, - за границу.
     - За границу, Мартин?
     - Только в Америку. Ну вот - вы уже опустили голову!
     - Если и опустила, -  ответила  она,  поднимая  голову  после  краткого
молчания и снова глядя ему в лицо, - то от горя, при мысли  о  том,  что  вы
решили вынести ради меня. Я не стану отговаривать вас, Мартин, но  ведь  это
очень, очень далеко, за океаном, который надо  переплыть;  болезнь  и  нужда
везде тяжелы, но в чужой стране они особенно страшны.  Подумали  ли  вы  обо
всем этом?
     - Подумал ли? - воскликнул Мартин, который даже ради любви к ней,  -  а
он очень ее любил, - не старался обуздать обычную свою горячность. - Что  же
мне делать? Вам хорошо говорить  "подумал  ли  я",  дорогая;  но  вы  бы  уж
спросили меня кстати, подумал ли я, каково будет  голодать  на  родине,  или
ка