по-прежнему  не
сводил глаз с мистера Пекснифа.
     По-видимому, у него вошло в привычку - и в буквальном  и  в  переносном
смысле - глядеть в глаза мистеру Пекснифу.
     Мартин достал карандаш, вырвал листок из памятной  книжки  и  торопливо
записал все, что был должен мистеру Бивену. Старик протянул руку за  листком
и взял его, - все это не отрывая глаз от лица мистера Пекснифа.
     - Было бы неуместной гордостью и ложным  смирением,  -  сказал  Мартин,
понизив голос, - говорить, что я не желаю, чтобы этот долг был  уплачен  или
что у меня есть хоть какая-нибудь надежда уплатить его самому. Но я  никогда
не чувствовал своей нищеты так глубоко, как чувствую сейчас.
     - Прочтите мне это, Пексниф, - сказал старик.
     Мистер Пексниф повиновался, но он приступил к  чтению  бумаги  с  таким
видом, как будто это была рукописная исповедь убийцы.
     - Я думаю, Пексниф, - сказал старый Мартин, - что мне  лучше  заплатить
этот долг. Мне бы не хотелось, чтобы пострадал заимодавец,  который  не  мог
навести справок и который сделал (как ему казалось) доброе дело.
     - Благородное чувство, уважаемый сэр! Оно оказывает вам честь.  Опасный
прецедент, однако, позвольте намекнуть вам, - сказал мистер Пексниф.
     - Прецедента из этого не получится, - возразил  старик.  -  Ни  на  что
другое он рассчитывать не может. Но мы еще поговорим.  Вы  посоветуете  мне.
Больше ничего нет?
     - Ровно ничего, - ответил мистер Пексниф жизнерадостно,  -  как  только
вам прийти в себя после этого вторжения, после этого трусливого и  ничем  не
оправданного оскорбления ваших чувств; прийти в  себя  как  можно  скорее  и
снова улыбаться.
     - Вам больше нечего  сказать?  -  с  необычайной  серьезностью  спросил
старик, кладя свою руку на рукав мистера Пекснифа.
     Но мистер Пексниф не пожелал говорить того, что  просилось  у  него  на
язык, потому что упреки, как он заметил, всегда бесполезны.
     - Вам решительно нечего  требовать?  Вы  в  этом  уверены?  Если  есть,
говорите не стесняясь, что бы это ни было. Я ни в чем не откажу вам, чего бы
вы ни попросили. - сказал старик.
     При этом доказательстве  неограниченного  доверия  со  стороны  старика
слезы выступили на глазах у мистера Пекснифа в таком изобилии,  что  он  был
принужден судорожно ухватиться за  переносицу  и  только  после  этого  хоть
сколько-нибудь успокоился. Когда дар речи снова вернулся к нему, он  сказал,
сильно  волнуясь,  что  надеется  когда-нибудь  заслужить  это  доверие,   и
прибавил, что никаких других замечаний у него нет.
     Несколько времени старик сидел, глядя на него  с  тем  бессмысленным  и
неподвижным выражением, какое нередко бывает  свойственно  людям  на  склоне
лет, когда их  умственные  способности  слабеют.  Но  он  поднялся  с  места
довольно твердо и пошел к двери, где Марк посторонился, давая ему дорогу.
     Мистер Пексниф угодливо предложил ему руку,  и  старик  принял  ее.  На
пороге он сделал движение, словно отстраняясь от Мартина, и сказал ему:
     - Ты слышал его. Уходи прочь. Все кончено. Ступай.
     Мистер Пексниф, следуя за  ним,  бормотал  какие-то  слова,  выражавшие
одобрение и  сочувствие;  а  Мартин,  очнувшись  от  оцепенения,  в  которое
повергла его заключительная сцена, воспользовался их уходом для того,  чтобы
обнять ни в чем не повинную  причину  всех  недоразумений  и  прижать  ее  к
сердцу.
     - Милая девочка! - сказал Мартин. - Зато  вас  его  влияние  совсем  не
изменило. Какой же это бессильный и безвредный мошенник!
     - Вы так благородно держались! Вы столько перенесли!
     - Благородно! - весело воскликнул Мартин. - Вы были тут рядом  и  ни  в
чем не изменились, и я это знал. Чего же больше мне было желать?  Этому  псу
так  невыносимо  было  меня  видеть  и  терпеть  мое  присутствие,   что   я
торжествовал. Но скажите  мне,  дорогая,  -  надо  дорожить  теми  немногими
словами, которыми мы можем обменяться наспех, - правда ли то, что я  слышал?
Верно ли, что этот мошенник преследовал вас своими любезностями?
     - Да, дорогой Мартин, отчасти это продолжается  и  сейчас,  но  главным
источником моего горя была тревога за вас. Почему вы оставляли нас  в  такой
ужасной неизвестности?
     - Болезнь, дальность расстояния,  боязнь  намекнуть  на  наше  истинное
положение  и  невозможность  скрыть  правду   иначе,   как   только   молча,
уверенность,  что  эта  правда  огорчила  бы  вас  несравненно  больше,  чем
неизвестность и сомнение, - ответил Мартин торопливо, как и все говорилось и
делалось торопливо в эти краткие минуты, - все это и было причиной тому, что
я написал только раз. Но Пексниф! Не бойтесь мне рассказывать, вы же видели,
что я стоял рядом с ним, слушал его и  не  схватил  за  горло.  Что  это  за
история о том, что он преследует вас? А дедушка знает?
     - Да.
     - И он ему содействует?
     - Нет, - горячо отвечала она.
     - Слава богу, - воскликнул Мартин, - что хоть в одном  отношении  разум
не изменил ему.
     - Не думаю, - сказала Мэри, - чтобы он был посвящен в его  намерения  с
самого начала. Но после того как этот человек достаточно его подготовил,  он
открылся ему постепенно. Мне так кажется, но  это  только  мое  впечатление,
никто мне ничего не говорил. Потом он беседовал со мной наедине.
     - Дедушка? - спросил Мартин.
     - Да, беседовал со мной наедине и передал...
     - Слова этого негодяя? - воскликнул Мартин. - Не повторяйте их!
     - И сказал, что мне хорошо известны его достоинства; Пексниф достаточно
богат, пользуется хорошей репутацией и заслужил его доверие и  расположение.
Но, видя, что я пришла в отчаяние, он сказал, что не станет принуждать  меня
или влиять на мои склонности, довольно и того, что он рассказал  мне  в  чем
дело. Он не станет огорчать меня, продолжая этот разговор или возвращаясь  к
нему. И с тех пор он ни разу об этом не заговаривал; он честно сдержал  свое
слово.
     - А сам претендент?
     - У него почти не было случая продолжать свое ухаживание. Я никогда  не
выходила одна и не оставалась с ним наедине. Дорогой Мартин,  я  должна  вам
сказать, - продолжала она, - что доброта  вашего  дедушки  ко  мне  остается
неизменной. Мы все так же неразлучны. Неописуемая  нежность  и  сострадание,
казалось, примешались теперь к прежнему его уважению, и если б  я  была  его
единственным ребенком, то не могла бы иметь более ласкового отца. Причуда ли
это в нем, или старая привычка, после того как его сердце остыло  к  вам,  -
это тайна, не разгаданная мной; но для меня было и останется счастьем, что я
не изменила ему и что, если он очнется от своего  заблуждения,  хотя  бы  на
краю смерти, я буду тут, милый, чтобы напомнить ему о вас.
     Мартин  с  восхищением  смотрел  на  ее  разгоревшееся  лицо  и  теперь
воспользовался паузой, чтобы поцеловать ее в губы.
     - Мне приходилось слышать и читать, - продолжала она, - что те,  в  ком
давно уже угасли силы и кто живет словно во  сне,  иногда  приходят  в  себя
перед смертью и спрашивают про людей, когда-то близких и дорогих,  но  давно
позабытых или отвергнутых и даже ненавистных. Подумайте, что будет, если  он
вдруг проснется таким же, как  прежде,  с  прежним  своим  мнением  об  этом
человеке, и увидит в нем своего единственного друга.
     - Я бы не стал требовать, чтобы  вы  его  бросили,  дорогая,  -  сказал
Мартин, - хотя бы еще много лет нам пришлось быть в разлуке. Но я боюсь, что
влияние этого человека на него все возрастает.
     Она не могла не согласиться с ним. Оно  росло  неуклонно,  незаметно  и
верно, пока не стало всесильным, достигнув высшей точки. У нее самой не было
никакого влияния, и, однако, он обращался с нею ласковее, чем когда бы то ни
было раньше. Мартин решил, что эта непоследовательность у него происходит от
слабости и старческого одряхления.
     - Неужели дело дошло до того, что он боится Пекснифа? - спросил Мартин.
- Неужели он  не  решается  высказать,  что  думает,  в  присутствии  своего
фаворита? Мне так показалось сейчас.
     - Мне тоже не раз это казалось. Часто, когда мы  с  ним  сидим  вдвоем,
почти так же как раньше, и  я  читаю  ему  любимую  книгу  или  он  спокойно
разговаривает со мной, я вижу, что при мистере  Пекснифе  меняется  все  его
поведение. Он сразу преображается и становится таким, каким  вы  видели  его
сегодня. Когда мы только что приехали, сюда,  у  него  еще  бывали  припадки
вспыльчивости, и даже мистер Пексниф при всей его вкрадчивости не без  труда
успокаивал его. Теперь этого с ним не  бывает.  Он  полагается  во  всем  на
мистера Пекснифа и не имеет другого мнения, кроме того,  которое  навязывает
ему этот вероломный человек.
     Таков был отчет, полученный Мартином о старческом упадке своего дедушки
и о возвышении добродетельного архитектора, сделанный шепотом и второпях  и,
при всей своей краткости, не раз прерываемый, из опасения как бы не вернулся
мистер Пексниф. Мартин услышал о Томе Пинче, а также о Джонасе, и  немало  о
себе самом; ибо, хотя влюбленные и отличаются тем,  что  между  ними  многое
всегда остается недосказанным и это влечет за собой желание увидеться  вновь
и  объясниться  до  конца,  -  им  присуща  также  удивительная  способность
выражаться кратко, и они в самое короткое время способны сказать  больше,  и
притом гораздо красноречивее,  чем  все  шестьсот  пятьдесят  восемь  членов
палаты  общин  в  парламенте  Соединенного  Королевства   Великобритании   и
Ирландии, которые тоже любят сильно,  без  сомнения,  но  одно  только  свое
отечество, в чем и заключается вся разница, ибо в любви этого  рода  (далеко
не всегда взаимной) принято произносить как можно больше  слов,  не  выражая
этим ровно ничего.
     Сигнал мистера  Тэпли;  торопливый  обмен  прощальными  словами  и  еще
кое-чем, о чем не полагается  никому  рассказывать,  ему  протягивают  белую
ручку, мистер Тэпли целует ее с благоговением странствующего  рыцаря;  опять
прощание, опять поцелуй; напоследок Мартин обещает написать из Лондона,  где
он надеется совершить нечто великое (одному богу известно,  что  именно,  но
Мартин твердо в этом уверен), - и они с Марком оказываются на  улице,  перед
чертогами Пекснифа.
     - Короткое же это было свидание после такой долгой разлуки! -  печально
сказал Мартин. - Но мы вовремя выбрались из этого дома. А могли бы попасть в
неловкое положение, если бы задержались хоть ненадолго, Марк.
     - Не знаю, как насчет нас, сэр, - возразил Марк, -  но  кое-кто  другой
попал бы в неловкое положение, если бы вернулся невзначай, пока мы были там.
Дверь у меня была уже наготове, сэр. Если бы Пексниф  просунул  свою  голову
или хотя бы стоял и подслушивал за дверью, я бы раздавил его, как  орех.  Он
такого сорта человек, - прибавил мистер Тэпли, подумав, - что раздавился  бы
без шума, уж вы поверьте.
     В эту минуту с ними поравнялся незнакомец, который, по-видимому, шел  к
дому мистера Пекснифа. Он поднял глаза, услышав имя архитектора,  и,  пройдя
несколько шагов, остановился и посмотрел на них. Мистер Тэпли тоже оглянулся
на него, оглянулся и Мартин, потому что незнакомец, проходя мимо, задержался
на них взглядом.
     - Кто это может быть, любопытно знать? -  сказал  Мартин.  -  Лицо  как
будто мне знакомо, но я не знаю этого человека.
     -  Ему,  должно  быть,  хотелось,  чтоб  мы  хорошенько  запомнили  его
физиономию, - сказал мистер Тэпли, - уж очень он на нас уставился.  Лучше  б
он не тратил попусту свою красоту, не так ее много.
     Подходя к "Дракону", они увидели перед дверьми дорожную карету.
     - А карета ведь из Солсбери, а? - сказал мистер Тэпли. -  В  ней  он  и
приехал, будьте уверены. Что-то тут затевается! Новый ученик, должно быть. А
может, еще один заказ на план начальной школы того же образца, что и прошлый
раз!
     Не успели они войти в дом, как оттуда выбежала миссис Льюпин и,  кивком
подозвав их к карете, показала чемодан с фамилией "Чезлвит".
     - Это муж мисс Пексниф, - сказала добрая женщина Мартину. - Я не знала,
в каких вы отношениях, и очень беспокоилась, пока вы не пришли.
     - Мы ни разу не обменялись с ним ни единым словом, - заметил Мартин,  -
и так как я не желаю более близкого знакомства, то постараюсь не встречаться
с ним. Я уверен, что это он попался нам по дороге. Очень  рад,  что  мы  так
удачно разминулись. Честное слово! С большими  удобствами  путешествует  муж
мисс Пексниф.
     - С ним какой-то представительный джентльмен, он остановился  в  лучшей
нашей спальне, -  прошептала  миссис  Льюпин,  косясь  на  окно  этой  самой
комнаты, когда они входили в дом. - Он заказал к обеду все, что только можно
достать; а усы и бакенбарды у него такие  шелковистые,  какие  только  можно
вообразить.
     - Вот как! - воскликнул Мартин. - Что ж, тогда постараемся  избегать  и
его тоже. Надеюсь, что у нас хватит сил на такое самопожертвование. Ведь это
всего на несколько часов, - сказал  Мартин,  устало  опускаясь  на  стул  за
маленькой ширмой. - Наш визит  не  увенчался  успехом,  дорогая  моя  миссис
Льюпин, и я должен ехать в Лондон.
     - Боже мой, боже мой! - воскликнула миссис Льюпин.
     - Да. Один встречный ветер не делает зимы, как одна ласточка не  делает
весны. Попробую еще раз. Тому Пинчу повезло. С помощью  его  советов,  может
быть, повезет  и  мне.  Когда-то  я  обещал  Тому  свое  покровительство,  с
позволения сказать, - заметил Мартин  с  грустной  улыбкой,  -  и  собирался
устроить  его  судьбу.  Быть  может,  Том  возьмет  теперь  меня  под   свое
покровительство и научит зарабатывать свой хлеб.

ГЛАВА XLIV

     Рассказ о предприятии мистеры Джонаса и его друга продолжается

     Среди  многих  других  прекрасных  качеств,  которыми  обладал   мистер
Пексниф,  было  одно  особенное,  состоявшее  в  том,  что  чем  больше  его
разоблачали, тем больше он лицемерил.  Если  он  терпел  поражение  в  одной
области, то  собирался  с  силами  и  вознаграждал  себя,  перенеся  военные
действия в другую. Если его хитрости и увертки раскрывал А., тем больше было
причин не теряя времени практиковаться на Б., хотя бы для того только, чтобы
не  терять  ловкости  рук.  Никогда   он   не   представлял   собой   такого
благочестивого и поучительного зрелища для всех окружающих, как в то  время,
когда его  разоблачил  мистер  Пинч.  Вряд  ли  он  бывал  когда-нибудь  так
человечен и так возвышенно и достойно добродетелен, как в  то  время,  когда
презрение молодого Мартина еще жгло его, как огнем.
     Этот  избыток  благородных  и  высоконравственных  чувств  положительно
необходимо было сбыть с рук, не считаясь ни  с  какими  жертвами;  и  мистер
Пексниф, услышав о прибытии зятя, немедленно усмотрел в его лице своего рода
оптового  заказчика  или  покупателя,  которому  следовало  отпустить  товар
немедленно. Быстро сойдя в гостиную и заключив молодого человека в  объятия,
он провозгласил с ужимками и взглядами, указывавшими на смятение духа:
     - Джонас! Дитя мое! Она здорова? Ничего не случилось?
     - Как, вы опять за свое? - отвечал его зять. - Даже и со мной? Оставьте
вы, пожалуйста, вот что!
     - Скажите же мне, что она здорова, -  не  унимался  мистер  Пексниф.  -
Скажите мне, что она здорова, дорогой мой!
     - Она не больна, - возразил Джонас, высвобождаясь  из  его  объятий.  -
Ничего с ней не случилось.
     - Ничего с ней не случилось! - воскликнул мистер Пексниф, опускаясь  на
ближайший стул и ероша рукой волосы. - Мне стыдно за мою слабость. Никак  не
могу удержаться, Джонас. Благодарю  вас.  Мне  теперь  лучше.  Как  поживает
другая моя  дочь,  моя  старшая,  моя  Черри-верри-чиго?  -  спросил  мистер
Пексниф, который тут же изобрел для нее это шутливое прозвище, почувствовав,
что на сердце у него снова становится легко.
     - Да все так же, как и раньше, - ответил мистер Джонас. - Все такой  же
уксус, как и была. Вы, я думаю, знаете, что она обзавелась поклонником?
     - Я об этом слышал из первоисточника, - сказал мистер Пексниф, - от нее
самой. Не стану отрицать, это заставило меня подумать о  том,  что  скоро  я
потеряю и последнюю дочь. Джонас, боюсь,  что  все  мы,  родители,  эгоисты;
боюсь, что мы... но делом моей жизни было воспитать их для домашнего  очага,
а это такая сфера, которую Черри украсит.
     - Ей не мешает украсить какую-нибудь  сферу,  -  заметил  его  зять,  -
потому что сама-то она не бог знает какое украшение.
     - Мои девочки теперь обеспечены, - сказал мистер Пексниф. - К  счастью,
они теперь обеспечены, и я трудился недаром!
     Совершенно то же самое сказал бы мистер Пексниф, если бы одна - из  его
дочерей выиграла тридцать тысяч фунтов в лотерею, а другая нашла бы на улице
кошелек с золотом, по всей видимости никому не принадлежащий. И в  том  и  в
другом случае он весьма торжественно призвал бы отеческое  благословение  на
главу счастливицы и поставил бы это событие себе в заслугу, словно предвидел
его, когда она была еще в колыбели.
     - А не поговорить ли нам о чем-нибудь другом для разнообразия?  -  сухо
заметил Джонас. - Согласны, что ли?
     - Вполне, - сказал мистер Пексниф. - Ах вы шутник, проказник вы этакий!
Вы смеетесь над стареньким любящим папой. Что ж, он это заслужил.  И  он  не
обижается, потому что в чувствах своих находит себе награду. Вы погостите  у
нас, Джонас?
     - Нет. Со мной приятель, - сказал Джонас.
     -  Приводите  и  приятеля!  -  воскликнул  мистер  Пексниф   в   порыве
гостеприимства. - Приводите сколько вам угодно приятелей!
     - Это не такой человек, чтобы его  приводить,  -  презрительно  заметил
Джонас. - Я думаю, забавно было бы видеть, как это я его "приведу".  Спасибо
все-таки, но он для этого слишком высокопоставленное лицо, Пексниф.
     Добродетельный человек насторожил уши: любопытство его пробудилось. Для
мистера Пекснифа быть высокопоставленным -  значило  быть  великим,  добрым,
благочестивым,  мудрым,  гениальным,  а  лучше  сказать   -   избавляло   от
необходимости быть всем этим и само по себе  стояло  неизмеримо  выше  всего
этого. Если  человек  имел  право  смотреть  на  Пекснифа  сверху  вниз,  то
последний  не  мог  взирать  на  него  иначе,  как  снизу  вверх,  и  притом
почтительно согнув спину, в избытке смирения. Так всегда бывает  с  великими
людьми.
     - Я вам скажу, что вы можете сделать, если хотите, - сказал  Джонас,  -
можете прийти пообедать с  нами  в  "Драконе".  Этой  ночью  мы  приехали  в
Солсбери по делу, а утром я заставил его отвезти меня сюда в  своей  карете,
то есть не в своей, потому что она сломалась нынче ночью, а  в  наемной,  но
это все равно. Так смотрите, знаете ли,  ведите  себя  поосторожнее.  Он  не
привык якшаться с кем попало, вращается только в самом лучшем обществе.
     - Какой-нибудь молодой вельможа, который  занимает  у  вас  деньги  под
большие проценты, не так ли? -  сказал  мистер  Пексниф,  игриво  грозя  ему
пальцем. - Буду в восторге познакомиться с юным гулякой.
     - Занимает! - отозвался Джонас. - Как бы не так!  Если  у  вас  имеется
хоть двадцатая часть его капиталов, можете уходить на покой! Мы с вами  были
бы богачи, если б могли вскладчину купить его  мебель,  серебро  и  картины.
Станет такой человек занимать деньги! Да, с  тех  пор  как  мне  подвернулся
случай (и,  кстати  сказать,  хватило  ума)  обзавестись  паем  в  страховом
обществе, которого он председатель, я нажил... неважно, впрочем,  сколько  я
нажил, - сказал Джонас, как будто вспомнив обычную свою осторожность.  -  Вы
меня отлично знаете, я о таких вещах  не  болтаю.  Но,  ей-богу,  кое-что  я
приобрел.
     - Право, дорогой мой Джонас, - с большой горячностью воскликнул  мистер
Пексниф, - такому джентльмену  следует  оказать  внимание.  Может  быть,  он
захочет осмотреть церковь? Или, если он имеет вкус к изящным искусствам -  в
чем я не сомневаюсь, - я могу  послать  ему  несколько  папок  с  чертежами.
Солсберийский собор,