о и другое по-дружески. Так вот, у меня такая мысль,
чтобы вы бросили ларек, и я вас поселю здесь, в "Приюте", чтоб  вы  его  для
нас охраняли. Местоположение приятное, а если человеку давать уголь, свечи и
один фунт в неделю, так он будет кататься словно сыр в масле.
     - Гм! А не должен ли будет этот человек, сэр, - скажем, "этот человек",
чтобы удобнее было рассуждать, - мистер Вегг старался выражаться  как  можно
яснее и улыбался при этом, - не должен ли он будет оставить прочие  занятия,
или эти занятия будут оплачиваться особо? Теперь предположим,  для  удобства
рассуждения, этот человек нанимается в чтецы; хотя  бы  по  вечерам,  скажем
так, для удобства рассуждения. Будет ли плата  за  чтение  прибавкой  к  той
сумме, которая, по-вашему, позволяет кататься как сыр в масле? Или  она  уже
входит в эту сумму?
     - Ну, я думаю, можно будет прибавить, - сказал мистер Боффин.
     - Думаю, что так. сэр. Вы правы,  сэр.  Я  совершенно  так  же  на  это
смотрю, мистер Боффин. - Тут мистер Вегг встал и, балансируя  на  деревянной
ноге, бросился к своей жертве с протянутой рукой. - Мистер Боффин, считайте,
что дело решено. Ни слова больше, сэр, ни слова.  Я  навсегда  расстаюсь  со
своим ларьком.  Собрание  романсов  будет  сохранено  для  изучения  частным
образом, чтобы поэзия была, так  сказать,  принесена  в  дань,  -  Вегг  так
обрадовался найденному слову, что повторил его еще раз, уже с большой буквы:
- в Дань службе. Мистер Боффин мне больно расставаться со всем, что я  имею,
но пусть вас это не тревожит. Такие же чувства испытывал мой отец, когда его
заслуги оценили и перевели из лодочников на  правительственную  службу.  Его
звали Томас. Вот какие слова произнес он по этому случаю - я был  тогда  еще
младенец, но они произвели на меня  такое  сильное  впечатление,  что  я  их
помню:

                       Навсегда прощай, мой ялик! *
                       Весла, руль и все, прости!
                       Никогда у перевоза
                       Тому в лодке не грести!

     Мой отец это пережил, мистер Боффин, и я тоже переживу.
     Произнося эту прощальную речь, он все  размахивал  рукой  в  воздухе  и
никак не давал ее мистеру Боффину, к великому его огорчению. Теперь же он  с
быстротой молнии сунул руку своему патрону;  тот  ее  пожал,  чувствуя,  что
бремя спадает с его души, и заметил,  что,  поскольку  их  дела  устроены  к
общему удовольствию, он был бы рад заняться делами Вылезария. Кстати говоря,
тот остался накануне вечером в  самом  незавидном  положении,  и  весь  день
погода не благоприятствовала предстоящему походу на персов.
     Мистер Вегг надел очки, но Вылезарию не суждено было  присоединиться  к
их обществу в этот вечер. Не успел Вегг отыскать нужное место в книжке,  как
на лестнице послышались шаги  миссис  Боффин,  такие  непривычно  тяжелые  и
торопливые, что мистер Боффин вскочил бы с места, предчувствуя нечто из ряда
вон выходящее, даже если бы она не позвала его взволнованным голосом.
     Мистер Боффин бросился к ней: она стояла  на  темной  лестнице,  тяжело
дыша, с зажженной свечой в руке.
     - Что случилось, душа моя?
     - Не знаю, не знаю; иди скорей ко мне наверх.
     В сильном изумлении мистер Боффин поднялся по лестнице и вошел вслед за
миссис Боффин в их спальню, вторую большую комнату на одном этаже с той, где
умер их бывший хозяин. Мистер Боффин огляделся  по  сторонам  и  не  заметил
ничего особенного, кроме сложенных на большом сундуке стопок белья,  которое
разбирала миссис Боффин.
     - Что такое, милая? Да ты испугалась! Ты - и вдруг испугалась!
     - Я, конечно, не трусиха, - отвечала миссис  Боффин,  садясь  на  стул,
чтобы прийти в себя, и не выпуская руки мужа, - но это очень странно!
     - Что странно, милая?
     - Нодди, сегодня вечером я везде, во всем  доме  вяжу  лица  старика  и
обоих детей.
     - Что ты, душа моя? -  воскликнул  мистер  Боффин,  не  без  некоторого
неприятного ощущения мурашек, пробежавших по спине.
     - Я знаю, это кажется глупо, и все же это так.
     - Где же тебе показалось, что ты их видела?
     - Не знаю, где. Я их почувствовала.
     - Дотронулась до них?
     - Нет. Почувствовала в воздухе. Я разбирала белье на сундуке и,  совсем
не  думая  про  старика  и  детей,  напевала  про  себя,  -  и  вдруг  сразу
почувствовала, что передо мной из темноты появилось лицо.
     - Чье лицо? - спросил муж, озираясь вокруг.
     - С минуту оно было лицом старика, потом стало молодеть. С  минуту  оно
было лицом обоих детей, потом постарело. С  минуту  это  было  чье-то  чужое
лицо, а потом все эти лица сразу.
     - А потом все пропало?
     - Да, потом все пропало.
     - Где ты была тогда, старушка?
     - Здесь, у сундука. Ну, я этому не поддалась, все  разбирала  белье  да
напевала про себя. "Боже ты мой, - говорю себе, - стану думать о  чем-нибудь
другом, о чем-нибудь приятном, оно и выйдет из головы". Вот я и стала думать
про новый дом, про мисс  Беллу  Уилфер,  стала  скорее  думать,  а  простыню
держала в руках, вдруг вижу - эти лица словно прячутся в складках  простыни;
я ее и выронила.
     Простыня все еще лежала на полу, там, где упала. Мистер  Боффин  поднял
ее и положил на сундук.
     - А потом ты побежала вниз?
     - Нет, я решила пойти в другую  комнату,  стряхнуть  все  это  с  себя.
Говорю: "Пойду прогуляюсь не спеша по комнате старика раза три  из  конца  в
конец, и тогда я от этого отделаюсь". Я вошла туда со свечой в руке, но  как
только подошла к кровати, весь воздух ими наполнился.
     - Лицами?
     - Да, и я даже чувствовала, что они  повсюду;  и  во  тьме  за  боковой
дверью, и на маленькой лестнице, и словно плывут по  воздуху  во  двор.  Вот
тогда я и позвала тебя.
     Мистер Боффин, теряясь от изумления, глядел на  миссис  Боффин.  Миссис
Боффин, теряясь от волнения, не в силах объяснить мужу, в чем дело,  глядела
на мистера Боффина.
     - Я думаю, милая, что надо сейчас же выпроводить Вегга, потому  что  он
будет теперь жить в "Приюте", так чтобы ему, да и кому другому, не взбрело в
голову, что в доме нечисто, если он это услышит и  разболтает.  Нам-то  ведь
лучше знать. Верно?
     - Никогда со мной этого не  было,  -  сказала  миссис  Боффин,  -  а  я
оставалась одна в доме и ходила по всем комнатам в любой час ночи. Я была  в
доме, когда смерть посетила его, была в доме и тогда, когда впервые  в  него
вошло убийство, и до сих пор ничего не боялась.
     - И не будешь бояться, душа моя, - сказал мистер Боффин. - Поверь  мне,
это все от мыслей, да оттого, что живешь в таком мрачном месте.
     - Да, но почему раньше этого не было? - спросила миссис Боффин.
     На это мистер Боффин мог только ответить замечанием, что  все,  что  ни
бывает на свете, должно же когда-нибудь начаться. Потом,  забрав  руку  жены
под свой локоть,  чтобы  та  не  оставалась  больше  одна  переживать  такие
волнения, он сошел вниз, чтобы отпустить Вегга. Того клонило  ко  сну  после
сытного ужина, да и по натуре он был всегда  рад  отлынивать  от  работы,  и
потому с удовольствием заковылял восвояси, не сделав того, зачем пришел и за
что ему заплатили.
     Затем мистер Боффин надел шляпу, а миссис Боффин закуталась в  шаль,  и
оба они, взяв связку ключей и зажженный фонарь, обошли весь этот унылый  дом
- унылый повсюду, кроме их собственных двух комнат, - от погреба до чердака.
Не удовольствовавшись такой погоней за фантазиями миссис Боффин,  они  стали
искать во дворе, в пристройках и под  насыпями.  Осмотрев  все  кругом,  они
поставили фонарь у подножия одной насыпи и  спокойно  прогуливались  взад  и
вперед, совершая вечерний  моцион,  для  того  чтобы  голова  миссис  Боффин
окончательно проветрилась и освободилась от темной паутины.
     - Ну вот, милая! - сказал мистер Боффин, когда они вернулись к ужину. -
Видишь, как надо от этого лечиться. Совсем прошло, правда?
     - Да, милый, - ответила миссис Боффии,  снимая  шаль.  -  Я  больше  не
боюсь. И нисколько не волнуюсь. Я могу опять ходить по  всему  дому,  как  и
прежде. Но только...
     - Что? - сказал мистер Боффин.
     - Но стоит мне только закрыть глаза...
     - И что тогда?
     - И тогда все они здесь! - задумчиво  отвечала  миссис  Боффин,  закрыв
глаза и дотрагиваясь левой рукой до лба. - Лицо старика -  и  оно  молодеет!
Оба детских лица - и они стареют. Еще лицо, которое мне незнакомо.  А  то  и
все эти лица вместе.
     Снова открыв глаза и увидев перед  собой  лицо  мужа,  она  наклонилась
через стол, похлопала его по щеке и принялась за ужин, объявив, что  лицо  у
него лучше всех на свете.


        ^TГЛАВА XVI - О питомцах и намеках^U

     Секретарь взялся за  работу,  не  теряя  времени,  и  очень  скоро  его
осмотрительность и аккуратность сказались на делах  Золотого  Мусорщика.  Он
твердо решил вникать в суть каждого дела, порученного  ему  хозяином,  чтобы
знать его вдоль и поперек, и эта решительность была ему свойственна так  же,
как и быстрота выполнения. Он не принимал никаких объяснений и  сведений  из
вторых рук, но сам лично проверял все, что было ему поручено.
     В поведении секретаря была одна черта, которая накладывала отпечаток на
все остальные и могла бы внушить недоверие всякому,  знавшему  людей  лучше,
чем  Золотой  Мусорщик.  Секретарь  не  выказывал  излишнего  любопытства  и
навязчивости,  как  и  полагается  секретарю,  однако  успокаивался,  только
добившись полного представления о деле во всем его объеме. В скором  времени
выяснилось из некоторых его замечаний, что он успел уже побывать в  конторе,
где хранилось завещание Гармона,  и  познакомиться  с  ним.  Мистер  Боффин,
бывало, еще раздумывал, стоит или нет советоваться с  ним  насчет  того  или
иного, как вдруг оказывалось, что он уже знает это обстоятельство  и  хорошо
понимает его. Он даже и не пытался это скрыть и, видимо, был очень  доволен,
что в его обязанности входит такая подготовка  по  самым  уязвимым  пунктам,
чтобы всегда быть на высоте.
     Повторяем, это могло пробудить смутное недоверие  в  человеке,  знающем
свет лучше мистера  Боффина.  С  другой  стороны,  секретарь  был  догадлив,
скромен, не болтлив и так усерден, словно  дела  мистера  Боффина  были  его
личными.
     В  нем  не  было  заметно  ни  охоты  командовать  людьми,   ни   охоты
распоряжаться деньгами; он явно  предпочитал,  чтобы  всем  этим  ведал  сам
мистер Боффин. Если он и искал власти, то разве  только  той,  которую  дает
знание; той власти, которая зиждется на полном понимании дела.
     Не только лицо секретаря всегда омрачало темное облако, но  и  на  всем
его поведении лежала непонятная тень. Нельзя сказать, чтобы он смущался, как
в первый вечер знакомства с семьей Уилферов; теперь он уже не робел,  и  все
же что-то от прежнего оставалось в нем. Не  то  чтобы  манеры  его  казались
дурными, как в тот вечер; он держался прекрасно, всегда был скромен,  вежлив
и мягок. Однако это "что-то" никогда  не  покидало  его.  О  людях,  которые
перенесли  тяжкое  заточение,  или  страшный  удар,  или   ради   сохранения
собственной  жизни  убили  беззащитного  человека,  не  раз  писалось,   что
пережитое наложило на них неизгладимую печать, которая и остается  до  самой
смерти. Неужели н на нем  была  такая  печать?  Он  устроил  себе  временную
кантору в новом доме, и все у него в руках спорилось, за  одним-единственным
исключением: он я вно не желал иметь  дело  с  поверенным  мистера  Боффина.
Два-три раза, когда  являлся  какой-то  повод  для  этого,  он  предоставлял
видеться с Лайтвудом  мистеру  Боффину,  и  его  уклончивость  вскоре  стала
настолько заметной, что мистер Беффин спросил его об этом.
     - Это верно, - сознался секретарь. - Я бы не хотел с ним видеться.
     Он имеет что-нибудь против мистера Лайтвуда?
     - Я с ним незнаком.
     Может быть, ему случалось судиться и потерпеть убыток?
     - Не больше, чем другим людям, - отвечал он кратко.
     Может быть, он вообще против адвокатов?
     - Нет. Но пока я состою у вас на  службе,  сэр,  я  бы  не  желал  быть
посредником  между  адвокатом  и  его  клиентом.  Конечно,  если  вы  будете
настаивать,  мистер  Боффин,  я  готов  согласиться,  Но  я  сочту   большим
одолжением с вашей стороны, если вы не будете на этом настаивать без крайней
необходимости.
     Вряд ли в этом была крайняя нужда, ибо в  руках  Лайтвуда  не  осталось
никаких других  дел,  кроме  того,  которое  тянулось  без  конца,  так  как
преступник не был обнаружен, и тех, которые были связаны  с  покупкой  дома.
Многие другие дела, которые могли бы перейти к нему,  теперь  оставались  на
руках у секретаря, который справлялся с ними гораздо скорее и успешнее,  чем
это было бы возможно под руководством юного Вреда. Золотой Мусорщик  отлично
это понимал. Даже текущие дела не имели  такого  значения,  чтобы  секретарю
надо было  непременно  являться  лично,  потому  что  все  они  сводились  к
следующему: после смерти Хэксема честному человеку стало невыгодно трудиться
в поте лица, и,  никак  не  соглашаясь  потеть  даром,  он  увиливал  с  тем
старанием, о котором юристы говорят, что оно и каменную стену лбом прошибет.
Следовательно, этот новый светоч  угас  с  шипением  и  треском.  Но,  когда
перетряхнули старое, кому-то пришло в голову, что, прежде чем  снова  убрать
все старье на темную полку, по всей вероятности навсегда,  было  бы  неплохо
добром или принуждением вызвать мистера Джулиуса Хэнфорда, чтобы он явился и
дал показания. А так как все  следы  Джулиуса  Хэнфорда  были  потеряны,  то
Лайтвуд обратился к своему клиенту за разрешением искать его, дав объявление
в газетах.
     - А против того, чтобы написать Лайтвуду, вы не возражаете, Роксмит?
     - Нисколько, сэр.
     - Ну так напишите ему две строчки, скажите, пускай делает как знает. Не
думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.
     - Не думаю, чтоб из этого что-нибудь вышло, - повторил секретарь.
     - Скажете, пусть поступает как знает.
     - Я сейчас же напишу. Позвольте мне поблагодарить вас за то, что вы так
внимательно  отнеслись  к  моей  просьбе.  Она  покажется   вам   не   такой
бессмысленной, если я признаюсь вам, что с мистером Лайтвудом у меня связаны
самые неприятные воспоминания, хоть я его и не знаю. Это не его вина: он тут
ни причем и даже имени моего не знает.
     Кивком головы  мистер  Боффин  прекратил  этот  разговор.  Письмо  было
написано, и на следующий день мистера Джулиуса  Хэнфорда  стали  разыскивать
через газеты. Его просили сообщить о себе мистеру Мортимеру Лайтвуду, с  тем
чтобы оказать помощь правосудию, и награда была обещана каждому,  кто  знает
его местопребывание и может о нем уведомить того же  Мортимера  Лайтвуда,  в
его  конторе,  в  Тэмпле.  Шесть  недель  подряд  это  объявление  ежедневно
появлялось  на  первой  полосе  во  всех  газетах,  и  шесть  недель  подряд
секретарь, читая его, говорил себе так же, как он говорил своему патрону:
     - Не думаю, чтоб из этого что-нибудь вышло.
     Поиски такого сироты, какого хотелось миссис  Боффин,  были  на  первом
месте среди тех дел, которыми секретарь  занимался  прежде  всего.  С  самых
первых дней службы он выказывал особенное желание угодить ей  и,  зная,  как
близко к сердцу принимает она это дело, вел поиски с  неослабным  рвением  и
готовностью.
     Супруги  Милви  пришли  к  выводу,  что  найти  сироту  очень  нелегко.
Подходящий сирота оказывался или не того пола (что  случалось  чаще  всего),
или уже вышел из детских лет, или был слишком  еще  мал,  а  не  то  казался
болезненным, или же весь зарос грязью; или привык шататься по улицам; или по
всему видно было, что он  сразу  сбежит;  бывало  и  так,  что  довести  это
человеколюбивое дело до конца можно было только  купив  сироту.  Как  только
становилось известно, что кому-то нужен сиротка, сейчас же появлялся любящий
родственник и назначал этому сиротке цену. Быстроту, с какой повышались цены
на сирот,  нельзя  было  даже  сравнивать  с  самыми  неожиданными  скачками
биржевого курса. В девять часов утра сиротка еще лепил из  грязи  пирожки  и
ровно ничего не стоил, а если на сирот появлялся спрос,  то  уже  в  полдень
цена доходила до пяти тысяч процентов выше номинала. Цены вздувались разными
способами и очень ловко. В ход пошли дутые акции.  Родители  смело  выдавали
себя за покойников и сами приводили с собой своих сирот. Настоящий сиротский
товар  неизвестно  каким  образом  исчез  с  рынка.  Как  только  специально
поставленные эмиссары объявляли, что по двору идут  мистер  Милви  с  женой,
живой товар немедленно прятали и отказывались предъявить его,  разве  только
на одном условии - "за галлон пива", как выражались посредники. Бывали также
и колебания бурного, можно сказать, океанического характера, вызванные  тем,
что держатели сирот сначала припрятывали товар, а потом выбрасывали на рынок
сразу целую дюжину. Однако в основе всех этих  операций  лежал  единственный
принцип - принцип купли и продажи, а его как  раз  и  не  хотели  признавать
мистер и миссис Милви.
     Наконец его преподобие Фрэнк получил известие, что в Брентфорде имеется
прелестный сиротка, которого можно взять  на  воспитание.  В  этом  приятном
городке жила бабушка его матери (бывшей прихожанки Фрэнка) -  бедная  вдова;
она-то, Бетти Хигден, и ходила за ребенком с материнской любовью, но ей было
не на что кормить его.
     Секретарь предложил миссис Боффин, что он либо съездит  в  Брентфорд  и
сначала сам посмотрит ребенка, либо отвезет ее, чтобы  она  могла  сразу  же
составить о  нем  мнение.  Миссис  Боффин  предпочла  последнее,  и  в  одно
прекрасное утро они выехали туда в наемном фаэтоне,  прихватив  с  собой  на
запятках головастого молодого человека.
     Жилище миссис Бетти Хигден было нелегко  разыскать,  оно  находилось  в
таком лабиринте самых грязных закоулков Брентфорда, что,  оставив  экипаж  у
гостиницы под вывеской "Трех Сорок", они пешком отправились на поиски. После
долгих расспросов и множества неудач  им  указали  в  узком  переулке  очень
маленький домик,  открытая  дверь  которого  была  загорожена  доской;  юный
джентльмен самого нежного возраста перевесился  через  эту  доску,  выуживая
уличную грязь безголовой лошадкой на  веревочке.  Секретарь  догадался,  что
этот  молодой  спортсмен  с  курчавыми  жесткими  каштановыми   волосачи   и
добродушной рожицей и есть сирота.
     Они прибавили шагу, но тут, к  несчастью,  сиротка,  забывшись  в  пылу
игры, потерял равновесие и вывалился на улицу. Будучи кругленьким по  форме,
он сейчас же покатился вниз, и не  успели  они  подбежать  к  нему,  как  он
очутился в канаве. Из канавы его  выловил  Джон  Роксмит,  и  таким  образом
первое свидание с Бетти Хигден началось не очень ловко -  с  того,  что  они
завладели сироткой, можно сказать, завладели  незаконно,  держа  его  кверху
ногами, так что он весь посинел. Доска поперек дверей тоже  действовала  как
ловушка, не давая миссис Хигден выйти, а миссис Боффин и  Джону  Роксмиту  -
войти, и тем усугубляла затруднительность положения;  громкий  плач  сиротки
придавал всей сцене какой-то мрачный, варварский характер.
     Сначала не было никакой  возможности  объясниться,  потому  что  сирота
"закатился": ужасное явление, состоявшее в том, что сирота весь окостенел  и
замолчал, как мертвый, так что по сравнению с  этим  мертвым  молчанием  его
крики были просто райской музыкой. Но мало-помалу он пришел в  себя,  миссис
Боффин  мало-помалу  познакомилась  с  хозяйкой,  и   мир,   сияя   улыбкой,
восстановился мало-помалу в доме миссис Бетти Хигден.
     Тогда стало  заметно,  что  это  был  маленький  домик,  загроможденный
большим катком, которым орудовал очень  длинный  парень  с  очень  маленькой
головкой и несоразмерно большим, вечно разинутым ртом, словно помогавшим ему
глазеть на посетителей. В углу под катком, на скамее