дорогой мой Джонас, - в связи с упоминанием о папках, а
также стремясь выказать себя с наилучшей стороны, мистер Пексниф перешел  на
обычный для него в таких случаях цветистый слог, - есть  здание,  освященное
для нас вековыми традициями и внушающее самые возвышенные чувства. Здесь  мы
созерцаем  работу  прошлых  веков.  Здесь   мы   слушаем   раскаты   органа,
прогуливаясь под гулкими сводами. У нас имеются чертежи этого прославленного
здания  с  севера,  с  юга,  с  востока,  с   запада,   с   юго-востока,   с
северо-запада...
     Во время этого лирического отступления и даже во  время  всего  диалога
Джонас покачивался на стуле, засунув руки в карманы и с хитрым видом склонив
голову набок. Теперь он смотрел на своего собеседника так издевательски, что
мистер Пексниф остановился и спросил, что он хочет сказать.
     - Ей-богу, Пексниф, - ответил он, - если б я  знал  наверное,  кому  вы
собираетесь оставить свой капитал, то помог  бы  вам  удвоить  его  в  самое
короткое время. Недурно было бы использовать такой  случай  в  кругу  своего
семейства. Но ведь вы хитрец!
     - Джонас! -  расчувствовавшись,  воскликнул  мистер  Пексниф.  -  Я  не
дипломат,  душа  у  меня  нараспашку.  Большая  часть   тех   незначительных
сбережений, какие мне удалось скопить в течение моей, надеюсь не  бесчестной
и не бесполезной, жизни, уже отдана, передана и  завещана  (поправьте  меня,
дорогой Джонас, если я неточно изъясняюсь)  со  всеми  выражениями  доверия,
которых я не стану повторять, и в ценностях, о которых нет надобности  здесь
упоминать, лицу, имя которого я не могу, не хочу и считаю излишним  называть
здесь. - Тут он горячо пожал зятю руку, словно хотел прибавить:  "Благослови
вас бог, берегите их хорошенько, когда получите!"
     Мистер Джонас только покачал головой и засмеялся и, казалось  переменив
намерения, сказал, что "нет, лучше уж Он сохранит это в секрете".  Но  когда
он сообщил, что пойдет прогуляться, мистер Пексниф  настоял  на  том,  чтобы
сопровождать его, заметив, что по дороге он забросит  мистеру  Монтегю  свою
визитную карточку, которая послужит ему рекомендацией при встрече. Что он  и
сделал.
     На прогулке мистер  Джонас  хранил  ту  строгую  сдержанность,  которая
давеча заставила его спохватиться и прервать разговор. Он не  делал  никаких
попыток задобрить мистера Пекснифа, а наоборот, был груб  и  неотесан  более
обыкновенного, и потому мистер Пексниф, вовсе не подозревая  его  намерений,
позволил захватить себя врасплох. Ибо взломщик всегда склонен думать, что  у
другого взломщика имеется такой же набор  отмычек,  каким  орудует  он  сам;
зная, как он сам поступил бы в подобном случае, мистер Пексниф думал:  "Если
бы этому молодому человеку было что-нибудь от меня нужно,  он  вел  бы  себя
вежливо и почтительно".
     Чем больше Джонас увиливал от его  намеков  и  расспросов,  тем  больше
старался мистер Пексниф проникнуть в золотые тайны, которые приоткрылись ему
нежданно-негаданно. Для чего эти  холодные  и  официальные  отношения  между
родственниками? Что такое жизнь без  доверия?  Если  избранник  его  дочери,
человек, которому он  отдал  ее  с  такой  гордостью  и  надеждой,  с  такой
волнующей, безоблачной  радостью,  -  если  он  не  являет  собой  оазиса  в
бесплодной пустыне жизни, то где же искать этот оазис?
     Мистер Пексниф и не подозревал, на какой предательский зеленый островок
он ставит ногу в это мгновение! Уверяя, что "все на свете лишь прах",  он  и
не предвидел, что в самом скором времени расстанется со своим капиталом!
     Шаг за шагом, сохраняя на лице все ту же ворчливую и недовольную  мину,
ибо надежда поразить мистера Пекснифа в самое уязвимое  место  -  в  карман,
которой так ужасно пострадал у самого Джонаса,  заставляла  его  с  особенно
злобным увлечением проделывать все свои штуки - шаг за шагом и  даже,  можно
сказать,  дюйм  за  дюймом,  Джонас  скорее   нехотя   раскрывал   блестящие
перспективы   Англо-Бенгальской   компании,   чем   ослеплял   ими    своего
внимательного слушателя. И, продолжая разговор в том же скряжническом  духе,
он предоставил мистеру Пекснифу сделать вывод, - если тот пожелает  (а  тот,
разумеется, пожелал), - что, не будучи наделен  от  природы  красноречием  и
обходительностью, он, Джонас, намерен,  чтобы  восполнить  этот  недостаток,
познакомить мистера Монтегю с человеком, богато одаренным в этом  отношении,
поставив  такое  посредничество  себе  в  заслугу.  Иначе,  пробормотал   он
недовольно, он послал бы своего возлюбленного тестя  куда  подальше,  вместо
того чтобы нянчиться с ним.
     Подготовленный так ловко, мистер Пексниф явился к  обеду,  доведя  свою
учтивость, благожелательность, веселость, благовоспитанность  и  сердечность
до  такой  высокой  степени,  какой  даже  ему  еще  никогда  не   удавалось
достигнуть.   Чистосердечие   провинциального   джентльмена,    утонченность
художника,  благодушная  снисходительность  светского  человека  -  все  это
отражалось  на  лице  мистера  Пекснифа,  когда  он  пожимал  руку  великого
прожектера и капиталиста.
     - Добро пожаловать в наше скромное селенье,  уважаемый  сэр!  -  сказал
мистер Пексниф. - Мы захолустные  жители,  первобытная  деревенщина,  мистер
Монтегю, но мы высоко ценим честь, оказанную нам вашим посещением, что может
засвидетельствовать мой дорогой зять. Очень, очень странно, - сказал  мистер
Пексниф, почти благоговейно пожимая ему руку, - но мне кажется,  что  я  вас
знаю. Этот высокий лоб, дорогой мой  Джонас,  -  заметил  мистер  Пексниф  в
сторону, - эти вьющиеся кудри... я, должно быть, видел вас,  уважаемый  сэр,
где-нибудь в самом избранном обществе.
     Ничего не могло быть вероятней, согласились все.
     - Я бы желал, - сказал мистер Пексниф, - иметь  честь  представить  вас
почтенному патриарху, обитающему в моем доме, - дядюшке нашего друга. Мистер
Чезлвит, сэр, действительно высоко оценил бы честь пожать вам руку.
     - Этот джентльмен теперь здесь? - спросил Монтегю, густо краснея.
     - Да, здесь, - сказал мистер Пексниф.
     - Вы ничего про это не говорили, Чезлвит.
     - Я не думал, что вам это будет интересно, - возразил Джонас. - Для вас
в таком знакомстве ничего нет приятного.
     - Джонас! Дорогой мой Джонас! - запротестовал мистер Пексниф. - Что это
вы, право!
     - Ну да, хорошо вам распинаться за него,  -  огрызнулся  Джонас.  -  Он
теперь у вас в руках. Получите от него капиталец.
     - Ого! Вот откуда ветер дует? - воскликнул Монтегю. - Ха-ха-ха! - И тут
все они рассмеялись, а пуще всех мистер Пексниф.
     - Нет, нет! - сказал Пексниф, игриво похлопывая зятя  по  плечу.  -  Не
следует верить всему, что говорит мой молодой родственник,  мистер  Монтегю.
Можно верить ему в официальных делах, можно полагаться на него в официальных
делах, но не надо придавать значения полетам его фантазии.
     - Клянусь жизнью,  мистер  Пексниф,  -  заметил  Монтегю,  -  я  придаю
величайшее  значение  его  последним  словам.  Думаю  и  надеюсь,  что   они
справедливы. Обычным путем деньги оборачиваются недостаточно быстро,  мистер
Пексниф. Приходится строить наше благосостояние на  слабостях  человеческого
рода.
     - Фу-фу-фу, как не стыдно! - воскликнул мистер Пексниф.  Но  все  опять
рассмеялись, а пуще всех мистер Пексниф.
     - Даю вам честное слово, что мы так и делаем, - сказал Монтегю.
     - Фу-фу! - воскликнул мистер Пексниф. - Вы очень остроумны.  Я  уверен,
что этого за вами не водится, этого за вами не водится!  Как  можно,  знаете
ли?
     Опять все дружно рассмеялись, и опять  мистер  Пексниф  смеялся  громче
всех.
     Это  было  в  самом  деле  очень  приятно.  Столько   непринужденности,
откровенности, доверия - и вместе с тем ничто  не  мешало  мистеру  Пекснифу
оставаться в некотором роде ментором  всего  общества.  Лучшие  произведения
кулинарного искусства, какими мог блеснуть "Дракон", были  поставлены  перед
ними на стол; самые старые и выдержанные вина из погреба  "Дракона"  увидели
свет по этому случаю; тысячи воздушных пузырьков, указывавших на богатство и
влиятельность мистера Монтегю, постоянно всплывали  на  поверхность  беседы;
словом, все трое веселились от души, как  и  полагается  веселиться  честным
людям. Мистер Пексниф выразил сожаление, что мистер Монтегю так презрительно
относится к человечеству и его слабостям. Мистера Пекснифа это до  крайности
тревожило; он все время об этом думал; он то  и  дело  возвращался  к  этому
предмету; он еще надеется обратить мистера Монтегю, говорил он. И каждый раз
как мистер Монтегю повторял свое изречение насчет того, чтобы обогащаться за
счет слабостей человечества,  прибавляя  откровенно:  "Так  мы  и  делаем!",
мистер Пексниф неизменно восклицал: "Фу-фу, как не  стыдно!  Я  уверен,  что
ничего подобного нет. Как можно, знаете ли?" - особенно напирая на последние
слова.
     Неоднократное повторение этого шутливого вопроса заставило, наконец,  и
мистера Монтегю отвечать в том же шутливом тоне,  но,  перекинувшись  с  ним
двумя-тремя  шутками,  мистер  Пексниф  снова  стал  серьезен  и   чуть   не
прослезился, заметив, что, с позволения мистера Монтегю, выпьет за  здоровье
своего молодого родственника, мистера Джонаса; он от души поздравляет его  с
новым, высокоценным и выдающимся знакомством  и  в  то  же  время  завидует,
признаться, его полезной для человечества деятельности.  Ибо,  насколько  он
убедился - при самом поверхностном знакомстве, -  задачи  того  общества,  в
которое мистер Джонас вступил совсем недавно - и весьма удачно, - направлены
к тому, чтобы делать добро; что же касается самого мистера Пекснифа, если  б
он мог этому способствовать, то каждый вечер опускал бы голову на подушку  в
полной уверенности, что уснет немедленно.
     От  этого  случайного  замечания  (оно  было  совершенно  случайное   и
сорвалось у мистера Пекснифа от полноты души) легко было перейти к  деловому
обсуждению вопроса. Книги, бумаги, отчеты, таблицы, вычисления всякого  рода
были вскоре развернуты перед ними, и так как все это имело в виду одну цель,
то не удивительно, что и било оно в одну точку. Но все же, как только мистер
Монтегю начинал распространяться насчет прибылей  общества,  утверждая,  что
оно будет процветать до тех пор,  пока  на  свете  не  перевелись  простаки,
мистер Пексниф кротко замечал на  это  "фу,  как  не  стыдно!",  -  он  даже
поспорил бы с ним, если бы не был уверен, что тот шутит. Мистер Пексниф  был
в этом совершенно уверен, иначе он бы так не говорил.
     Никогда еще не бывало и никогда больше не  представится  такого  случая
выгодно поместить значительную сумму (чем больше сумма, тем больше  выгоды),
как в настоящую минуту.  Единственное  время,  которое  хоть  сколько-нибудь
приближалось к теперешнему, было тогда, когда  Джонас  вступал  в  общество,
оттого-то он и злобствовал и выискивал то тут, то там сомнительные  места  и
недостатки и ворчливо  советовал  мистеру  Пекснифу  подумать  как  следует.
Сумма, которая требовалась для того,  чтобы  стать  владельцем  пая  в  этом
заманчивом предприятии, равнялась почти всему состоянию Пекснифа -  то  есть
не считая мистера Чезлвита, на которого Пексниф смотрел  как  на  капитал  в
банке, обладание  коим  еще  больше  подзадоривало  его  пожертвовать  своей
собственной килькой для уловления такого кита, какого расписывал ему  мистер
Монтегю. Доходы начинали поступать  почти  немедленно  и  были  колоссальны.
Словом,  кончилось  тем,  что  мистер  Пексниф  согласился  стать  последним
компаньоном  и  пайщиком  Англо-Бенгальской  компании,  а  также  уговорился
пообедать послезавтра с мистером Монтегю в Солсбери и там завершить сделку.
     Чтобы  довести  переговоры  до  этой  стадии,  понадобилось  так  много
времени, что было уже около полуночи,  когда  они  расстались.  Сойдя  вниз,
мистер Пексниф натолкнулся на миссис Льюпин, которая стояла в дверях,  глядя
на небо.
     - Ах, мой добрый друг, - сказал  он,  -  вы  еще  не  легли!  Любуетесь
звездами, миссис Льюпин?
     - Прекрасная звездная ночь, сэр.
     - Прекрасная звездная ночь, - сказал  мистер  Пексниф,  поднимая  глаза
кверху. - Воззрите на планеты, как они  сияют!  Воззрите  на...  а  эти  две
личности, которые были здесь нынче утром, надеюсь, оставили ваш дом,  миссис
Льюпин?
     - Да, сэр, они уехали,
     - Рад это слышать, -  сказал  мистер  Пексниф.  -  Воззрите  на  чудеса
небосвода, миссис Льюпин! Какое великолепное зрелище! Когда я гляжу  на  эти
блистающие светила, мне кажется, что все они подмигивают друг другу, намекая
на тщету людских помыслов. Мои собратья люди! - воскликнул  мистер  Пексниф,
сожалительно качая головой. - Вы сильно заблуждаетесь, жалкие мои  сородичи,
вы совершаете ошибку! Звезды вполне довольствуются (так  я  полагаю)  каждая
своей сферой. Почему же и вам не быть довольными?  О,  не  стремитесь  и  не
старайтесь обогатиться или превзойти один другого, мои заблудшие друзья,  но
воззрите на небеса вместе со мною!
     Миссис  Льюпин  покачала  головой,  подавляя  вздох.  Это  было   очень
трогательно.
     - Воззрите на  небеса  вместе  со  мной!  -  повторил  мистер  Пексниф,
простирая руку. - Вместе со мною, простым смертным, таким  же  ничтожеством,
как и вы сами. Разве серебро, золото или драгоценные камни  могут  сверкать,
подобно этим созвездиям? Думаю, что нет. Поэтому не алкайте серебра,  золота
и драгоценных камней, но воззрите на небеса вместе со мной.
     С этими словами добродетельный человек похлопал миссис Льюпин по  руке,
словно прибавив: "Подумайте об этом, добрая моя женщина!"  -  и  удалился  в
восхищении, доходящем до экстаза, держа шляпу под мышкой.
     Джонас сидел в той же позе, в какой мистер Пексниф его оставил,  угрюмо
глядя на своего друга, который обложился ворохами бумаг и  что-то  писал  на
продолговатом листке.
     - Вы, значит, намерены оставаться в Солсбери до послезавтра? -  спросил
Джонас.
     - Вы слышали наш уговор, - ответил Монтегю,  не  поднимая  глаз.  -  Во
всяком случае, я должен остаться, чтобы присмотреть за ним.
     Они, казалось, опять поменялись местами:  Монтегю  был  в  превосходном
настроении, а Джонас мрачен и угнетен.
     - Я вам больше не нужен, полагаю? - спросил Джонас.
     - Мне нужно, чтобы вы подписались  вот  здесь,  -  ответил  Монтегю,  с
улыбкой взглядывая на Джонаса, - как только я  заполню  гербовый  лист.  Мне
может, кроме того, понадобиться ваша расписка на  этот  добавочный  капитал.
Это все, что мне требуется. Если вы хотите уехать домой, я и один  управлюсь
с мистером Пекснифом. Мы как нельзя лучше с ним поладим.
     Джонас хмуро глядел на него, пока он писал. Покончив с этим и промокнув
написанное промокательной бумагой, Монтегю поднял  глаза  и  перебросил  ему
гусиное перо.
     - Как, ни одного дня отсрочки, никакого доверия,  а?  -  злобно  сказал
Джонас. - После всех трудов, какие я понес нынче ночью?
     - То, что было нынче ночью, входит в наш уговор, - ответил  Монтегю,  -
но и вот это тоже.
     - Вы много запрашиваете, - сказал Джонас, подходя к столу. - Ну, да вам
видней. Давайте сюда!
     Монтегю подал ему бумагу. Помедлив немного,  словно  никак  не  решаясь
подписать ее, Джонас торопливо окунул перо  не  в  ту  чернильницу  и  начал
писать. Но, едва коснувшись пером бумаги, он отшатнулся в ужасе.
     - Как, что за чертовщина? - сказал он. - Тут кровь!
     Джонас, как выяснилось, окунул перо в красные чернила,  но,  неизвестно
почему, придал необычайно важное значение этой ошибке. Он спросил,  как  они
сюда попали, кто их принес, для чего принес, и  прежде  всего  посмотрел  на
Монтегю, словно думая, что тот подшутил над ним. Даже  взяв  другое  перо  и
другие чернила, Джонас  сначала  попробовал  сделать  несколько  штрихов  на
клочке бумаги, словно боясь, что и они покраснеют.
     - На этот  раз  достаточно  черно,  -  сказал  он,  передавая  расписку
Монтегю. - Прощайте.
     - Уже уходите! Как же вы думаете выбраться отсюда?
     - Рано утром, прежде чем вы встанете, я дойду до большой дороги и  сяду
в дневной дилижанс. Прощайте!
     - Вы торопитесь?
     - У меня есть дело, - сказал Джонас. - Прощайте!
     Он вышел, и его друг долго смотрел  ему  вслед,  сначала  удивленно,  а
потом с удовольствием и чувством облегчения.
     - Ну что ж, тем лучше. Только этого я и хотел. Обратно я еду один.

ГЛАВА   XLV,

     в которой Том Пинч, с сестрой развлекаются, но  совсем  no-домашнему  и
без всяких церемоний

     После разыгравшейся на пристани сцены,  уже  известной  читателю,  Тому
Пинчу пришлось расстаться с сестрой сразу же, как  только  оттуда  разошлись
остальные действующие лица; оба они спешили по своим делам, и им  так  и  не
удалось поговорить. Однако и Том в своей уединенной конторе и Руфь у себя  в
треугольной гостиной весь день  только  и  думали  о  случившемся;  и  когда
приблизился час их вечерней встречи, они, разумеется, были полны этим.
     Между ними существовал маленький уговор, чтобы Том  всегда  возвращался
из Тэмпла одной дорогой, а именно мимо фонтана. Проходя через  Фаунтен-Корт,
он должен был посмотреть на лестницу, ведущую в сад, и хорошенько оглядеться
по сторонам; и если Руфь шла ему навстречу, он сразу же мог  ее  увидеть,  -
она не прохаживалась, как вы понимаете, чтобы не привлечь внимание  клерков,
но быстро шла ему навстречу, и на ее  губах  играла  самая  приятная  легкая
улыбка, соперничая  с  игрой  фонтана  и  совершенно  затмевая  его.  Ибо  в
пятидесяти случаях против одного Том искал ее совсем не там, где следует,  и
уже терял  надежду  встретиться  с  ней;  тогда  как  она  с  самого  начала
направлялась прямо к нему, позванивая ключами в сумочке, чтобы привлечь  его
рассеянное внимание.
     Достаточно ли сохранилось жизни в тощей  растительности  Фаунтен-Корта,
для  того  чтобы  закопченные  кусты  могли  чувствовать  присутствие  самой
жизнерадостной и чистой сердцем девушки на свете, надо спросить у садовников
и у тех, кто изучает любовь у растений. Но что для этого мощеного двора было
радостью, когда по его плитам порхало такое грациозное  маленькое  существо,
что  оно,  словно  улыбка,  озаряло  на  мгновение  скучные  старые  дома  и
истоптанные каменные плиты и после его ухода они  становились  еще  скучнее,
темнее, суровее  прежнего,  -  в  этом  не  может  быть  никакого  сомнения.
Казалось, фонтан Тэмпла готов был взметнуться на двадцать  футов  в  вышину,
приветствуя живой родник  юности,  который,  сверкая,  пробился  в  сухом  и
пыльном русле Закона; неугомонные воробьи,  гнездившиеся  в  стенах  Тэмпла,
казалось вот-вот умолкнут, слушая воображаемых жаворонков,  когда  мимо  них
проходило такое свежее, юное создание; пыльные ветви, которые давно утратили
прежнюю  гибкость,  готовы  были  склониться  так  же  грациозно,  как  она,
благословляя ее очаровательную головку; старые любовные письма,  запертые  в
железных  сундуках  соседних  контор,   затерявшиеся   в   грудах   семейных
документов, с которыми их смешали случайно и с  которыми  они  сравнялись  в
своем  упадке,  готовы  были  зашевелиться  и   встрепенуться,   на   минуту
взволнованные воспоминанием о былой нежности,  когда  Руфь  легкой  походкой
проходила мимо. Словом, ради Руфи многое могло бы случиться, чего никогда не
было и не будет.
     Кое-что случилось все  же  в  тот  вечер,  о  котором  повествует  наша
история. Не нарочно ради  Руфи.  О  нет!  Совсем  нечаянно,  и  без  всякого
отношения к ней.
     Она ли пришла немножко пораньше, или Том немножко запоздал - вообще она
была так точна, что рассчитывала время до полминуты, - но Тома не  было.  Ну
так что ж! Разве здесь был кто-нибудь другой, что она покраснела  так  густо
и, осмотревшись по сторонам, сбежала вниз по ступенькам с такой  необычайной
быстротой?
     Дело в том, что в эту минуту по двору  проходил  мистер  Уэстлок.  Дв