ваниях Наполеона Бонапарта к французской армии.
     - А скажите, пожалуйста, - спросил мистер Пексниф, видимо чувствуя себя
не совсем ловко, - какие, смею спросить, у мистера Слайма могут  быть  здесь
дела? Хотя, ради моей репутации, мне  бы  не  следовало  интересоваться  его
делами.
     - Во-первых, - отвечал джентльмен,  -  разрешите  мне  сказать,  что  я
против этого замечания и отвергаю его безусловно, отвергаю  с  негодованием,
от лица моего друга Слайма. Во-вторых, позвольте представиться. Моя  фамилия
- Тигг. Имя Монтегю Тигг, быть может, знакомо вам, сэр. в связи со  славными
событиями испанской войны? *
     Мистер - Пексниф нерешительно покачал головой.
     - Не беда, - сказал джентльмен. - Это был мой отец. и я ношу его имя. И
потому я горд, горд, как Люцифер. Извините меня, одну минуту.  Мне  хотелось
бы, чтобы мой друг Слайм присутствовал при окончании нашей беседы.
     Сделав это заявление, он побежал к выходу  и  в  самом  скором  времени
вернулся с приятелем,  несколько  пониже  его  ростом,  облаченным  в  синий
камлотовый плащ на полинялой  красной  подкладке.  От  долгого  ожидания  на
холоде его резкие черты сильно заострились и осунулись,  растрепанные  рыжие
бакенбарды  и  нечесаные  волосы  взлохматились  еще   больше,   -   словом,
неказистого и неряшливого в нем было гораздо больше, чем шекспировского  или
мильтоновского.
     - Так вот, - сказал мистер Тигг, похлопывая своего  симпатичного  друга
по плечу одной рукой, а другой призывая мистера Пекснифа к вниманию, - вы  с
ним родня, а родственники никогда не ладили между собой и не будут ладить, в
чем я вижу мудрое предопределение и естественную  необходимость,  иначе  все
вращались бы только в семейном кругу и надоели бы друг другу до смерти. Будь
вы с ним в ладах, мне бы это показалось адски подозрительным,  но  по  тому,
как дело обстоит между вами сейчас, я вижу, что оба  вы  чертовски  разумные
ребята и с вами можно столковаться о чем угодно.
     Тут  мистер  Чиви  Слайм,  великие   таланты   которого,   по-видимому,
находились по ту сторону морали и заключались в подлости,  украдкой  толкнул
своего приятеля в бок и что-то шепнул ему на ухо.
     - Чив, - отвечал мистер Тигг тоном человека, не терпящего вмешательства
в свои дела, - сейчас дойду и до этого. Или я сам за все отвечаю, или  вовсе
ни за что не берусь. Я совершенно уверен, что мистер  Пексниф  не  откажется
одолжить человеку ваших дарований такую ничтожную сумму, как пять шиллингов.
- Однако, заметив по выражению лица мистера  Пекснифа,  что  тот  отнюдь  не
разделяет этой уверенности,  мистер  Тигг  опять  приставил  палец  к  носу,
специально и единственно для этого почтенного джентльмена, как бы  приглашая
его обратить внимание на то, что потребность в  небольших  займах  есть  еще
одна из особенностей гения, присущих его другу Слайму, к которой  он,  Тигг,
откосится  снисходительно,  ибо  такие  слабости  представляют  значительный
метафизический интерес; что  же  касается  его  личного  ходатайства  насчет
небольшого аванса, то  он  только  соображался  с  желаниями  своего  друга,
нисколько не считаясь со своими собственными нуждами или выгодами.
     - О Чив, Чив! - прибавил  мистер  Тигг  по  окончании  этой  пантомимы,
взирая на своего названого  брата  с  выражением  глубокой  задумчивости.  -
Клянусь  жизнью,  вы  являете  собою  удивительный  пример  могучего   духа,
подверженного мелким слабостям. Если бы не было на  свете  телескопа,  я  из
своих наблюдений над вами мог  бы  убедиться,  что  на  солнце  есть  пятна!
Странный это мир, клянусь богом, и мы обречены в нем на  жалкое  прозябание,
неизвестно для чего и почему,  мистер  Пексниф!  Ну,  да  что  там!  Как  ни
рассуждай, а  мир  не  переделаешь!  Вспомните  слова  Гамлета:  сколько  бы
Геркулес ни размахивал палицей  во  всех  направлениях,  разве  он  в  силах
помешать котам поднимать отчаянную возню на крышах или собакам  погибать  от
пули, когда они в знойную погоду бегают по улице  без  намордника?  *  Жизнь
есть загадка, и разгадать ее дьявольски трудно, мистер Пексниф.  Мое  мнение
таково, что разгадки  вовсе  нет,  как  в  знаменитой  головоломке:  "Почему
человек в тюрьме похож на человека вне тюрьмы?" Клянусь душой и  телом,  все
это в высшей степени странно, а впрочем, что толку разговаривать. Ха-ха!
     Сделав такой утешительный вывод из своих мрачных раздумий, мистер  Тигг
воспрянул духом и продолжал с прежней живостью:
     - Вот что я вам скажу. Я по  характеру  человек  мягкосердечный,  можно
сказать - даже слишком, и не могу стоять  и  смотреть,  как  вы  друг  другу
собираетесь перегрызть горло, когда этим  все  равно  ничего  не  выгадаешь.
Мистер Пексниф, вы кузен нашего уважаемого завещателя, а мы его  племянники,
то есть я хочу сказать: Чив его племянник. Если разобраться по существу, то,
может, вы более близкая родня, чем мы. Очень хорошо, не возражаю. Но  вас  к
нему не допустят, и нас тоже. Даю вам самое что ни на  есть  честное  слово,
сэр, я смотрю в эту замочную скважину с девяти утра, с небольшими перерывами
для отдыха, дожидаясь ответа на самую  умеренную  и  благородную  просьбу  о
небольшом временном пособии, какую только можно себе  представить,  -  всего
пятнадцать фунтов, сэр, и под мое поручительство. И все это время,  сэр,  он
сидит взаперти с совершенно посторонней особой и оказывает ей неограниченное
доверие.  Так  вот,  я  и  утверждаю  категорически,  говоря  о  создавшемся
положении, что это не годится, это  не  пройдет,  этого  терпеть  нельзя,  и
совершенно невозможно позволить, чтобы это продолжалось.
     - Каждый человек, - отвечал мистер Пексниф, - имеет право,  несомненное
право (которого я, например, ни  за  что  на  свете  не  берусь  оспаривать)
руководиться в своих поступках  собственными  симпатиями  и  антипатиями,  -
если, разумеется, в них нет  ничего  противного  нравственности  и  религии.
Возможно, я и  сам  чувствую,  что  мистер  Чезлвит  не  относится  ко  мне,
например, - предположим, что ко мне, - с той христианской любовью, какую нам
следовало  бы  питать  друг  к  другу;  возможно,   что   я   огорчен   этим
обстоятельством и скорблю о нем; однако я остерегусь сделать из этого вывод,
будто холодность мистера Чезлвита  к  своим  близким  вообще  лишена  всяких
оснований. Боже сохрани! Кроме того, мистер Тигг, -  продолжал  Пексниф  еще
более веско и внушительно, - как же можно воспрепятствовать мистеру Чезлвиту
оказывать кое-кому то весьма странное и удиви тельное доверие, о котором  вы
говорите и  существование  которого  я  не  могу  отрицать,  а  могу  только
оплакивать в интересах самого мистера Чезлвита? Подумайте. любезный  сэр,  -
заключил мистер Пексниф, взирая на него с грустью, - как же  можно  говорить
так опрометчиво?
     - Я с вами согласен, - отвечал Тигг, - вопрос действительно трудный.
     - Без сомнения, трудный вопрос, - отвечал мистер Пексниф. Произнося эти
слова, он несколько отодвинулся  в  сторону,  как  будто  вспомнив  вдруг  о
моральной  пропасти,  лежащей  между  ним  и  человеком,   к   которому   он
адресовался. - Без сомнения, трудный вопрос. И я отнюдь не уверен,  что  это
такой вопрос, который имеет право обсуждать каждый. Всего хорошего!
     - Вам, я думаю, неизвестно, что супруги Спотлтоу уже  здесь?  -  сказал
мистер Тигг.
     - Что вы говорите, сэр? Какие Спотлтоу? - спросил мистер Пексниф, круто
останавливаясь на полдороге к дверям.
     - Мистер и миссис Спотлтоу, - возвестил эсквайр Чиви  Слайм,  в  первый
раз за все время заговорив громким  голосом  и  очень  недовольным  тоном  и
переступая при этом с  ноги  на  ногу.  -  Ведь  Спотлтоу  женился  на  моей
двоюродной сестре, так? А миссис Спотлтоу - родная племянница Чезлвита, так?
Была когда-то его любимицей. И вы еще спрашиваете, какие Спотлтоу,
     - Нет, клянусь всем святым! - воскликнул мистер
     Пексниф, возводя глаза к небу. - Это ужасно!  Корыстолюбие  этих  людей
просто отвратительно!
     - И не один только Спотлтоу, Тигг, - продолжал Слайм. глядя на  мистера
Тигга, но обращая свою речь к мистеру Пекснифу. -  Энтони  Чезлвит  с  сыном
тоже что-то пронюхали и явились сюда нынче после обеда. Я  видел  их  только
что, когда стоял за дверью, и пяти минут не прошло.
     - О маммона, маммона! - возопил мистер Пексниф, ударяя себя по лбу.
     - Стало быть, - продолжал Слайм, не обращая внимания  на  то,  что  его
перебили, - и брат, и еще один племянник тоже здесь, к вашему сведению.
     - Вот в этом-то и все дело, сэр, - сказал мистер Тигг, -  в  этом-то  и
существо вопроса, к которому я собирался приступить, когда мой друг Слайм  в
двух словах изложил всю суть. Мистер Пексниф,  уж  если  ваш  кузен  (а  наш
дядюшка) появился так кстати, то надо принять какие-то меры, чтобы он  опять
не скрылся; и по возможности  бороться  с  тем  влиянием,  которое  на  него
оказывает эта  самая  интриганка  и  фаворитка.  Все  заинтересованные  лица
чувствуют это, сэр. Все родственники валом валят сюда,  сэр.  Настало  такое
время, когда всякая зависть, все личные интересы должны  быть  забыты,  сэр,
когда надо объединить наши  силы  против  общего  неприятеля.  Вот  разобьем
неприятеля, тогда каждый и будет стоять сам за" себя; каждая леди  и  каждый
джентльмен, участвующие в игре, начнут запускать шары  в  ворота  завещателя
уже за свой собственный страх и риск, и  никому  в  итоге  это  не  принесет
убытка. Подумайте хорошенько. Сейчас вы можете себя ничем не связывать.  Нас
вы застанете в "Семи Звездах и Полумесяце" во всякое время, мы всегда готовы
принять любое подходящее предложение. Гм! Чив, дорогой мой, не сходите ли вы
взглянуть, какая на дворе погода?
     Мистер Слайм исчез, не теряя времени, и, как надо полагать,  отправился
пребывать  в  ожидании.  Мистер  Тигг,  расставив  ноги  настолько   широко,
насколько это допускает самый  сангвинический  темперамент,  кивнул  мистеру
Пекснифу и улыбнулся ему.
     - Мы не должны, - сказал он, - относиться слишком  строго  к  маленьким
странностям нашего друга Слайма. Вы видели, как он шептал мне на ухо? Мистер
Пексниф это видел.
     - Вы слышали мой ответ, я думаю? Мистер Пексниф слышал.
     - Пять шиллингов, а? - проникновенно заметил мистер Тигг. -  Ах,  какой
это необыкновенный человек! И какая скромность!
     Мистер Пексниф промолчал.
     - Пять шиллингов! - в раздумье продолжал мистер Тигг.  -  И  с  уплатой
ровно через неделю, вот что всего приятней. Вы это слышали?
     Мистер Пексниф этого не слыхал.
     - Нет? Вы меня удивляете! - воскликнул Тигг. - Ведь это же и есть самое
замечательное. Я не знаю случая, чтобы этот человек не сдержал своего слова.
Вам, может быть, надо разменять деньги?
     - Нет, - сказал мистер Пексниф, - благодарю вас. Не беспокойтесь.
     - Ах, вот как, - возразил мистер Тигг.  -  А  то,  если  нужно,  я  вам
разменяю, - и он принялся что-то насвистывать; но не прошло и десяти секунд,
как вдруг оборвал свист и, озабоченно взглянув на мистера Пекснифа, сказал:
     - А может быть, вы не желаете одолжить Слайму пять шиллингов?
     - Да, это не совсем желательно, - отвечал мистер Пексниф.
     - Черт возьми! - воскликнул Тигг,  решительно  кивнув,  как  будто  ему
только сию минуту пришло в голову, что на это  могут  и  не  согласиться.  -
Очень возможно, что вы правы. Может быть, вы и мне не  согласитесь  одолжить
пять шиллингов?
     - Да, действительно, этого я тоже не могу, - сказал мистер Пексниф.
     - Даже, может быть, и полукроны?
     - Даже и полукроны.
     - Ну, тогда мы дойдем,  -  продолжал  мистер  Тигг,  -  до  смехотворно
маленькой суммы, до полутора шиллингов. Ха-ха!
     - И это тоже  будет  в  равной  мере  нежелательно,  -  отвечал  мистер
Пексниф.
     Выслушав этот ответ, мистер Тигг с чувством пожал мистеру Пекснифу  обе
руки, уверяя его весьма настойчиво, что он один из самых последовательных  и
замечательных людей, с какими ему, мистеру Тиггу,  приходилось  встречаться.
Кроме того, он пояснил,  что  в  характере  его  друга  Слайма  много  таких
черточек, которых  он,  как  человек  чести  и  строгих  правил,  отнюдь  не
одобряет, - но что он готов простить ему все эти мелкие недостатки,  и  даже
гораздо больше, за то наслаждение, которое доставила ему сегодняшняя  беседа
с мистером Пекснифом; наслаждение неизмеримо более  высокое  и  полноценное,
чем то, какое мог бы принести успех переговоров о небольшом займе  в  пользу
его друга Слайма. А теперь, когда он все  это  высказал,  он  позволит  себе
почтительно пожелать мистеру Пекснифу доброго вечера, Закончил мистер  Тигг.
И с этими словами он ретировался, нимало не смущаясь своей неудачей, так что
всякий мог бы позавидовать его самообладанию.
     В тот вечер размышления мистера Пекснифа  в  общей  зале  "Дракона",  а
несколько позже и у себя дома, были весьма серьезного и  важного  характера,
тем более что сведения насчет прибытия остальных  родственников,  полученные
им от гг. Тигга и Слайма, подтвердились полностью по наведении справок.  Ибо
супруги Спотлтоу действительно прибыли прямо в "Дракон",  где  расположились
на постой и немедленно выставили караул и где их появление  произвело  такую
сенсацию, что миссис Льюпин, которая проникла в их намерения, не успели  они
и получаса пробыть у нее в  доме,  лично  отправилась  с  докладом  прямо  к
мистеру Пекснифу, по  возможности  стараясь  сохранить  тайну;  правда,  эта
излишняя предосторожность и заставила ее упустить мистера Пекснифа,  который
входил в "Дракон" с улицы как раз в то время, когда миссис  Льюпин  выходила
со двора. Кроме того, прибыл мистер Энтони Чезлвит со своим сыном Джонасом и
устроился весьма экономно в "Семи Звездах  и  Полумесяце",  самой  захудалой
здешней пивной; а со следующим дилижансом явилось на  место  действия  такое
множество любящих родственников (которые во все время пути ссорились друг  с
другом и внутри кареты и снаружи, доводя кучера до  полного  умопомрачения),
что менее чем через двадцать четыре часа немногочисленные трактирные  номера
были нарасхват и цена на частные помещения, - а их набралось во всей деревне
целых четыре кровати и диван, - поднялась на сто процентов.
     Словом,  дошло  до  того,  что  чуть  ли  не  все  семейство  Чезлвитов
расположилось под стенами "Синего Дракона" и форменным образом обложило его,
так  что  Мартин  Чезлвит  находился  как  бы  в  осаде.  Однако  он  стойко
сопротивлялся, отказываясь принимать какие бы то  ни  было  письма,  учтивые
предложения и пакеты и упрямо отклоняя всякие переговоры  с  кем  бы  то  ни
было, - словом, не подавал решительно никаких  надежд  на  капитуляцию.  Тем
временем вооруженные отряды родственников беспрестанно назначали друг  другу
встречи в разных местах поблизости; но так как  никто  не  запомнит  случая,
чтобы хоть одна ветвь фамильного древа Чезлвитов была когда-нибудь  согласна
с другой, то тут пошла в ход такая грызня, закипели такие свары и стычки,  и
в  прямом  и  в  переносном  смысле  слова,  посыпались  такие  колкости   н
любезности, началось такое задирание носов и фырканье,  такое  окончательное
погребение всяких добрых чувств и выкапывание всяких старых  счетов,  какого
никогда  не  знала  эта  тихая  деревушка,  с  самых  первых   дней   своего
цивилизованного существования.
     Наконец,  придя  в  совершенное  отчаяние  и  потеряв  всякую  надежду,
некоторые из воителей, обращаясь друг к  другу,  стали  пользоваться  только
самой умеренной бранью, и почти все держались в границах  благопристойности,
адресуясь к мистеру Пекснифу, из уважения к его  незапятнанной  репутации  и
влиятельному  положению.   Таким   образом,   упрямство   Мартина   Чезлвита
мало-помалу заставило их найти общий язык и напоследок  согласиться  -  если
можно употребить такое слово, говоря о Чезлвитах, - что  необходимо  созвать
генеральный совет и собраться всем в доме мистера Пекснифа  такого-то  числа
ровно  в  полдень;  на  каковой  совет  и  были  немедленно  и  торжественно
приглашены все члены семейства, оказавшиеся поблизости и доступные зову.
     Если у мистера Пекснифа был когда-нибудь апостольский лик, то именно  в
этот  достопамятный   день.   Если   его   безмятежная   улыбка   когда-либо
провозглашала без слов:
     "Я вестник мира!", то именно так надо было  ее  понимать  теперь.  Если
когда-либо человек сочетал в себе  всю  кротость  ягненка  с  немалой  долей
голубиных свойств, в то же время  нисколько  не  напоминая  крокодила  и  ни
капельки не походя на змею, то этот человек был мистер Пексниф.  Ах,  а  обе
мисс Пексниф! О, безоблачное выражение лица мисс Черри, как  бы  говорившее:
"Я знаю, что вся моя родня оскорбляла меня так, что о прощении не может быть
и речи,  но  я  все-таки  прощаю  им,  потому  что  это  мой  долг!"  Ах,  а
простодушная  веселость  мисс  Мерри,  такая  очаровательная,   невинная   и
младенческая, что если бы она пошла гулять без провожатых  и  дело  было  бы
пораньше осенью, то малиновка, даже не спросясь, наверное,  прикрыла  бы  ее
листьями, приняв ее за невинное дитя, которое  забрело  в  лес,  надеясь,  в
простоте сердечной, набрать там ежевики.  Какими  словами  можно  изобразить
семейство Пексниф в этот трудный час?  Ах,  никакими:  ибо  слова  вращаются
порой в дурном обществе, а Пекснифы - это сплошная добродетель.
     А когда начали собираться гости! Вот это  была  картина.  Когда  мистер
Пексниф, поднявшись со своего места во главе стола и взяв обеих дочерей  под
руки, встречал гостей в парадной гостиной и приглашал  садиться,  глаза  его
так увлажнились и физиономия так вспотела от избытка чувств,  что  весь  он,
можно  сказать,  размок  до  совершенной  мягкости!  А  гости!  Завистливые,
жестокосердые, недоверчивые гости, которые  замкнулись  в  себе,  никого  не
слушали, ничему не желали верить и ни за что не позволили бы этим  Пекснифам
смягчить и усыпить их подозрительность, словно все они были из породы ежей и
дикобразов!
     Во-первых, тут был мистер Спотлтоу,  до  такой  степени  плешивый  и  с
такими густыми  бакенбардами,  что  казалось,  будто  ему  удалось  каким-то
чудодейственным средством удержать свои  волосы  в  самый  миг  выпадения  и
навсегда прикрепить их к щекам. Тут была миссис Спотлтоу,  худощавая  не  по
возрасту и весьма поэтически настроенная  дама,  имевшая  привычку  говорить
своим близким приятельницам,  что  эти  самые  бакенбарды  были  "путеводной
звездой ее жизни"; впрочем, теперь, от сильнейшей любви к дядюшке Чезлвиту и
от испытанного ею потрясения, после того как ее заподозрили в посягательстве
на дядюшкино наследство, она не могла  делать  ничего  другого,  как  только
плакать или, по меньшей мере, стенать. Тут был и  Энтони  Чезлвит  со  своим
сыном Джонасом; старик так хитрил и изворачивался всю свою жизнь,  что  лицо
его стало острым,  как  бритва,  и  без  труда  прокладывало  ему  дорогу  в
переполненной народом гостиной, когда  он  протискивался  бочком  за  самыми
дальними стульями; а сын так хороню воспользовался наставлениями и  примером
отца, что выглядел года на три старше его, когда  оба  они  стояли  рядом  и
потихоньку перешептывались,  моргая  красными  глазами.  Тут  была  и  вдова
покойного брата мистера Мартина Чезлвита, удивительно неприятная  женщина  с
унылой физиономией, костлявой фигурой и мужским голосом, которая в силу всех
этих качеств была, что называется, решительной особой: дай ей  только  волю,
она. утвердилась бы в правах на это звание и проявила бы  себя  в  моральном
смысле истинным Самсоном*, засадив своего деверя в сумасшедший дом, пока  он
не доказал бы, что находится в здравом уме и твердой памяти, полюбив  ее  от
всей души. Рядом с ней сидели  ее  незамужние  дочери,  числом  три,  весьма
церемонные и мужеподобные особы, до того заморившие себя  узкими  корсетами,
что характеры, как и талии, сделались  у  них  совершенно