ая улица превращалась в пильню, но верхних пильщиков там не было; каждый
прохожий был подручным, и в глаза и в нос ему летели опилки.
     Повсюду   носилась   загадочного   происхождения    бумажная    валюта,
циркулирующая по Лондону в  ветреную  погоду.  Откуда  она  берется  и  куда
девается? Она виснет на каждом кусте, трепещет на каждом дереве,  застревает
в электрических проводах, льнет ко всем заборам, мокнет у  каждого  колодца,
жмется к каждой решетке, дрожит на каждой лужайке, напрасно ищет  приюта  за
легионами чугунных перил. Этого нет в Париже, где ничего не пропадает даром,
хотя город  богат  и  полон  роскоши:  там  из  нор  выползают  удивительные
человеческие мураши и подбирают каждый  клочок.  Там  ветер  поднимает  одну
только пыль. Там зоркие глаза и голодные  желудки  собирают  урожай  даже  с
восточного ветра, - даже он приносит им какую-то прибыль.
     Ветер пилил, и опилки кружились вихрем. Кусты заламывали  руки,  горько
жалуясь на солнце, соблазнившее их цвести, молодая  листва  чахла,  воробьи,
как и люди, раскаивались в своих ранних браках, все цвета радуги можно  было
видеть не среди весенней флоры, а  на  лицах  людей,  которых  пощипывала  и
покусывала весна. А ветер все пилил, и опилки все кружились.
     Когда стоит такая погода и весенние  вечера  слишком  долги  и  светлы,
чтобы можно было запереться  от  них,  город,  который  мистер  Подснеп  так
вразумительно именовал Лондоном, Londres,  Лондоном,  выглядит  всего  хуже.
Черный крикливый город, сочетающий в себе все свойства коптильни и сварливой
жены; пыльный город, унылый город, без единого просвета  в  свинцовом  своде
небес; город, осажденный подступившими к нему  болотными  ратями  Эссекса  и
Кента. Таким представлялся он двум школьным  товарищам,  когда,  покончив  с
обедом, они уселись курить перед камином. Юный Вред ушел, слуга  из  кофейни
ушел тоже, исчезли  тарелки  и  блюда,  уходило  и  вино  -  но  по  другому
направлению.
     - Ветер здесь воет, словно на маяке, - произнес Юджин, мешая в  камине.
- Да и то на маяке, верно, было бы лучше.
     - Ты думаешь, нам не надоело бы? - спросил Лайтвуд.
     - Не больше, чем во всяком другом месте. И там не пришлось бы  тащиться
на выездную сессию. Впрочем, это уже личное  соображение,  чистый  эгоизм  с
моей стороны.
     - И клиенты не приходили бы, - добавил Лайтвуд. -  В  этом  соображении
нет ничего личного, никакого эгоизма с моей стороны.
     - Если бы маяк стоял на  необитаемом  острове  среди  бурного  моря,  -
продолжал Юджин, покуривая и глядя на огонь, -  леди  Типпинз  не  могла  бы
добраться до нас, или, еще того лучше, попробовала бы добраться  и  утонула.
Не  было  бы  приглашений  на  свадебные  завтраки.  Не  было  бы  возни   с
прецедентами *, кроме одного самого нехитрого прецедента: поддерживать свет.
Любопытно было бы наблюдать крушения.
     - Но, с другой стороны, - намекнул Лайтвуд,  -  такая  жизнь  могла  бы
показаться несколько однообразной.
     -  Я  уже  об  этом  думал,  -  отвечал  Юджин,  словно  он  и  вправду
рассматривал предмет по-деловому, со всех точек зрения, -  но  это  было  бы
определенное и ограниченное однообразие. Оно не шло бы дальше нас  двоих.  А
для меня еще вопрос, Мортимер, не легче ли вытерпеть настолько  определенное
и настолько ограниченное однообразие,  чем  безграничное  однообразие  наших
ближних.
     Лайтвуд засмеялся и заметил, передавая другу бутылку:
     - У нас будет случай проверить это летом, катаясь на лодке.
     - Не совсем  подходящий,  -  со  вздохом  согласился  Юджин,  -  но  мы
попробуем. Надеюсь, мы сможем терпеть друг друга.
     - Так  вот,  насчет  твоего  почтенного  родителя,  -  сказал  Лайтвуд,
возвращаясь к тому предмету разговора, который они  хотели  обсудить  особо:
всегда самая скользкая тема, уходящая из рук, словно угорь.
     - Да, насчет моего почтенного родителя, - согласился Юджин,  усаживаясь
глубже в кресло. - Мне лучше было бы говорить о моем почтенном родителе  при
свечах, поскольку эта тема нуждается в искусственном блеске; по мы поговорим
о нем в сумерках, согретых жаром уолл-зендского * угля.
     Он опять помешал в камине и, когда угли разгорелись, продолжал:
     - Мой почтенный родитель нашел где-то  в  соседнем  поместье  жену  для
своего мало почтенного сына.
     - С деньгами, конечно?
     - С деньгами, конечно, иначе и искать не стоило. Мой почтенный родитель
-  позволь  мне  на  будущее  время  заменить  эту  почтительную  тавтологию
сокращением М. П. Р., что звучит по-военному и отчасти напоминает о  герцоге
Веллингтоне *.
     - Какой ты чудак, Юджин!
     - Вовсе нет, уверяю тебя. Так как М. П.  Р.  всегда  весьма  решительно
устраивал  (как  это  у  него  называется)  судьбу  своих  детей,  определяя
профессию и жизненный путь обреченной на заклание жертвы с часа рождения,  а
иногда и раньше, то и мне он предназначил стать адвокатом, чего я уже достиг
(хотя и без огромной практики, которая мне полагалась), и жениться,  чего  я
еще не сделал.
     - О первом ты мне не раз говорил.
     - О первом я тебе не раз говорил. Считая себя не совсем на месте в роли
юридического светила, я пока что воздерживался от семейных уз. Ты знаешь  М.
П. Р., но не так хорошо, как я. Если бы ты знал его  не  хуже,  он  бы  тебя
позабавил.
     - Почтительно сказано, Юджин!
     -  Как  нельзя  более,  можешь  мне  поверить,  и  со  всеми  чувствами
преданного сына по отношению к М. П. Р. Но он меня смешит, тут уж ничего  не
поделаешь. Когда родился  мой  старший  брат,  всем  нам  было,  разумеется,
известно (то есть было бы известно, если б мы существовали на свете), что он
унаследует  фамильные  дрязги  -  при  гостях   это   называется   фамильным
достоянием. Но перед рождением второго брата М. П. Р. сказал, что "это будет
столп  церкви".  Он  действительно  родился  и  сделался   столпом   церкви,
довольно-таки шатким столпом. Появился на свет третий брат,  гораздо  раньше
того времени, какое он назначил моей матушке, но  М.  П.  Р.,  нисколько  не
растерявшись, тут же объявил его кругосветным мореплавателем. Его сунули  во
флот, но кругом света он так и не плавал. Я дал знать о себе, и  моя  судьба
была тоже устроена, блистательные результаты чего ты видишь своими  глазами.
Моему младшему брату исполнилось всего полчаса  от  роду,  когда  М.  П.  Р.
решил, что ему суждено быть гением механики, и так далее. Потому я и говорю,
что М. П. Р. меня забавляет.
     - А касательно этой леди, Юджин?
     - Тут М. П. Р. уже не забавляет меня, потому что я  отнюдь  не  намерен
касаться этой леди, скорее напротив.
     - Ты ее знаешь?
     - Вовсе не знаю.
     - Может быть, тебе лучше повидаться с ней?
     - Любезный Мортимер, ты изучил мой характер. Разве я могу поехать к ним
с таким ярлыком: "Жених. Выставлен для обозрения", и встретить там девушку с
ярлыком в том же роде? Я готов на все,  что  угодно  М.  П.  Р.,  и  даже  с
величайшим удовольствием, но только  не  жениться.  Да  разве  я  смогу  это
вытерпеть? Я, которому все так скоро приедается, постоянно и неизбежно?
     - Ты вовсе не так последователен, Юджин.
     - В отношении скуки я самый последовательный из людей, уверяю  тебя,  -
отвечал его достойный друг.
     - Да ведь ты только что распространялся  о  преимуществах  однообразной
жизни вдвоем.
     - На маяке. Сделай милость, не забывай условия. На маяке.
     Мортимер опять засмеялся, и Юджин, улыбнувшись  впервые  за  все  время
разговора, словно найдя в себе  что-то  забавное,  стал  опять  мрачен,  как
всегда, и, раскурив сигару, сказал сонным голосом:
     - Нет, ничего не поделаешь: одно из пророчеств М. П. Р. должно остаться
неисполненным. Несмотря на все мое желание  угодить  родителю,  ему  суждено
потерпеть фиаско.
     Пока они разговаривали, за потускневшими окнами стемнело, а  ветер  все
пилил, и опилки все крутились. Кладбище внизу погружалось в глубокую смутную
тень, и тень эта уже подползала к верхним этажам домов, туда, где сидели оба
друга.
     - Словно призраки встают из могил, - сказал Юджин.
     Он постоял у окна, раскуривая сигару, чтобы ее аромат показался ему еще
приятней в тепле и уюте, по сравнению с уличным холодом, и уже возвращался к
своему креслу, как вдруг остановился на полдороге и сказал:
     - Видимо, один из призраков заблудился и  идет  к  нам  узнать  дорогу.
Взгляни на это привидение!
     Лайтвуд, сидевший спиной к дверям, повернул  голову:  там,  в  темноте,
сгустившейся у  входа,  стояло  нечто  в  образе  человека,  которому  он  и
адресовал весьма уместный вопрос:
     - Это что еще за черт?
     - Прошу прощения, хозяева, - отвечал призрак хриплым невнятным шепотом,
- может, который-нибудь из вас и есть адвокат Лайтвуд?
     - Чего ради вы не стучались в дверь? - спросил Мортимер.
     - Прошу прощения, хозяева, - отвечал  призрак  так  же  хрипло,  -  вы,
верно, не заметили, что дверь у вас стоит настежь.
     - Что вам нужно?
     На это призрак ответил так же хрипло и так же невнятно:
     - Прошу прощения, хозяева, может, один из вас будет адвокат Лайтвуд?
     - Один из нас будет, - отвечал обладатель этого имени.
     - Тогда все в порядке, оба-два хозяина, - возразил призрак, старательно
прикрывая за собой дверь, - дело-то деликатное.
     Мортимер зажег свечи. При их свете  гость  оказался  весьма  неприятным
гостем, который глядел исподлобья  и,  разговаривая,  мял  в  руках  старую,
насквозь мокрую меховую шапку, облезшую  и  бесформенную,  похожую  на  труп
какого-то животного, собаки или кошки, щенка или котенка, которое не  только
утонуло, но и разложилось в воде.
     - Ну, так в чем же дело? - сказал Мортимер.
     - Оба-два хозяина, который из вас  будет  адвокат  Лайтвуд?  -  спросил
гость льстивым тоном.
     - Это я.
     - Адвокат Лайтвуд, -  с  раболепным  поклоном,  -  я  человек,  который
добывает себе пропитание в поте лица. Хотелось бы мне прежде всего  прочего,
чтобы вы привели меня к присяге, а то как бы мне случайно не лишиться  того,
что я зарабатываю в поте лица.
     - Я этим не занимаюсь, любезный.
     Посетитель, явно не доверяя этому заявлению, упрямо пробормотал:
     - Альфред Дэвид.
     - Это вас так зовут? - спросил Лайтвуд.
     - Меня? - переспросил гость. - Нет, мне  надо,  сами  знаете:  "Альфред
Дэвид" *.
     Юджин, который курил, разглядывая гостя, объяснил, что тот желает  дать
присягу.
     - Я же вам говорю, мой любезный,  что  не  имею  никакого  отношения  к
присяге и клятве, - лениво усмехнувшись, сказал ему Лайтвуд.
     - Он может вас проклясть, - объяснил Юджин, - и я  тоже.  А  больше  мы
ничего для вас сделать не можем.
     Сильно обескураженный этим разъяснением, гость вертел  в  руках  дохлую
собаку или кошку, щенка или котенка, переводя взгляд с одного из "обоих-двух
хозяев" на другого, и что-то обдумывал про себя. Наконец он решился.
     - Тогда снимите с меня и запишите показание.
     - Что снять? - спросил Лайтвуд.
     - Показание, - ответил гость. - Пером и чернилами.
     - Сначала скажите нам, о чем идет речь.
     - О чем, о чем, - сказал человек, делая шаг вперед, и,  понизив  голос,
прикрыл рукой рот. - О пяти, а то и  десяти  тысячах  награды.  Вот  о  чем.
Насчет убийства. Вот насчет чего.
     - Подойдите ближе к столу. Сядьте. Не хотите ли выпить стакан вина?
     - Да, хочу, - сказал гость, - не стану вас обманывать, хозяева.
     Вина ему налили. Он вылил вино в рот, пропустил  его  за  правую  щеку,
словно спрашивая: "Как это вам  нравится?",  потом  за  левую  щеку,  словно
спрашивая: "Как это вам  нравится?",  потом  переправил  в  желудок,  словно
спрашивая: "Как это вам нравится?" И в заключение облизал губы,  словно  ему
три раза подряд ответили: "Очень нравится".
     - Не хотите ли еще стакан?
     - Да, хочу, - повторил он, - не стану вас обманывать, хозяева.
     И он повторил все прочие операции.
     - Ну, так как же вас зовут? - начал Лайтвуд.
     -  Вот  это  вы  что-то  спешите,  адвокат  Лайтвуд,  -  ответил  гость
протестующе. - Как же вы не понимаете, адвокат Лайтвуд? С этим  вы  немножко
поторопились. Я собираюсь заработать от пяти до десяти тысяч в поте лица;  а
ведь я человек бедный, мне этот самый пот лица нелегко дается, так  разве  я
могу назвать хотя бы свое имя, пока его не записывают?
     Уступая его вере в обязывающую силу  пера,  чернил  и  бумаги,  Лайтвуд
кивком  выразил  согласие  на  кивок  Юджина,  означавший,  что  он  берется
орудовать этими магическими средствами.
     Юджин  принес  перо,  чернила  и  бумагу  и  уселся  за  стол  в   роли
письмоводителя и нотариуса.
     - Ну, - сказал Лайтвуд, - так как же вас зовут? Но честному человеку  в
поте лица потребовались еще новые предосторожности.
     - Мне бы желалось, адвокат Лайтвуд, чтобы тот, другой хозяин, был  моим
свидетелем насчет того, что я скажу, - потребовал он. - А потому,  не  будет
ли с его стороны любезностью сказать мне свою фамилию и где он живет?
     Юджин, с сигарой во рту и пером в руке, перебросил ему  свою  карточку.
Медленно прочитав ее по слогам, гость скатал ее в  трубку  и  еще  медленнее
завязал в уголок шейного платка.
     - Ну, любезный, - в третий раз начал Лайтвуд, - если вы  уже  покончили
со всеми вашими приготовлениями, вполне успокоились  и  уверились,  что  вас
никто не торопит, скажите, как вас зовут?
     - Роджер Райдергуд.
     - Место жительства?
     - Известковая Яма.
     - Занятие или профессия?
     На этот вопрос мистер Райдергуд отвечал далеко не  так  скоро,  как  на
первые два, и, наконец, объяснил:
     - Кое-чем промышляю на реке.
     - За вами что-нибудь имеется? - спокойно вмешался Юджин, записывая  его
слова.
     Несколько сбитый с толку, мистер Райдергуд уклончиво и с невинным видом
заметил, что тот, другой хозяин, кажется, о чем-то его спросил.
     - Имели когда-нибудь неприятности? - сказал Юджин.
     - Один раз. (Со всяким могло случиться, как  бы  между  прочим  заметил
мистер Райдергуд.)
     - По подозрению в?..
     - В матросском кармане, - отвечал мистер Райдергуд. - А ведь  на  самом
деле я был этому матросу первый друг и старался его уберечь.
     - В поте лица, конечно? - спросил Юджин.
     - Так, что с меня градом катилось, - ответил мистер Райдергуд.
     Юджин курил,  откинувшись  на  спинку  кресла  и  равнодушно  глядя  на
доносчика; перо он держал наготове, собираясь опять записывать. Лайтвуд тоже
курил, равнодушно глядя на доносчика.
     - А теперь надо бы опять записать, - сказал Райдергуд, повертев  мокрую
шапку и так и этак и пригладив ее рукавом против шерсти (вряд ли можно  было
пригладить ее по шерсти). - Я даю показание, что тот, кто  убил  Гармона,  и
есть Старик Хэксем, который нашел тело. Рука Джесса Хэксема,  того,  что  на
реке и на берегу все зовут Стариком, и есть та рука, которая  совершила  это
дело. Его рука, и ничья другая.
     Оба друга переглянулись, и сразу стали гораздо серьезнее, чем прежде.
     - Скажите мне, на каком основании вы его обвиняете, -  сказал  Мортимер
Лайтвуд.
     - На том основании, - отвечал Райдергуд, утирая лицо рукавом, -  что  я
был компаньоном Старика и подозревал его не  один  долгий  день  и  не  одну
темную ночь. На том основании, что я знал его повадки. На том основании, что
я отказался с ним работать, когда понял, чем  это  грозит;  и,  предупреждаю
вас, его дочка будет вам рассказывать другое, так чтобы вы  знали,  чего  ее
слова стоят, ведь она готова бог весть чего наплести, нагородить турусов  на
колесах, лишь бы спасти отца.  На  том  основании,  что  на  плотинах  и  на
пристани всем хорошо известно, что это его рук дело. На том  основании,  что
его никто знать не хочет, потому что это его рук дело. На том основании, что
ведите меня куда хотите, и я там приму присягу. Я не собираюсь отпираться от
своих слов. Я на все готов. Ведите меня куда угодно.
     - Все это пустяки, - сказал Лайтвуд.
     - Пустяки? - негодующе и удивленно повторил Райдергуд.
     - Совершенные пустяки. Это значит только то, что вы подозреваете  этого
человека в преступлении, не больше. У вас, может быть, есть для этого повод,
а может и не быть никакого повода, но нельзя же его осудить по одному вашему
подозрению.
     - Разве я не сказал,  -  сошлюсь  на  того,  другого  хозяина,  как  на
свидетеля, - разве я не сказал в первую же минуту, как только  раскрыл  рот,
сидя на этом самом стуле и ныне и присно и во веки веков (он, видимо, считал
эту формулу чуть ли не равносильной присяге), что я согласен  поклясться  на
библии, что это его дело?  Разве  я  не  сказал  "ведите  меня,  и  я  приму
присягу"? А сейчас я что говорю? Вы же  не  станете  это  отрицать,  адвокат
Лантвуд?
     - Конечно, не стану; но вы беретесь присягать только в том, что  у  вас
есть подозрения, а я вам говорю, что этого мало.
     - Так, по-вашему, этого мало, адвокат Лантвуд?  -  недоверчиво  спросил
Райдергуд.
     - Разумеется, мало.
     - А разве я говорил, что этого довольно? Сошлюсь  на  другого  хозяина.
Ну, по-честному? Разве я это говорил?
     - Что бы он ни имел в виду, он, конечно, не  говорил,  что  ему  больше
нечего сказать, - негромко заметил Юджин, не глядя на Райдергуда.
     - Ага! - торжествующе воскликнул доносчик, уразумев, что это замечание,
хотя и не совсем ему понятное, было, в общем, ему на пользу. - Мое  счастье,
что у меня был свидетель!
     - В таком случае, продолжайте, - сказал Лайтвуд. - Говорите все, что вы
имеете сказать. Чтобы потом не придумывать.
     - Тогда записывайте мои слова!  -  нетерпеливо  и  тревожно  воскликнул
доносчик. - Записывайте мои слова, потому  что  теперь  пойдет  самая  суть,
клянусь Георгием и Драконом! * Только не мешайте  честному  человеку  пожать
то, что он посеял в поте лица! Так вот, я даю показание; он сам мне  сказал,
что это его рук дело. Разве этого мало!
     - Следите за своими словами, любезный, - возразил Мортимер.
     - Это вам надо следить за моими словами, адвокат Лайтвуд: я  так  сужу,
что вы будете отвечать за последствия!  -  Потом,  медленно  и  торжественно
отбивая такт правой рукой по ладони левой, он начал: - Я, Роджер  Райдергуд,
из Известковой Ямы, промышляющий на реке. сообщаю вам, адвокат Лайтвуд,  что
Джесс Хэксем, обыкновенно прозываемый на реке  и  на  берегу  Стариком,  сам
сказал мне, что это его рук дело. Мало того, я слышал из ею собственных уст,
что это его рук дело. Мало того, он сам сказал, что это его рук  дело.  И  в
том я присягну!
     - Где же он вам это сказал?
     - На улице, - отвечал Райдергуд, по-прежнему отбивая  такт;  голову  он
держал упрямо набок, а глазами зорко следил за  своими  слушателями,  уделяя
равное внимание и тому и другому, - на улице, перед дверями  "Шести  Веселых
Грузчиков", около четверти первого ночи - только я не возьму греха на  душу,
не стану присягать из-за каких-нибудь пяти минут разницы - в ту ночь,  когда
он выудил тело. "Шесть Веселых Грузчиков" все так же стоят на  своем  месте.
"Шесть Веселых Грузчиков" никуда не убегут. Если окажется, что его не было в
ту полночь у "Шести Веселых Грузчиков", значит я соврал.
     - Что же он говорил?
     - Я вам скажу (записывайте, другой хозяин, больше я ни о чем не прошу).
Сначала вышел он, потом вышел я. Может,  через  минуту  после  него,  может,
через полминуты, может, через четверть минуты; присягнуть в этом не  могу  и
потому не стану. Знаю, что значит давать показание под присягой, правильно?
     - Продолжайте.
     - Вижу, он  меня  дожидается,  хочет  что-то  сказать.  Говорит:  "Плут
Райдергуд", - меня обыкновенно так зовут, - не потому, чтобы оно  что-нибудь
значило, оно ничего не значит, а так, больше для складу.
     - Оставьте это в стороне.
     - Извините меня, адвокат Лантвуд, это все правда, а правду я в  стороне
не могу оставить, никак не могу и ни за что  не