о развлечениями. Мне придется зарабатывать  на  жизнь,  а
вам ничего не придется делать, разве только веселиться и очаровывать.
     - Очаровывать? Я вас не понимаю, - и Белла  снова  приподняла  брови  и
опустила ресницы.
     Не отвечая на это, мистер Роксмит продолжал:
     - Простите, но, когда я впервые увидел вас, вы были в черном платье...
     ("Ну вот! - мысленно воскликнула мисс Белла. - Что  я  говорила  нашим?
Всем бросался в глаза этот дурацкий траур!")
     - Когда я увидел вас в черном платье, то не мог понять, почему вы  одна
из всей семьи носите траур. Надеюсь, вы не сочтете дерзостью, что я об  этом
думал?
     - Конечно нет, - свысока ответила Белла. -  Вам  лучше  знать,  что  вы
думали.
     Мистер Роксмит наклонил голову, словно прося прошения, и продолжал:
     - Так как я веду дела мистера Боффина, эта маленькая загадка стала мне,
наконец, понятна. Позволю себе заметить, что многое из утраченного вами,  по
моему  убеждению,  может  быть  возмещено.  Я  говорю,  конечно,  только   о
состоянии, мисс Уилфер, оставляя в  стороне  утрату  совершенно  чужого  вам
человека, о достоинствах или недостатках которого я судить не могу, да и  вы
не можете. Но  эти  добрые  люди  так  великодушны,  так  бесхитростны,  так
расположены к вам, так стремятся - как бы  это  выразить?  -  искупить  свое
счастье, что вам остается только пойти им навстречу.
     Взглянув на нее еще раз украдкой,  он  увидел  на  ее  лице  тщеславное
торжество, которого не могла скрыть напускная холодность.
     - Случайное стечение обстоятельств свело нас под  одной  кровлей,  и  в
дальнейшем нам предстоит встречаться, продолжая наше знакомство, а потому  я
взял на себя смелость сказать вам эти несколько слов. Надеюсь, вы не сочтете
их за дерзость? - почтительно спросил секретарь.
     - Право, не знаю, что вам сказать  на  этот  счет,  мистер  Роксмит,  -
возразила ему девушка. - Все это для меня  совершенная  новость,  да,  может
быть, ни на чем и не основано, кроме вашего воображения.
     - Вы сами увидите.
     Луг, по которому они шли, находился как  раз  напротив  дома  Уилферов.
Благоразумная миссис Уилфер, выглянув в окно и  увидев  дочь,  беседующую  с
жильцом, немедленно повязала голову платком и тоже вышла прогуляться, как бы
невзначай.
     - Я только что говорил мисс  Уилфер,  -  заметил  Джон  Роксмит,  когда
матушка Беллы величественной поступью подошла к ним, - что  я  по  странному
случаю попал в секретари или управляющие к мистеру Боффину.
     - Я не имею чести быть близко знакомой с мистером Боффином, - возразила
миссис Уилфер, взмахнув перчатками, с привычным для нее достоинством и в  то
же время с обидой, - и потому не мне поздравлять мистера  Боф-фина  с  новым
приобретением.
     - Довольно незавидное приобретение, - сказал Роксмит.
     - Простите, - возразила миссис  Уилфер,  -  мистер  Боффин  может  быть
наделен самыми высокими добродетелями, больше даже, чем можно  думать,  судя
по физиономии миссис Боффин, но нельзя же так унижаться и  считать,  что  он
достоин лучшего помощника.
     - Вы очень любезны. Я говорил также мисс Уилфер, что ее ожидают в новом
доме, и очень скоро.
     - Подразумевается, что я уже дала свое согласие на то, чтобы  моя  дочь
приняла предложение миссис Боффин,  -  произнесла  миссис  Уилфер,  величаво
пожав плечами и еще раз  взмахнув  перчатками,  -  и  теперь  не  ставлю  ей
препятствий.
     Тут запротестовала мисс Белла:
     - Пожалуйста, ма, не говорите вздора!
     - Потише! - сказала миссис Уилфер.
     - Нет, ма, я не желаю, чтоб из меня делали какую-то  дуру.  "Не  ставлю
препятствий!"
     - Говорю, что не  собираюсь  ставить  препятствий,  -  твердила  миссис
Уилфер, преисполнившись величия. - Если миссис Боффин,  чьей  физиономии  не
одобрил бы ни один из учеников Лафатера * (тут  миссис  Уилфер  вздрогнула),
если она хочет украсить свой новый дом  совершенствами  моей  дочери,  то  я
согласна, пускай общество моей дочери сделает ей честь.
     - Я с вами вполне согласен, сударыня,  совершенства  мисс  Беллы  могут
только украсить новый дом миссис Боффин.
     - Простите, - остановила его миссис Уилфер торжественно и строго,  -  я
еще не кончила.
     - Извините, пожалуйста.
     - Я хотела сказать, - продолжала миссис Уилфер, явно  не  зная,  о  чем
говорить дальше, - что когда я употребляю  выражение  "совершенства",  то  с
оговоркой, что я не придаю этому никакого особенного значения.
     Почтенная леди давала это исчерпывающее истолкование своих  взглядов  с
таким видом, словно делала большое одолжение  своим  слушателям,  а  себе  -
большую честь. Но мисс Белла рассмеялась коротким, пренебрежительным смешком
и сказала:
     - Ну и довольно об этом,  мне  кажется,  поговорили,  и  будет.  Мистер
Роксмит, передайте, пожалуйста, самый сердечный привет миссис Боффин.
     - Простите! - воскликнула миссис Уилфер. - Только поклон.
     - Сердечный привет! - повторила Белла, слегка топнув ногой.
     - Нет! - монотонно настаивала миссис Уилфер. - Поклон.
     - Скажем, сердечный привет от мисс Уилфер и поклон от миссис Уилфер,  -
предложил секретарь в виде компромисса.
     - И что я с удовольствием к ней приеду,  как  только  она  сможет  меня
принять. Чем скорее, тем лучше.
     - Еще одно слово, Белла, прежде чем мы войдем к семейные апартаменты, -
сказала миссис Уилфер. - Надеюсь, ты понимаешь, будучи моей  дочерью,  и  не
забудешь этого, обращаясь с Боффинами на равной ноге,  что  мистер  Роксмит,
как постоялец твоего отца, тоже имеет право на твое внимание.
     Снисходительность, с которой миссис Уилфер изрекла эту сентенцию, могла
равняться  только  быстроте,  с  какой  "постоялец"  потерял  в  ее  мнении,
унизившись до  секретаря.  Он  улыбнулся  вслед  матушке,  но  лицо  у  него
омрачилось, когда и дочь ушла вместе с ней.
     -  Как  дерзка,  как  тривиальна,  как  капризна,  как   ветрена,   как
расчетлива, как черства сердцем, как недоступна чувству, -  прошептал  он  с
горечью.
     И прибавил, поднимаясь по лестнице:
     - Но как хороша, как хороша!
     И еще прибавил, расхаживая взад и вперед по комнате:
     - А если бы она знала!
     А она знала только, что весь дом сотрясается от его шаганья из  угла  в
угол, и объявила, что  это  еще  одна  из  невзгод  бедности,  когда  нельзя
отделаться от докучного секретаря, который топ, топ, топает наверху,  словно
привидение.


        ^TГЛАВА XVII - Трясина^U

     А теперь,  в  расцвете  лета,  воззрим  на  мистера  и  миссис  Боффин,
водворившихся в высокоаристократическом фамильном  особняке,  и  на  всякого
рода пресмыкающихся, ползучих, порхающих  и  жужжащих  тварей,  привлеченных
золотой пылью 3олотого Мусорщика!
     Вениринги  одни  из  первых   оставляют   визитные   карточки   у   еще
недокрашенных дверей аристократического особняка - можно  себе  представить,
как  они  запыхались,  ринувшись  со  всех  ног  к  высокоаристократическому
подъезду. Одна гравированная на меди миссис Вениринг, два  гравированных  на
меди мистера Вениринга и гравированные на меди супруги Вениринг имеют  честь
пригласить мистера и миссис Боффин на  обед  с  самыми  высокоторжественными
химическими церемониями. Очаровательная  леди  Типпинз  оставляет  карточку.
Твемлоу оставляет карточку.  Высокий  фаэтон  кремового  цвета  торжественно
отъезжает от дверей, оставив четыре  карточки,  а  именно:  две  от  мистера
Подснепа, одну от миссис Подснеп и одну от мисс Подснеп. Весь свет с  женами
и дочерьми оставляет визитные карточки. Иной  раз  дочерей  так  много,  что
визитная карточка жены напоминает скорее список "разных вещей" на  аукционе,
включая в себя миссис Тапкинз, мисс Тапкинз, мисс  Фредерику  Тапкинз,  мисс
Антонию Тапкинз, мисс Мальвину Тапкинз и мисс Юфимию Тапкинз; та  же  миссис
Тапкинз оставляет карточку миссис Генри  Джордж  Альфред  Свошл,  урожденной
Тапкинз, и еще одну карточку: "Миссис Тапкинз, приемы по средам, музыкальные
вечера. Портленд-Плейс".
     Мисс  Белла  Уилфер  становится  на  некоторое   время   обитательницей
высокоаристократического особняка. Миссис Боффин везет мисс  Беллу  к  своей
модистке  и  портнихе,  и  те  прекрасно  ее   одевают,   Вениринги   быстро
спохватываются, что упустили из виду пригласить к себе  мисс  Беллу  Уилфер.
Одна карточка от миссис Вениринг и  одна  от  супругов  Вениринг  немедленно
заглаживают промах и испрашивают этой дополнительной чести, белея на столе в
прихожей. Миссис  Тапкинз  тоже  обнаруживает  свое  упущение  и  немедленно
исправляет его - за себя, за мисс Тапкинз, за  мисс  Фредерику  Тапкинз,  за
мисс Антонию Тапкинз, за мисс Мальвину Тапкинз и за мисс Юфимию  Тапкинз.  А
также за миссис Генри Джордж Альфред Свошл, урожденную Тапкинз. А  также  за
"миссис Тапкинз, приемы по средам, музыкальные вечера. Портленд-Плейс".
     Книги заказов алчут, а  сами  торговцы  жаждут  золотой  пыли  Золотого
Мусорщика. Когда миссис Боффин с мисс Беллой выезжают  из  дому  или  мистер
Боффин выбегает рысцой прогуляться, хозяин  рыбной  лавки  кланяется  ему  с
почтительностью, основанной на убеждении, а его подручные  сначала  вытирают
пальцы о шерстяной фартук, а затем уже осмеливаются поднести их к  козырьку.
Кажется, будто разинувший рот лосось  и  золотистая  кефаль  в  восторженном
изумлении хлопают глазами, косясь на Боффинов с мраморной доски,  и,  верно,
хлопали бы в ладоши, будь у них руки. Мясник, выйдя подышать свежим воздухом
под  сенью  бараньих  туш,  не  знает,  как  лучше  выразить  свое  почтение
проходящим мимо Боффинам, хотя это мужчина важный  и  преуспевающий.  Слугам
Боффинов преподносят подарки, и ласковые незнакомцы с фирменными карточками,
повстречав этих слуг на улице, пробуют  подкупить  их.  Например:  "Любезный
друг, если бы мистер Боффин удостоил меня заказом, я  был  бы  не  прочь"...
сделать то-то и то-то, что и для вас будет отнюдь не лишено приятности.
     Однако секретарю, который вскрывает и читает все письма,  лучше  других
известно, как охотятся за человеком, отмеченным печатью известности. Сколько
разновидностей зримого очами сора  предлагается  в  обмен  на  золотую  пыль
Золотого Мусорщика! Пятьдесят семь церквей можно воздвигнуть  на  полукроны,
сорок два церковных дома  отремонтировать  на  полушиллинги,  двадцать  семь
органов купить на полупенсы, тысячу двести младенцев воспитать  на  почтовые
марки!  Не  то  чтобы  от  мистера  Боффина  требовались  именно   полкроны,
полшиллннга, полпенни или почтовые марки, зато совершенно  ясно,  что  он  и
есть  тот  самый  человек,  который  должен  внести  недостающую  сумму.   А
благотворительные  общества,  брат  наш  во  Христе!  И  чаще  всего  они  в
стесненных денежных обстоятельствах, однако тоже не жалеют денег на  дорогую
бумагу и типографские расходы! Большое и толстое письмо  от  частного  лица,
под герцогской короной.

                                              "Никодимусу Боффину, эсквайру.

                               Уважаемый сэр,

     Дав свое согласие быть председателем  на  предстоящем  ежегодном  обеде
Семейного Фонда и сознавая всю полезность этого  благородного  начинания,  я
считаю необходимым привлечь к нему членов-распорядителей, в том числе и вас,
и тем показать публике, что им интересуются выдающиеся  и  известные  своими
заслугами люди.
     В ожидании благоприятного ответа до 14-го числа сего  месяца,  остаюсь,
уважаемый сэр, Вашим покорным слугою,

                                                              Линсид.

     P. S. Членский взнос ограничивается тремя гинеями".

     Все это весьма любезно со стороны герцога Линсида  (а  в  постскриптуме
даже и предупредительно), но письмо литографировано в сотнях экземпляров,  и
бледный  отпечаток  чьей-то  личности  виден  только  в  адресе  "Никодимусу
Боффину, эсквайру", да и то рука явно не герцогская. Два благородных графа и
виконт, объединившись, сообщают Никодимусу Боффину,  эсквайру,  в  не  менее
лестной  форме,  что  некая  почтенная  дама  из  Западной  Англии  выражает
готовность пожертвовать двадцать фунтов в пользу общества по  выдаче  пенсий
скромным представителям среднего класса, при условии,  что  другие  двадцать
человек сначала пожертвуют по сто  фунтов  каждый.  И  эти  знатные  господа
весьма благосклонно уведомляют Никодимуса Боффина, эсквайра,  что  ежели  он
пожертвует вдвое и даже втрое больше, то это отнюдь не  будет  противоречить
желаниям почтенной дамы из Западной Англии, лишь  бы  вклад  был  сделан  от
имени кого-либо из членов его уважаемого семейства.
     Таковы организованные попрошайки. Но  есть,  кроме  того,  и  отдельные
попрошайки, и как же падает сердце у секретаря, когда ему приходится с  ними
возиться! А не возиться нельзя,  потому  что  все  они  прилагают  к  письму
документы (свои бумажонки  они  называют  документами,  но  по  сравнению  с
настоящими документами это то же, что телячий фарш по сравнению с теленком),
утрата коих будет для них гибелью. То есть они и теперь погибают,  но,  если
им не вернут документов, погибнут уже окончательно.
     Среди этих просителей есть несколько штаб-офицерских  дочерей,  которые
смолоду были приучены ко всякой роскоши (кроме уменья грамотно писать)  и  в
те времена, когда их отцы доблестно сражались на Пиренейском полуострове  *,
никак не думали, что  им  придется  обращаться  с  просьбой  к  людям,  коих
Провидение в своей неисповедимой мудрости наградило несчетным  богатством  и
из числа коих они  выбрали,  для  первой  пробы  в  этом  жанре,  Никодимуса
Боффина, эсквайра, узнав, что он известен своей несказанной добротой.
     Секретарь узнает также, что доверие между мужем и  женой  вещь  редкая,
если добродетель  ходит  в  рубище:  столько  жен  берутся  за  перо,  чтобы
попросить у мистера Боффина денег без ведома своих  любящих  мужей,  которые
никогда бы этого не позволили; а с другой стороны, столько мужей берутся  за
перо, чтобы попросить у мистера Боффина денег без ведома своих любящих  жен,
которые немедленно сошли бы с ума, если б заподозрили такое  обстоятельство.
Есть также и вдохновенные  попрошайки.  Они  только  вчера  вечером  сидели,
погруженные в раздумье,  при  огарке  свечи,  которая  вот-вот  должна  была
погаснуть, оставив их на всю ночь в темноте, как вдруг некий ангел шепнул им
на ухо имя Никодимуса Боффина, Эсквайра, и заронил им в  душу  луч  надежды,
нет, доверия, которого они так  долго  не  знали!  Сродни  этим  попрошайки,
имеющие  друзей-советчиков.  Они  запивали  водой  холодный  картофель   при
неверном и тусклом свете серной спички, сидя у себя дома (за квартиру  давно
не плачено, и безжалостная хозяйка грозится выгнать на улицу "как  собаку"),
но неожиданно зашел предприимчивый друг, сказал: "Пиши немедленно Никодимусу
Боффину, эсквайру", - и не пожелал слушать никаких возражений. Есть также  и
благородно-независимые попрошайки. Они  сами,  когда  были  богаты,  считали
золото грязью, да и теперь еще не преодолели этого единственного препятствия
на пути к  преуспеянию,  но  им  не  нужно  золота  от  Никодимуса  Боффина,
эсквайра; свет может называть это гордостью, жалкой гордостью, если  угодно,
но они не возьмут ничего, даже если вы сами предложите;  взаймы,  сэр,  дело
другое - на четырнадцать недель, из расчета пяти процентов  годовых,  с  тем
чтобы пожертвовать эти деньги любому  благотворительному  учреждению,  какое
вам угодно будет назвать. - вот и все, что от вас требуется; а  если  же  вы
поскупитесь и откажете им, рассчитывайте только на  презрение  этих  рыцарей
духа. Есть также пунктуально деловитые попрошайки. Они  непременно  покончат
самоубийством во вторник днем, ровно в три четверти первого, если  до  этого
времени не будет получен почтовый перевод от Никодимуса  Боффина,  эсквайра;
если же он придет четверть второго,  то  нет  нужды  и  посылать,  поскольку
проситель будет уже (оставив правдивую записку о такой жестокости) "холодным
трупом". Есть и зарвавшиеся попрошайки, свиньи за столом, но в ином  смысле,
несколько отличном от пословицы. Они готовы на все,  лишь  бы  дорваться  до
благополучия. Цель перед ними, дорога отличная, но в самую последнюю минуту,
оттого  что  им  чего-нибудь  не  хватает  -  часов,   скрипки,   телескопа,
электрической машины, - им придется все бросить, раз и навсегда, если только
они не  получат  денежного  эквивалента  от  Никодимуса  Боффина,  эсквайра.
Гораздо менее вдаются в подробности те  попрошайки,  которые  хотят  сорвать
куш. Им обычно надо адресовать ответ на почтовую контору  в  провинции,  под
инициалами, сами же они запрашивают женским почерком, нельзя  ли  немедленно
выслать одной особе, которая  не  смеет  назвать  себя  Никодимусу  Боффину,
эсквайру, - а если бы назвала, то он содрогнулся бы, - двести  фунтов  ссуды
из неожиданно полученных им богатств, употребив  эту  привилегию  на  пользу
человечеству?
     На такой трясине стоит новый дом, и секретарь ежедневно  барахтается  в
ней,  увязая  по  самую  грудь.  Не  говоря  уже  обо   всех   изобретателях
недействующих изобретений и обо  всех  маклаках,  которые  промышляют  всеми
видами маклачества, - их можно назвать  аллигаторами  этой  трясины,  и  они
всегда тут как тут, готовые утащить Золотого Мусорщика на дно.
     Ну, а старый дом? Разве там не злоумышляют против  Золотого  Мусорщика?
Разве не водятся рыбы акульей породы в тихой заводи Боффинов? Может  быть  и
нет. Однако Вегг прочно обосновался там и, кажется, лелеет мечту о  какой-то
находке, судя по тому, как  он  ведет  себя  наедине.  Ибо  если  человек  с
деревянной ногой ложится плашмя на живот и заглядывает под кровати,  прыгает
по лестницам, словно какая-то допотопная птица, заглядывает на верх  буфетов
и шкафов и обзаводится железным прутом, которым вечно тычет в груды мусора и
ковыряет на свалке, то уж, верно, он надеется что-то найти.


        ^TКНИГА ВТОРАЯ^U

                             Одного поля ягода

        ^TГЛАВА I,  трактующая о педагогике^U

     Школа, в которой Чарли Хэксем впервые стал обучаться по  книге  (пройдя
подготовительный курс в великом учебном заведении, известном  под  названием
Улица, где подобные ему ученики усваивают без книги и до знакомства с книгой
многое такое, от чего потом не отучишься никакими силами), ютилась под самой
крышей дома, стоявшего посреди смрадного двора.  Воздух  в  этой  школе  был
спертый, удушливый; в битком набитых классах не прекращался шум, беспорядок;
одна половина школьников клевала носом или же цепенела в  состоянии  полного
отупения; вторая способствовала и тому  и  другому  монотонным  бормотанием,
напоминающим гудение волынок, на которых дерут без всякого лада  и  размера.
Учителя, исполненные благих намерений,  и  только,  не  имели  ни  малейшего
понятия, как вести урок, и все их  потуги  приводили  лишь  к  тому,  что  в
классах стоял сущий  содом.  Школа  эта  предназначалась  для  детей  любого
возраста и обоего пола. Мальчиков  и  девочек  держали  порознь,  старших  и
младших сортировали поровну. В основе же  этого  учебного  заведения  лежала
вздорная ханжеская идея, что  его  воспитанники,  все  до  одного,  невинные
младенцы.  Идея  эта,  особенно  милая  сердцу  дам-патронесс,  приводила  к
чудовищным  нелепостям.  Так,  например,  молодым  девушкам,  закоснелым   в
пороках, всегда сопутствующих беспросветной  нищенской  жизни,  вменялось  в
обязанность восхищаться книжкой для благонравных деток, где рассказывалось о
маленькой Марджери, которая жила в деревенском домике возле мельницы, строго
отчитывала и прямо-таки подавляла своим моральным  превосходством  мельника,
когда ей было пять, а ему пятьдесят лет, делилась кашей с певчими  пташками,
однажды даже отказалась от нового нанкового капора  на  том  основании,  что
брюква не носит нанковых капоров, равно как и  овечки,  которые  эту  брюкву
кушают, плел