ло,
каждый из них подумал (в этом они  признались  друг  другу  позже),  что  не
доживет до возвращения парохода.
     Однако оба они остались  живы,  и  пароход  пришел  через  три  долгие,
бесконечно тянувшиеся недели. В один осенний день, с  восходом  солнца,  они
уже стояли на палубе.
     - Мужайтесь! Мы еще встретимся с вами в Старом Свете! - кричал  Мартин,
махая рукой двум исхудалым фигурам, стоявшим на берегу.
     - Или на том свете, -  прибавил  Марк,  понизив  голос.  -  А  они  так
спокойно стоят рядышком - вот что всего тяжелей видеть.
     Пароход тронулся, и они посмотрели  друг  на  друга,  потом  оглянулись
назад, на то место, откуда он так быстро  уносил  их.  Бревенчатый  домик  с
открытой настежь дверью и наклонившимися над ним деревьями; стоячий утренний
туман, и  тускло  проглядывающее  сквозь  него  красное  солнце;  испарения,
поднимающиеся от земли и воды; полноводная река, рядом с которой ненавистные
берега кажутся  еще  более  унылыми  и  плоскими,  -  сколько  раз  все  это
повторялось потом во сне! Какое счастье  было  просыпаться,  зная,  что  это
только тени, которые исчезли навсегда!

ГЛАВА  XXXIV,

     где  путешественники  направляются  домой  и  по  дороге  знакомятся  С
некоторыми выдающимися личностями

     Среди пассажиров на пароходе внимание Мартина сразу привлек один  хилый
джентльмен, который сидел на низком складном стуле, задрав ноги  на  высокую
бочку с мукой, словно любовался на пейзаж пятками.
     Прямые черные волосы, разделенные посередине пробором, свисали  у  него
на воротник, коротенькая бахромка волос торчала на подбородке;  он  был  без
галстука, в белой шляпе и черном костюме с очень длинными рукавами  и  очень
короткими брюками, в грязных коричневых чулках и башмаках со шнурками.  Цвет
его лица, от природы грязный, казался еще  грязней  оттого,  что  он  строго
экономил воду и мыло; то же можно было сказать и о подлежащих стирке  частях
его туалета, которые ему не мешало бы переменить,  себе  на  пользу  и  всем
своим знакомым на утешение. Ему было лет тридцать пять;  весь  съежившись  и
согнувшись пополам,  он  прятался  под  большим  зеленым  зонтиком  и  жевал
табачную жвачку, как корова.
     Он не был, разумеется, исключением; остальные  пассажиры  на  пароходе,
по-видимому, тоже не ладили с прачкой  и  бросили  умываться  еще  в  ранней
юности.
     Остальные пассажиры были тоже накрепко закупорены  табачной  жвачкой  и
казались совершенно развинченными в суставах. Но этот пассажир, отличавшийся
особенно  проницательным  и  глубокомысленным   видом,   показался   Мартину
значительной особой, что не замедлило подтвердиться.
     - Как вы поживаете,  сэр?  -  раздался  чей-то  голос  над  самым  ухом
Мартина.
     - Как вы поживаете, сэр? - отозвался Мартин.
     С ним говорил высокий худой  пассажир  в  драповой  фуражке  и  длинном
просторном пальто из зеленого фриза,  с  черными  бархатными  отворотами  на
карманах.
     - Вы из Европы, сэр?
     - Да, из Европы, - отвечал Мартин.
     - Вам повезло, сэр.
     Мартин тоже так думал;  но  вскоре  оказалось,  что  они  понимают  это
замечание совершенно по-разному.
     - Вам повезло, сэр: не всякому удается видеть Илайджу Погрэма.
     - Илайджупогрэма? - переспросил Мартин, думая, что это одно слово и что
так называется какое-нибудь здание.
     - Да, сэр.
     Мартин сделал вид, что понимает, хотя не понял ровно ничего.
     -  Да,  сэр,  -  повторил  джентльмен.  -  Наш  Илайджа  Погрэм,   сэр,
собственной персоной сидит сейчас возле пароходного котла.
     Джентльмен под зонтиком приставил указательный палец к  виску,  как  бы
обдумывая государственные проблемы.
     - Это и есть Илайджа Погрэм? - спросил Мартин.
     - Да, сэр, - отвечал пассажир. - Это Илайджа Погрэм.
     - Боже мой! - сказал Мартин. - Я  поражен.  -  Однако  он  не  имел  ни
малейшего представления, кто такой Илайджа Погрэм, ибо первый  раз  в  жизни
услыхал эту фамилию.
     - Если бы пароходный котел лопнул, сэр, - сказал его новый знакомый,  -
и лопнул сию минуту, это был бы праздничный  день  в  календаре  деспотизма,
почти равный, сэр, по своему  значению  для  человечества,  нашему  славному
четвертому июля *. Да, сэр, это почтенный Илайджа  Погрэм,  член  конгресса;
один из великих умов нашей страны, сэр. Какой у него лоб, сэр!
     - Лоб замечательный, - сказал Мартин.
     - Да, сэр. Говорят, наш бессмертный  Чигл,  сэр,  создавая  из  мрамора
знаменитую статую Погрэма, которая так взволновала умы в Европе  и  породила
столько споров, заметил, что это лоб не простого  смертного.  Это  было  еще
перед вызовом Погрэма и, значит, может считаться предсказанием, да еще каким
удачным.
     - А что такое "Вызов Погрэма"?- спросил Мартин, думая,  что  это,  быть
может, трактирная вывеска.
     - Ораторское выступление, сэр, - отвечал его собеседник.
     - Ах, да, конечно, - воскликнул Мартин. - О чем  я  только  думал!  Оно
бросило вызов...
     - Оно бросило вызов всему свету, - важно ответил незнакомец. -  Бросило
вызов всему свету помериться силами с нашей страной в чем угодно;  мы,  мол,
достаточно богаты внутренними ресурсами, чтобы объявить войну  всему  свету.
Хотите, я познакомлю вас с Илайджей Погрэмом, сэр?
     - Будьте так добры, - сказал Мартин.
     - Мистер Погрэм, - сказал незнакомец, хотя мистер Погрэм слышал  каждое
слово их разговора, - это джентльмен из Европы,  сэр,  из  Англии,  сэр.  Но
великодушные враги могут встречаться на нейтральной почве частной жизни, мне
так кажется, сэр.
     Томный мистер Погрэм пожал Мартину руку с вялостью автомата, у которого
кончается завод. Зато табак он  жевал  с  энергией  только  что  заведенного
автомата.
     - Мистер Погрэм - общественный деятель, сэр, - сказал церемониймейстер.
- Когда конгресс разъезжается  на  каникулы,  мистер  Погрэм  знакомится  со
свободными Соединенными Штатами, даровитым сыном которых он является.
     Мартину пришло в голову, что если бы почтенный  мистер  Погрэм  остался
дома, а путешествовать отправил свои башмаки, то  цель  все  равно  была  бы
достигнута, ибо в данное время одни его башмаки могли что-нибудь видеть.
     Однако немного погодя мистер Погрэм встал и, освободившись от  остатков
жвачки, мешавших членораздельной речи, перешел в другое место,  где  было  к
чему прислониться, и, не выпуская из рук зеленого зонтика, завел разговор  с
Мартином.
     Так как он начал словами "Как вам нравится...", то Мартин перебил его:
     - ...ваша страна, я полагаю?
     -  Да,  сэр,  -  сказал  Илайджа  Погрэм.  Кучка  пассажиров  собралась
послушать, что будет дальше, и Мартину было слышно, как его знакомый  шепнул
своему знакомому, потирая руки: - Сейчас Погрэм разнесет его вдребезги,  вот
увидите!
     - Как вам сказать, - начал Мартин после минутного  колебания,  -  я  по
опыту знаю, что, задавая этот вопрос, вы  пользуетесь  преимуществом  своего
положения. Вы желаете, чтобы на него отвечали в одном и том же духе. А я  не
хочу отвечать в этом духе, по совести не могу, а потому лучше совсем  ничего
не отвечу.
     Но мистер Погрэм собирался выступить  на  следующей  сессии  с  большой
речью о внешней политике, он собирался также написать ряд громовых статей по
этому вопросу; и, вполне одобряя  свободный  и  независимый  обычай  (весьма
безобидный и приятный) выуживать в частной беседе всякого рода  сведения,  а
потом перевирать их в печати как вздумается, он решил во что бы то ни  стало
узнать мнение Мартина. Ибо, если бы ему не удалось ничего добиться, пришлось
бы выдумывать все самому, а это хлопотливое дело.  Заметив  про  себя  слова
Мартина, Погрэм снова принялся за свое:
     - Вы только что из Эдема, сэр? Как вам понравился Эдем?
     Мартин в довольно сильных выражениях изложил свое мнение насчет Эдема.
     - Удивительно, - сказал  Погрэм,  обводя  взором  слушателей,  -  какая
ненависть к нашей стране и к нашим учреждениям! Эта  национальная  антипатия
глубоко укоренилась в душе британца!
     - Боже правый, сэр! - воскликнул Мартин. - Да разве эдемская  земельная
корпорация с мистером Скэддером во главе и всеми  несчастьями,  которые  она
породила, есть американское учреждение? И при чем  тут  та  или  иная  форма
правления?
     - Я полагаю, что причина этого, - продолжал Погрэм с того самого места,
на  котором  Мартин  прервал  его,  -  коренится   отчасти   в   зависти   и
предрассудках, отчасти же  в  прирожденной  неспособности  англичан  оценить
возвышенные установления нашего отечества.  Во  время  вашего  пребывания  в
Эдеме вы, верно, встречались, - сказал он, опять обращаясь к  Мартину,  -  с
джентльменом по имени Чоллоп?
     - Да, - ответил Мартин, - но я был тогда очень болен, и мой друг  лучше
сумеет вам ответить. Марк, этот джентльмен спрашивает про мистера Чоллопа.
     - О да, сэр. Да. Я его видел, - заметил Марк.
     - Великолепный образчик нашего отечественного  сырья?  -  вопросительно
произнес Погрэм.
     - Еще бы, сэр! - воскликнул Марк.
     Почтенный Илайджа Погрэм взглянул на своих сторонников, как бы  говоря:
"Замечайте! Смотрите, что сейчас будет!" И они отдали дань  таланту  Погрэма
одобрительным ропотом.
     - Наш соотечественник -  образец  человека,  только  что  вышедшего  из
мастерской природы! - с энтузиазмом воскликнул Погрэм. -  Он  истинное  дитя
нашего свободного полушария, свеж, как горы нашей страны, светел и чист, как
наши  минеральные  источники,  не  испорчен  иссушающими  условностями,  как
широкие и беспредельные наши прерии! Быть  может,  он  груб  -  таковы  наши
медведи. Быть может, он дик - таковы наши бизоны. Зато он дитя природы, дитя
Свободы, и его горделивый ответ деспоту и тирану заключается в том,  что  он
родился на западе.
     Эта речь не столько относилась к Чоллопу, сколько к одному почтмейстеру
из западных штатов, который не  так  давно  перед  этим  растратил  казенные
деньги (явле ние отнюдь не редкое в  Америке)  и  был  смещен  с  должности;
защищая его в конгрессе,  мистер  Погрэм  (почтмейстер  голосовал  за  него)
бросил в лицо непопулярному президенту эту  громовую  фразу.  Она  и  сейчас
оказала свое действие, слушатели пришли в восторг,  и  один  из  них  сказал
Мартину,  что  "теперь,  надо  думать,  он  понял,  что  такое  американское
красноречие, и признает себя побежденным".
     Мистер Погрэм подождал,  пока  его  слушатели  успокоились,  и  спросил
Мартина:
     - Вы, кажется, другого мнения, сэр?
     - Да, - сказал Мартин, - мне он не очень понравился, должен  сознаться.
По-моему, он скандалист, и я вовсе не в восторге от его  привычки  носить  с
собою смертоносные орудия убеждения и с такой легкостью пускать их в ход.
     - Странно! - сказал Погрэм,  приподнимая  зонтик  и  выглядывая  из-под
него. - Удивительно! Заметьте, какую  упорную  оппозицию  нашим  учреждениям
оказывает дух британца!
     - Какие вы непонятливые люди!  -  воскликнул  Мартин.  -  Разве  мистер
Чоллоп  и  другие  господа  его  сорта  являются  здесь  учреждением?  Разве
револьверы, трости с кинжалами, ножи и прочее - ваши учреждения, которыми вы
гордитесь?  Разве  кровавые  дуэли,  зверские  драки,  грубые   оскорбления,
убийства и резня на улицах - ваши учреждения? Пожалуй, вы скажете  мне,  что
бесчестье и обман тоже учреждения великой республики?
     Как только  Мартин  замолчал,  почтенный  Илайджа  Погрэм  опять  обвел
взглядом слушателей.
     - Такая болезненная ненависть к нашим  учреждениям,  -  заметил  он,  -
достойна   внимания   психологов.   Это   он   намекает   на   аннулирование
государственного долга!
     - О, вы можете считать учреждением все, что вам угодно, - усмехнувшись,
сказал Мартин, - и тут мне трудно с вами спорить,  ибо  и  это,  несомненно,
одно из созданных вами учреждений. Но почти всем  этим  у  нас  ведает  одно
учреждение, именуемое Олд-Бейли!
     В эту минуту зазвонил обеденный  колокол,  и  все  бросились  в  рубку,
причем достопочтенный Илайджа Погрэм проявил самую невероятную прыть, совсем
позабыв про раскрытый зонтик, который так прочно застрял в дверях рубки, что
нельзя было ни вытащить его, ни закрыть.
     Этот  несчастный  случай  произвел  настоящий   бунт   среди   голодных
пассажиров, столпившихся позади; они пришли  в  исступление,  видя  кушанья,
слыша стук ножей и вилок и отлично понимая, чем кончится дело, если  они  не
попадут к столу вовремя; а между  тем  добродетельные  граждане  за  столом,
подвергая себя  смертельной  опасности,  делали  сверхъестественные  усилия,
стараясь уничтожить все съестное, прежде чем явятся остальные.
     Однако запоздавшие пассажиры взяли зонтик штурмом и ворвались в  брешь.
Достопочтенный Илайджа Погрэм и Мартин после ожесточенной  борьбы  оказались
рядом, как это могло бы случиться в  партере  лондонского  театра,  и  целых
четыре минуты Погрэм глотал большими кусками  все,  что  ни  попадалось  под
руку, жадно, как ворон.  Покончив  с  необычайно  затянувшимся  на  сей  раз
обедом, он обратился к  Мартину  и  попросил  его  нимало  не  стесняться  и
говорить с ним совершенно свободно, ибо он спокоен, как  подобает  философу.
Мартин был весьма рад  это  слышать,  ибо  он  уже  начал  задумываться,  не
принадлежит ли мистер Погрэм  к  другой,  школе  республиканской  философии,
благородные афоризмы которой вырезаются ножом на теле учеников и пишутся  не
пером и чернилами, а смолой и перьями.
     - Что вы думаете о моих соотечественниках, которые здесь  присутствуют?
- спросил Илайджа Погрэм.
     - Очень приятные люди, - сказал Мартин.
     Общество и в самом деле было приятное. Ни  один  из  обедающих  еще  не
произнес ни слова; каждый, как  и  всегда,  старался  поскорей  набить  себе
желудок, и большинство решительно не умело вести себя за столом.
     Достопочтенный Илайджа Погрэм посмотрел на Мартина, как бы говоря:  "Вы
этого не думаете, я знаю!" - и вскоре его мнение подтвердилось.
     Напротив сидел  один  в  высшей  степени  протабаченный  джентльмен,  у
которого  из  остатков  табака  засыхавших  вокруг  рта  и  на   подбородке,
составилась даже целая борода - украшение, настолько распространенное здесь,
что Мартин не обратил бы на него внимания, если б этот почтенный  гражданин,
стремясь уравнять себя в правах с новоприбывшими, не обсосал хорошенько свой
нож и не воткнул его в масло как раз в ту минуту, когда Мартин брал себе  от
того же куска. Все это было проделано так неаппетитно, что стошнило бы  даже
мусорщика.
     Когда Илаиджа Погрэм, для которого это было самым  обыкновенным  делом,
увидел,  что  Мартин  отставил  тарелку,  так  и  не  взяв  себе  масла,  он
обрадовался и сказал:
     - Ну,  знаете  ли,  изумительно,  до  чего  вы,  англичане,  ненавидите
учреждения нашей страны!
     - Честное слово, -  воскликнул  Мартин  в  свою  очередь,  -  вы  самая
непонятная  страна,  какая  существует  на   свете!   Человек   ведет   себя
положительно как свинья, - и это у вас называется "учреждением"!
     - У нас нет времени приобретать манеры, - сказал Погрэм.
     - Приобретать! - воскликнул Мартин. - Но речь  идет  не  о  том,  чтобы
непременно приобретать. Речь  идет  о  том,  чтобы  не  утратить  врожденную
вежливость дикаря  и  ту  инстинктивную  воспитанность,  которая  заставляет
человека остерегаться,  как  бы  не  оскорбить  другого  и  не  внушить  ему
отвращения. Неужели этот человек не сумел бы вести себя лучше,  если  бы  не
считал, что очень хорошо и независимо  быть  скотом  в  мелочах,  -  как  вы
думаете?
     - Он уроженец нашей страны и, конечно, сметлив и  боек  от  природы,  -
сказал мистер Погрэм.
     - Так вот, заметьте, к чему это приводит, мистер  Погрэм,  -  продолжал
Мартин. - Большинство ваших соотечественников начинает с  того,  что  упрямо
пренебрегает мелкими правилами общежития, которые не имеют ничего  общего  с
такими установлениями, как сословные традиции, нравы, обычаи, и не связаны с
формой  правления  или   особенностями   страны,   но   требуются   простой,
естественной среди людей учтивостью. Вы  поощряете  их  в  этом,  возмущаясь
нападками  на  их  невежливость,  словно  это  лучшая  черта   национального
характера. От несоблюдения мелких условностей они переходят к  пренебрежению
крупными обязательствами и отказываются платить долги. Что они могут  делать
в дальнейшем или от чего еще отрекутся, я не знаю; но всякий  может  видеть,
если захочет, что это естественно должно  последовать,  что  это  неизбежный
процесс развития, порочного в самом корне.
     Мистер Погрэм был слишком большим философом, для того чтобы это понять,
и они опять вышли на палубу, где мистер Погрэм занял  свой  прежний  пост  и
жевал табак до тех пор, пока не впал в летаргическое состояние,  граничившее
с полной бесчувственностью.
     После нескольких дней утомительного путешествия они снова подошли к той
самой пристани, где Марк чуть было не остался в тот вечер, когда они уезжали
в Эдем.  Хозяин  гостиницы,  капитан  Кеджик,  стоял  на  пристани  и  очень
удивился, увидев своих старых знакомцев.
     - Что за черт! - воскликнул капитан. - Ну, я просто удивляюсь!
     - Нельзя ли нам остановиться  у  вас  до  завтра,  капитан?  -  спросил
Мартин.
     - Живите хоть целый год, если вздумается, -  сухо  ответил  капитан.  -
Только нашим не очень-то понравится, что вы вернулись.
     - Не понравится, капитан? - переспросил Мартин.
     - Они думали, что вы там останетесь, - отвечал Кеджик, качая головой. -
А вы их надули, не отрицайте. этого!
     - Что вы хотите сказать этим? - воскликнул Мартин.
     - Не надо было вам никого принимать, - сказал капитан. -  Да,  не  надо
бы!
     - Любезный друг,  -  возразил  Мартин,  -  разве  я  хотел  кого-нибудь
принимать? Разве это была моя затея? Не вы ли сами говорили, что меня начнут
травить, как бешеную собаку, и угрожали мне всеми видами мести, если я их не
приму?
     - Этого я не знаю, - возразил  капитан.  -  Но  если  наши  вломятся  в
амбицию, то их ничем не уймешь, могу вам сказать!
     И капитан пошел вместе с  Марком  позади  Мартина  и  мистера  Погрэма,
которые отправились в "Национальный отель".
     - Видите, мы все-таки вернулись живыми! - сказал Марк.
     - Это совсем не то, чего я ожидал, - проворчал капитан.  -  Человек  не
имеет права на популярность,  если  не  оправдывает  ожиданий.  Лучшие  люди
нашего общества не пошли бы к нему на прием, если бы знали это.
     Ничто не могло смягчить упорства капитана, который обиделся на то,  что
оба они не умерли в Эдеме.  Постояльцы  в  "Национальном  отеле"  были  тоже
оскорблены в своих лучших чувствах, но, к счастью, им некогда было  особенно
огорчаться, так как все вдруг решили наброситься на достопочтенного  Погрэма
и немедленно устроить ему прием.
     Ужин в гостинице кончился до прибытия парохода, и потому Мартин, Марк и
мистер Погрэм закусывали и пили  чай  втроем,  когда  явилась  депутация,  в
составе шестерых постояльцев и одного крикливого  юнца,  чтобы  объявить  об
этой чести.
     - Сэр! - начал оратор депутации.
     - Мистер Погрэм! - завопил крикливый юнец. Оратор, только тут  вспомнив
о присутствии крикливого мальчика, представил его:
     -  Доктор  Джинери  Данкл,  сэр,  джентльмен  с   большим   поэтическим
дарованием. Он здесь недавно, сэр, могу вас  уверить,  и  является  для  нас
приобретением, сэр. Да. сэр. Мистер Джод, сэр. Мистер  Иззард,  сэр.  Мистер
Джулиус Биб, сэр.
     - Джулиус Вашингтон Мерривезер Биб, -  пробурчал  джентльмен  себе  под
нос.
     -  Прошу  прощения,  сэр.  Извините  меня.  Мистер  Джулиус   Вашингтон
Мерривезер Биб, сэр, по лесной части,  сэр,  пользуется  большим  уважением.
Полковник Гропер, сэр. Профессор Пайпер, сэр. Меня самого, сэр, зовут  Оскар
Баффем.
     Каждый из них сделал шаг вперед, боднул головой достопочтенного Илайджу
Погрэма, пожал ему руку и  отступил  назад.  После