в "Драконе", ничуть не постарел. Так как же вы  поживаете,
Марк?
     - Необыкновенно весело, сэр, благодарю вас, - ответил мистер  Тэпли.  -
Надеюсь, что вы в добром здоровье, сэр?
     - Боже милостивый! - воскликнул Том, ласково похлопывая его по спине. -
Какая это радость опять услышать его голос! Дорогой  Мартин,  садитесь.  Моя
сестра, Мартин. Мистер Чезлвит, душа моя! Марк Тэпли  из  "Дракона",  милая.
Боже правый, вот это так сюрприз! Садитесь. Господи помилуй!
     Том был до такой степени взволнован, что  ни  минуты  не  мог  посидеть
спокойно, но все время бегал от Марка к Мартину, пожимая попеременно руки то
тому, то другому и снова и снова представляя их своей сестре.
     - Я помню день, когда мы расстались, Мартин, так ясно,  как  будто  это
было вчера, - воскликнул Том. - Какой это  был  день!  И  в  какой  вы  были
горячке! А помните, как я нагнал вас по дороге, Марк, когда я ездил за ним в
двуколке, а вы ходили искать места? А вы, Мартин, помните,  как  мы  с  вами
обедали в Солсбери вместе с Джоном Уэстлоком, а?  Боже  ты  мой  милостивый!
Руфь, дорогая, - мистер Чезлвит. Марк Тэпли, голубка, -  из  "Дракона".  Еще
две чашки с блюдечками, пожалуйста. Помилуй бог, как же  я  рад  видеть  вас
обоих!
     И тут он (как в свое время Джон Уэстлок  при  его  появлении)  бросился
готовить для них бутерброды, но, не намазав маслом  и  одного  куска  хлеба,
вспомнил еще что-то и побежал опять рассказывать; потом снова начал пожимать
им руки, затем снова представил их своей сестре; потом  снова  проделал  все
то, что уже сделал однажды; но что бы он ни делал и что бы ни говорил -  все
это не могло и вполовину выразить его радость по  поводу  их  благополучного
возвращения.
     Мистер Тэпли успокоился первым. По прошествии самого непродолжительного
времени выяснилось, что он каким-то образом определил себя в официанты или в
прислужники для всего общества, что было обнаружено, когда он  отлучился  на
время в кухню и быстро вернулся с котелком кипящей воды, из  которого  налил
чайник с невозмутимостью, свойственной ему одному.
     - Сядьте и позавтракайте, Марк, - сказал Том. - Заставьте его  сесть  и
позавтракать, Мартин.
     - Я давно махнул на него рукой, он неисправим, - ответил Мартин.  -  Он
все делает по-своему, Том. Вы бы извинили его, мисс Пинч, если бы знали  ему
цену.
     - Она знает, господь с вами! - сказал Том. - Я ей рассказал  про  Марка
Тэпли все, все решительно! Ведь рассказал, Руфь?
     - Да, Том.
     - Нет, не все, - возразил Мартин, понизив голос. - Самое лучшее о Марке
Тэпли известно только одному человеку; и если б не Марк, он вряд ли  остался
бы жив, чтобы рассказать об этом.
     - Марк! - настойчиво сказал Том Пинч. - Если вы не сядете сию минуту, я
с вами поссорюсь!
     - Что ж, сэр, - возразил мистер Тэпли, - уж лучше я послушаюсь, чем вас
до  этого  доводить.  Когда  человека  так  хорошо  встречают,  это   просто
посягательство  на  его  веселость;  но  глагол  есть  часть  речи,  которая
обозначает существование, действие или страдание (вот и все, чему меня учили
из грамматики, да и того много), и если есть на свете живой глагол,  то  это
я. Потому что я всегда существую, иногда действую и постоянно страдаю.
     - Пока еще не веселы? - с улыбкой спросил Том.
     - Не скажите, за морем я был довольно-таки весел, сэр, - отвечал мистер
Тэпли, - и не без заслуги с моей стороны. Но человеческая природа в заговоре
против меня, сэр; тут уж ничего не поделаешь. Придется завещать, сэр,  чтобы
на моей могиле написали: "Он был такой человек, что мог бы показать себя при
случае, только случая ему не представилось".
     Облегчив таким образом душу, мистер  Тэпли  ухмыльнулся  и  обвел  всех
взглядом, а затем набросился на  завтрак  с  аппетитом,  который  отнюдь  не
свидетельствовал о погибших надеждах или неодолимой тоске.
     Мартин тем временем, придвинув стул поближе к Тому Пинчу и его  сестре,
рассказал им обо всем, что  произошло  в  доме  мистера  Пекснифа,  а  также
вкратце упомянул о тех невзгодах  и  разочарованиях,  которые  ему  пришлось
пережить после отъезда из Англии.
     - За ту верность, с какой вы исполнили возложенное  на  вас  поручение,
Том, - сказал он, - и за всю вашу доброту и бескорыстие я никогда  не  смогу
отблагодарить вас... Прибавьте благодарность Мэри к моей...
     Ах, Том! Вся кровь отхлынула у него от щек и так бурно  прилила  к  ним
вновь, что чувствовать это было мучительно; но боль эта не могла  сравниться
с той, которая терзала его сердце.
     - Прибавьте благодарность Мэри к моей, -  продолжал  Мартин,  -  и  это
будет единственное, чем мы можем выразить нашу признательность; но если б вы
знали, что мы чувствуем, вы бы оценили ее, Том.
     А если б они знали, что чувствует Том, - но  этого  не  знала  ни  одна
живая душа, - они тоже оценили бы его; без сомнения, оценили бы.
     Том перевел разговор на другое. Он очень жалел, что не в силах говорить
на тему, которая доставляла Мартину такое удовольствие, но в эту  минуту  он
просто не мог. Ни капли зависти или горечи не было в его душе, но он был  не
в силах произнести твердым голосом ее имя.
     Он спросил, что думает делать Мартин.
     - Уже не покровительствовать вам, - отвечал  Мартин,  -  но  как-нибудь
самому стать на ноги. Я пытался однажды в Лондоне, Том, и потерпел  неудачу.
Если вы мне поможете дружеским советом и руководством, то, я думаю, мне  это
удастся лучше. Я готов делать все, лишь бы своим трудом заработать  себе  на
хлеб. Мои надежды не заходят дальше этого.
     Великодушный, благородный Том! Огорченный тем, что  смирилась  гордость
его старого товарища, и тем, что в его голосе слышались теперь совсем другие
ноты, он сразу же, сразу  преодолел  слабость,  мешавшую  ему  справиться  с
глубоким волнением, и заговорил мужественно.
     - Ваши надежды не заходят дальше этого? - воскликнул Том. - В том-то  и
дело, что заходят. Как вы можете говорить так? Вы будете  счастливы  с  нею,
Мартин. Они воспаряют к тому времени, когда вы  сможете  предъявить  на  нее
права, Мартин. К тому  времени,  когда  вы  первый  откажетесь  верить,  что
когда-то  падали  духом  и  знали  бедность,  Мартин.  Дружеский   совет   и
руководство! Ну, разумеется. Но у вас будет совет и руководство  лучше  моих
(хотя и не более дружеские). Вы посоветуетесь с Джоном Уэстлоком. Мы к  нему
отправимся немедленно. Сейчас еще так рано, что я успею отвести вас  к  нему
на квартиру, перед тем как идти на службу, - это мне по дороге, - и  оставлю
вас там, чтобы вы поговорили с ним о своих делах. Так пойдемте же, пойдемте.
Я теперь, знаете ли, человек занятой, - сказал Том с самой приятной из своих
улыбок, - и не могу попусту терять время. Ваши  надежды  не  заходят  дальше
этого? А по-моему, заходят. Я вас  очень  хорошо  знаю,  Мартин.  Они  скоро
зайдут так далеко, что оставят всех нас позади.
     - Да, но я, быть может, немножко изменился  с  тех  пор,  как  вы  меня
знали, Том, - сказал Мартин.
     - Что за пустяки! - вскричал Том. - С  какой  стати  вам  меняться?  Вы
говорите точно старик. Никогда не слыхал  ничего  подобного!  Идем  к  Джону
Уэстлоку, идем! Идемте, Марк Тэпли. Это  все  Марк  виноват,  и  сомневаться
нечего; и поделом вам, зачем брали такого брюзгу в компаньоны!
     - С вами поневоле будешь веселым, мистер Пинч, - отвечал Марк Тэпли,  у
которого по всему лицу пошли морщинки от смеха. - С вами и приходский доктор
будет веселым. Побывав у вас, человеку нетрудно стать веселым, разве  только
его опять понесет нелегкая в Соединенные Штаты!
     Том засмеялся и, простившись с Руфью, поскорей повел Марка и Мартина на
улицу, а затем и к Джону Уэстлоку - ближней дорогой,  потому  что  ему  пора
было отправляться на службу, а он гордился тем, что всегда приходил вовремя.
     Джон Уэстлок был дома, но, удивительное дело, сильно  смутился,  увидав
их, а когда Том хотел войти в комнату, где он завтракал, сказал, что у  него
сидит  незнакомый  человек.  Это   был,   по-видимому,   весьма   загадочный
незнакомец, потому что Джон закрыл дверь и повел их в другую комнату.
     Однако он очень обрадовался, увидев Марка Тэпли, и  принял  Мартина  со
свойственным ему  радушием.  Впрочем,  Мартин  чувствовал,  что  не  внушает
хозяину особенной симпатии, и раза два подметил, что он смотрит  на  Тома  с
сомнением, чтобы не сказать с жалостью. Он подумал, что знает этому причину,
и покраснел при этой мысли.
     - Я опасаюсь, что вы заняты, -  сказал  Мартин,  когда  Том  рассказал,
зачем они пришли. - Если вы назначите  мне,  другое  время,  более  для  вас
удобное, я буду очень рад. .
     - Да, я занят, - отвечал Джон не совсем охотно, - но  дело  это  такого
рода, сказать по правде, что требует скорее вашего вмешательства, чем моего.
     - Вот как? - отозвался Мартин.
     - Оно касается одного из членов вашей семьи и  носит  весьма  серьезный
характер. Если вы будете так добры подождать, я с удовольствием сообщу вам с
глазу на глаз, в чем оно заключается, чтобы вы могли судить,  насколько  оно
важно для вас.
     - А я тем временем должен уйти отсюда, нимало не задерживаясь, - сказал
Том.
     - Неужели ваше дело такое спешное, что вы не можете побыть с нами  хоть
полчаса? - спросил Мартин. - Я бы очень этого хотел. Что у  вас  за  работа,
Том?
     Теперь настал черед Тома смутиться, но  после  недолгого  колебания  он
ответил прямо:
     - Я не могу сказать, в чем она заключается, Мартин,  хотя,  надеюсь,  в
скором времени это будет можно, да  и  сейчас  у  меня  нет  никакой  другой
причины молчать, кроме просьбы моего хозяина. Положение самое неприятное,  -
продолжал Том, испытывая неловкость оттого, что могло показаться,  будто  он
не доверяет своему другу, - и я это чувствую каждый  день,  но  сделать  тут
ничего не могу; правда, Джон?
     Джон  Уэстлок  подтвердил  это,   и   Мартин,   выразив   полное   свое
удовлетворение, просил Тома больше не упоминать об этом, хотя  про  себя  не
мог не подивиться, что за странная должность у Тома и почему он  бывает  так
скрытен, смущен и непохож на себя, как только речь заходит о его службе.  Он
не раз возвращался к этой мысли и после ухода Тома, который  удалился  сразу
же, как только окончен был этот разговор, и захватил с собой мистера  Тэпли,
заметив с  улыбкой,  что  он  может  беспрепятственно  сопровождать  его  до
Флит-стрит.
     - А что собираетесь делать вы, Марк? - спросил  Том,  когда  они  вышли
вместе на улицу.
     - Собираюсь делать, сэр? - переспросил мистер Тэпли.
     - Да. Какую часть вы себе избрали?
     - Что ж, сэр, - ответил мистер Тэпли, - сказать по правде, я  подумывал
насчет супружества, сэр.
     - Да что вы говорите, Марк? - воскликнул Том.
     - Да, сэр, была у меня такая мысль.
     - И кто же ваша нареченная, Марк?
     - Моя кто, сэр? - спросил мистер Тэпли.
     - Нареченная. Да будет вам! Вы не хуже моего понимаете, о чем я говорю,
- возразил Том, смеясь.
     Мистер Тэпли сдержал разбиравший его смех и ответил с  одним  из  самых
лукавых своих взглядов:
     - А разве так уж трудно догадаться, мистер Пинч?
     - Как же это можно? - сказал Том. - Право, я не  знаю  ни  одной  вашей
симпатии, кроме миссис Льюпин.
     - Что ж, сэр! - возразил мистер Тэпли. - А если предположить,  что  это
она?
     Том остановился посреди улицы, чтобы взглянуть на него, но мистер Тэпли
предъявил его взорам  в  высшей  степени  невозмутимую  и  лишенную  всякого
выражения физиономию - совершенно как глухая стена. Однако, с  поразительной
быстротой открывая в ней окно за окном и зажигая  в  них  свет  как  бы  для
полной иллюминации, он выразительно повторил:
     - А если предположить, хотя бы просто ради спора, что это она, сэр?
     - Но я думал, что такая партия вам ни в коем случае не подойдет,  Марк!
- воскликнул Том.
     - Что ж, сэр, я и сам так думал когда-то, - сказал Марк. - Но теперь  я
в этом не уверен. Милая, приятная женщина, сэр!
     - Милая, приятная женщина! Разумеется, - отозвался Том. - Но ведь она и
всегда была милая и приятная, разве нет?
     - Конечно! - согласился мистер Тэпли.
     - Так почему же вы не женились на ней с  самого  начала,  Марк,  вместо
того чтобы скитаться по заграницам и терять время, оставляя ее одну, чтобы к
ней сватались другие?
     - Да что ж, сэр, - возразил мистер Тэпли, настроившись на  безграничное
доверие, - я вам расскажу, как это вышло. Вы меня знаете,  мистер  Пинч;  ни
одна живая душа не знает меня лучше. Вам  известны  мои  склонности,  и  вам
известны мои слабости. Моя главная склонность - быть веселым; а моя слабость
-  желать,  чтобы  это  считали  заслугой.  Очень  хорошо,  сэр.   В   таком
расположении я забираю себе в голову,  будто  она  смотрит  на  меня...  как
говорится,  благосклонно,  -  правда,  сэр?  -  сказал  мистер  Тэпли  после
некоторого деликатного колебания.
     - Без сомнения, - ответил Том. - И мы с вами это отлично  знали,  когда
разговаривали на эту  тему  давным-давно,  еще  до  того,  как  вы  ушли  из
"Дракона".
     Мистер Тэпли кивнул в знак согласия.
     - То-то и оно, сэр! Но, будучи в то время полон самых радужных  надежд,
я пришел к заключению, что никакой заслуги не будет в том, чтобы вести такую
жизнь, когда все приятности, так сказать, сами идут к вам  в  руки.  Словом,
при моей склонности видеть жизнь в розовом свете, я  рассчитывал,  что  меня
ожидает много всяких несчастий; тут-то, думалось мне, я и смогу как  следует
показать себя и быть веселым при  таких  обстоятельствах,  когда  это  можно
считать  заслугой.  Пустился   я   по   свету,   сэр,   настроенный   весьма
жизнерадостно, и что же вышло? Сначала я попадаю на корабль  и  очень  скоро
обнаруживаю (оттого, что мне нетрудно быть веселым, заметьте), что  особенно
хвалиться нечем. Я бы мог это счесть за предостережение и бросить, да вот не
счел. Приезжаю в Соединенные Штаты, и тут, не стану отрицать, в  первый  раз
чувствую, что есть заслуга в том, чтобы не падать духом. И что же? Только бы
мне развернуться и показать себя, уже дело совсем дошло до  этого,  и  вдруг
мой хозяин меня подвел.
     - Быть не может! - вскричал Том.
     - Проще говоря, надул меня, - подтвердил мистер  Тэпли,  весь  сияя,  -
бросил прежние свои замашки, так что служить стало  легко,  и  этим  посадил
меня на мель без всяких объяснений. В таком состоянии я  возвращаюсь  домой.
Очень хорошо. Все мои надежды разбиты, и, видя,  что  нет  такого  уголка  в
мире, где я мог бы показать себя, я говорю, махнув на все рукой: "Так сделаю
же то, в чем никакой  заслуги  нету:  женюсь  на  милой,  приятной  женщине,
которая меня очень любит, - и которую я тоже очень люблю, - заживу  мирно  и
весело и перестану сопротивляться судьбе, раз она устраивает мое счастье".
     - Хоть ваша философия, Марк, - сказал  Том,  от  души  смеявшийся  этой
речи, - и самая необыкновенная, о какой я слышал, она от этого не становится
менее мудрой. Миссис Льюпин, разумеется, ответила согласием?
     - Да нет, сэр, - возразил мистер Тэпли, - до этого дело еще  не  дошло.
Главным образом потому, я думаю, что я ее не спрашивал. Но мы  с  ней  очень
хорошо  поговорили,  можно  сказать,  договорились  в  тот  вечер,  когда  я
вернулся. Все как полагается, сэр.
     - Ну, - сказал Том, останавливаясь у ворот Тэмпла,  -  поздравляю  вас,
Марк, от всего сердца. Мы с  вами  еще  увидимся  сегодня,  я  думаю.  Всего
хорошего пока что.
     - Всего хорошего, сэр! Всего хорошего, мистер Пинч, - прибавил Марк уже
в качестве монолога, глядя ему вслед, - хоть вы и  камень  преткновения  для
благородного честолюбия. Вы, сами того не зная, первый разбили мои  надежды.
У Пекснифа я вознесся бы до небес, а ваш кроткий характер тянет  меня  вниз.
Всего хорошего, мистер Пинч!
     Пока Том Пинч с Марком беседовали по душам, Мартин с  Джоном  Уэстлоком
были заняты совсем иным делом. Как только они остались вдвоем, Мартин сказал
с видимым затруднением:
     - Мистер Уэстлок, мы с вами виделись всего один раз, но вы давно знаете
Тома и оттого кажетесь мне старым знакомым. И я не буду в состоянии говорить
с нами свободно, пока не выскажу того, что гнетет меня. Мне  больно  видеть,
что вы не доверяете мне и считаете меня способным злоупотребить бескорыстием
Тома, или его добротой, или другими его хорошими свойствами.
     - Я не хотел произвести на вас такое впечатление, - ответил Джон,  -  и
очень жалею, что так вышло.
     - Но я верно вас понял?
     - Вы спрашиваете настолько прямо и решительно, - ответил Джон, - что  я
не стану отрицать, - да, я привык думать, что вы - не по злой воле, а просто
по беспечности - мало считаетесь с его натурой и уважаете его меньше, чем он
того заслуживает. Гораздо легче пренебрегать Томом, чем оценить его.
     Это было сказано без всякой запальчивости, но с достаточной силой,  ибо
не было другого предмета на свете (кроме одного), который Джон - принимал бы
ближе к сердцу.
     - Я узнавал Тома постепенно, по мере того как  становился  взрослым,  -
продолжал он, - и научился его любить как человека, который бесконечно лучше
меня самого. Когда мы с вами встретились, мне  показалось,  что  вы  его  не
понимаете. Мне показалось, что вы и не очень  хотите  его  понять.  Примеры,
которые мне пришлось наблюдать, да и самые случаи, дававшие  повод  к  таким
наблюдениям, были очень незначительны и безобидны. Но мне  они  бросились  в
глаза и были неприятны; а ведь я не подстерегал их, поверьте. Вы скажете,  -
прибавил Джон с улыбкой, впадая в более привычный для  него  тон,  -  что  я
отнюдь не любезен с вами. Могу только уверить вас,  что  сам  я  ни  в  коем
случае не начал бы этого разговора.
     - Начал его я, - сказал Мартин, - и вовсе не в обиде на вас;  напротив,
я высоко ценю ту дружбу, которую вы питаете к Тому и которую много  раз  ему
доказывали. Зачем бы я стал таиться от вас, - однако он густо покраснел  при
этом, - да, действительно, я не понимал Тома и не старался понять, когда был
его товарищем, и теперь искренне сожалею об этом.
     Это было сказано с такой прямотой, так скромно и так  мужественно,  что
Джон протянул Мартину руку, словно еще не здоровался с ним;  Мартин  так  же
открыто подал ему свою, и всякая натянутость между молодыми людьми исчезла.
     - А теперь прошу вас, - сказал Джон, - если вам надоест  меня  слушать,
вспомните, что всему есть конец, а в конце-то и заключается вся  суть  моего
рассказа.
     После такого предисловия он рассказал обо  всем,  что  было  связано  с
болезнью и медленным выздоровлением пациента, который лежал в гостинице  под
вывеской "Бык", а также обо всем, что Том Пинч видел на пристани. Мартин был
немало озадачен, когда Джон дошел до конца, оставив его,  как  говорится,  в
потемках, ибо между тем и другим, по-видимому, не было никакой связи.
     - Если вы извините меня на минуту, - сказал Джон, вставая, -  я  сейчас
же вернусь и попрошу вас пройти в соседнюю комнату.
     С этими словами он оставил Мартина одного, в полном недоумении, и скоро
вернулся, чтобы исполнить свое обещание. Войдя за ним  в  соседнюю  комнату,
Мартин нашел там третье лицо - без сомнения, того  незнакомца,  на  которого
Джон сослался, когда они с Томом пришли сюда.
     Это был молодой человек с черными как уголь волосами и глазами. Он  был
худ и бледен и, по-видимому, только недавно оправился от тяжелой болезни. Он
стоял, когда молодые люди вошли, но снова сел по просьбе  Джона.  Его  глаза
были опушены, и, бросив один лишь взгляд на Джона  и  Мартина,  смиренный  и
умоляющий, он уже не поднимал  их  более  и  сидел  молча  и  совершенно  не
двигаясь.
     - Фамилия этого человека Льюсом, - сказал Джон Уэстлок,  -  я  вам  уже
говорил, что он слег к гостинице по соседству и перенес тяжелую  болезнь.  С
тех пор как он начал поправляться, ему пришлось пережить очень  многое,  но,
как вы видит