се никак не мог поговорить с вами начистоту, мистер Хэдстон, да  и
сегодня меня задело, когда вы первый о ней начали. А вдруг и на самом  деле,
если я оправдаю ваши надежды и выйду в люди, она... не то что опозорит  меня
- тут ничего позорного нет... Но вдруг о ней узнают?.. Не  придется  ли  мне
краснеть за сестру, хотя я от нее ничего кроме добра не видел?
     - Да-а, - машинально протянул Брэдли Хэдстон, потому что мысли его были
заняты совсем другим. - Надо подумать вот о чем. Что если найдется  человек,
пробивший себе дорогу  в  жизни,  -  человек,  которому  понравится...  твоя
сестра... и который со временем даже захочет жениться на... твоей  сестре...
Вообрази, как прискорбно и как тяжело ему будет, если,  презрев  неравенство
положения и другие препятствия, он почувствует все же, что неравенство между
ними осталось в полной силе.
     - Вот и я так думаю, сэр.
     - Да, да, - продолжал Брэдли Хэдстон, - но ты брат. А  я  имею  в  виду
более серьезный и более сложный вопрос, потому что жених, супруг свяжет себя
с ней по доброй воле и, кроме того,  будет  вынужден  объявить  об  этом  во
всеуслышание, чего брат может избежать. Ведь в конце концов ты  не  волен  в
таком родстве, а про супруга скажут: что ж, вольному воля.
     - Вы правы, сэр. После смерти отца Лиззи сама себе хозяйка, и я  теперь
часто думаю, что такая девушка может подготовиться за самое короткое  время.
А иной раз мне даже приходило в голову... если попросить мисс Пичер...
     - Для этих целей я не стал бы рекомендовать мисс Пичер, -  не  дал  ему
договорить Брэдли Хэдстон,  и  в  голосе  его  послышались  прежние,  весьма
решительные нотки.
     - Может, вы будете так добры и сами об этом подумаете, мистер Хэдстон?
     - Да, Хэксем, да. Я подумаю. Хорошенько подумаю. Непременно подумаю.
     С этой минуты они не обмолвились почти ни словом  и  вскоре  подошли  к
зданию школы. В одном из маленьких окошек мисс Пичер,  похожем  на  игольное
ушко, горела свеча,  и  в  уголке  около  окошка,  глядя  на  улицу,  сидела
Мэри-Энн, а мисс  Пичер  прострачивала  за  столом  аккуратно  скроенное  по
выкройке платье, которому предстояло облечь ее формы. Нотабене: ни сама мисс
Пичер, ни ученицы мисс Пичер  не  встречали  особого  поощрения  со  стороны
властей в столь ненаучном занятии, как рукоделие.
     Не отводя глаз от улицы, Мэри-Энн подняла руку.
     - Да, Мэри-Энн?
     - Мистер Хэдстон вернулся, сударыня.
     Через минуту Мэри-Энн снова подняла руку.
     - Да, Мэри-Энн?
     - Вошел в дом и запер за собой дверь, сударыня.
     Мисс Пичер подавила вздох и, складывая работу, так как пора  было  идти
спать, вонзила в ту часть корсажа,  которая  пришлась  бы  как  раз  над  ее
сердцем, острую-преострую иглу.


        ^TГЛАВА II - Все еще о педагогике^U

     Хозяйка дома, она же кукольная швея и поставщица нарядных перочисток  и
подушечек для булавок, сидела в своем чудном  низеньком  кресле,  напевая  в
темноте, до самого возвращения Лиззи. Хозяйка  этого  дома  заслужила  столь
высокое звание еще в самом нежном возрасте, потому что она была единственным
положительным человеком в этом доме.
     - Ну-с, Лиззи-Миззи-Виззи, - сказала она, прерывая пение, -  какие  там
новости на воле?
     - А какие новости тут, в четырех стенах?  -  в  свою  очередь  спросила
Лиззи, с улыбкой поглаживая густые золотистые волосы кукольной швеи.
     - Сейчас посмотрим, как сказал слепец. Ну-с, последние новости  таковы,
что я не собираюсь замуж за твоего братца.
     - Неужели?
     - Ни в коем случае! - Головка и подбородок  пришли  в  движение.  -  Не
нравится мне этот мальчишка.
     - А учитель?
     - Сердце учителя уже занято.
     Лиззи аккуратно разобрала длинные локоны  на  сутулых  плечах  девочки,
потом зажгла  свечу.  Ее  огонек  озарил  маленькую  комнату  -  бедную,  но
чистенькую и прибранную. Лиззи поставила подсвечник на каминную полку, чтобы
свет не резал глаза кукольной швее, распахнула настежь обе двери - в комнату
и на улицу, и подвинула низенькое креслице вместе с девочкой ближе к свежему
воздуху. Так уж у них было принято кончать рабочий день в жаркую  погоду,  а
сегодня вечер как раз выдался особенно  душный.  В  довершение  всего  этого
Лиззи сама села на стул рядом с низеньким креслом и бережно продела себе под
локоть украдкой протянувшуюся к ней худенькую руку.
     - Вот эти минуты для твоей Дженни Рен лучшие за весь  день,  -  сказала
хозяйка дома. На самом деле ее  звали  Фанни  Кливер,  но  она  предпочитала
величать себя мисс Дженни Рен.
     - Я сегодня все думала за работой, - продолжала Дженни. - Вот  было  бы
славно, если бы ты так и осталась при мне до  самого  моего  замужества  или
хотя бы до тех пор, пока за мной не начнут ухаживать. Потому что как  только
за мной кто-нибудь начнет ухаживать, я поручу ему многое  из  того,  что  ты
теперь делаешь. Правда, он не сумеет  причесывать  меня  так,  как  ты,  или
водить по лестнице так, как ты, и вообще, где ему  с  тобой  сравняться!  Но
пусть этот увалень хоть носит мне работу на дом и принимает заказы. Я не дам
ему сидеть сложа руки. Он у меня побегает!
     Дженни Рен одолевали суетные мечты - к счастью для нее самой, - и ни  о
чем другом не фантазировала она с таким жаром, как о всевозможных мучениях и
пытках, которые со временем должны были выпасть на ею долю,
     - Где бы он сейчас ни обретался и кто бы он ни был, -  продолжала  мисс
Рен, - мне все его фокусы и повадки заранее известны, и пусть он держит  ухо
востро, предупреждаю!
     - А не слишком ли ты строга  к  нему?  -  спросила  Лиззи,  улыбаясь  и
поглаживая свою приятельницу по голове.
     - Ни чуточки! - ответила мисс Рен тоном женщины,  умудренной  житейским
опытом. - Милочка моя, да эти разбойники  в  грош  тебя  не  будут  ставить,
покуда их не приструнишь как следует. Да-а... вот было бы славно, если б  ты
подольше осталась при мне. Ах, это "если"!
     - Я не собираюсь расставаться с тобой, Дженни.
     - Не зарекайся, не то сию же минуту расстанемся!
     - Неужели моему слову совсем нельзя верить?
     - Твое слово вернее золота и серебра. - Но, сказав это, мисс Рен  вдруг
умолкла,  прищурила  глаза,  вздернула  подбородок  и   приняла   необычайно
многозначительный вид. - Ага!

     Вот драгун
     Лихой на диво! *
     Что он хочет?
     Кружку пива.
     Пиво молодцу отрада.

И больше, милочка, ему ровнехонько ничего не надо.
     Какой-то человек остановился на тротуаре у входной двери.
     - Если не ошибаюсь, это мистер Юджин Рэйберн? - спросила мисс Рен.
     - Как будто так, - последовал ответ.
     - Можете войти, если вы человек почтенный.
     - Я человек далеко не почтенный, - сказал Юджин,  -  но  тем  не  менее
войду.
     Он поздоровался за руку с Дженни Рен, поздоровался за руку  с  Лиззи  и
стал рядом с ней, прислонившись к дверному косяку. Мистер  Рэйберн,  как  он
сам пояснил, вышел погулять и выкурить  сигару  на  свежем  воздухе  (сигара
давно была выкурена и брошена) и нарочно сделал крюк, чтобы  заглянуть  сюда
по дороге домой. Здесь, кажется, только что был ее брат?
     - Да, - ответила Лиззи, явно чем-то встревоженная.
     Как мило, что наш  братец  изволил  снизойти  до  нас,  Мистеру  Юджину
Рэйберну показалось, будто он повстречал этого юного джентльмена на мосту. А
кто был с ним?
     - Его учитель.
     - Ну, разумеется! Это сразу видно.
     Лиззи сидела так  тихо,  что  трудно  было  определить,  в  чем  именно
сказывается ее волнение,  но  в  том,  что  она  волнуется,  сомневаться  не
приходилось. Юджин держался с обычной непринужденностью,  но  теперь,  когда
девушка потупилась перед ним, стало особенно заметно,  что  в  его  взгляде,
обращенном на нее, было такое внимание, каким он вряд ли удостаивал  подолгу
кого-либо другого.
     - Новостей у меня нет, Лиззи, - сказал он. - Но поскольку я обещал  вам
держать под наблюдением мистера Райдергуда с помощью моего  друга  Лайтвуда,
мне хочется время от времени подтверждать, что я не забыл своего обещания  и
не даю забыть о нем и Лайтвуду.
     - Кто же станет в этом сомневаться, сэр!
     -  Вообще-то  говоря,  сомневаться  во  мне  не  грех,  -  хладнокровно
признался Юджин.
     - А почему? - спросила эта заноза, мисс Рен.
     - Потому, моя милочка, - ответил легкомысленный Юджин, - что я личность
непутевая и ленивая.
     - Тогда почему бы вам не взяться за ум и не стать путевой личностью?  -
осведомилась мисс Рен.
     - Потому, моя милочка, - повторил Юджин, - что не для  кого  стараться.
Ну как, Лиззи, вы думали о моей затее? - добавил он  вполголоса,  но  не  из
осторожности - присутствие хозяйки дома ему не мешало, - а  просто  переходя
на более серьезный тон.
     - Думала, мистер Рэйберн, но согласиться так и не решилась.
     - Ложная гордость! - сказал Юджин.
     - Нет, мистер Рэйберн, нет. Вы не правы.
     - Ложная гордость, - повторил Юджин.  -  Ничего  другого  тут  быть  не
может. Ведь речь идет о таких пустяках! Для меня это пустяк,  сущий  пустяк!
Неужели тут есть о  чем  говорить?  Вы  знаете,  как  я  к  этому  отношусь.
Захотелось принести кому-то пользу - чего до сих пор мне еще не  приходилось
делать и вряд ли придется. Захотелось принести пользу тем, что буду  платить
какой-нибудь опытной особе вашего пола  и  возраста  столько-то  презренного
металла (на мой взгляд весьма немного) с тем, чтобы эта особа приходила сюда
по вечерам в определенные дни недели и давала вам уроки, в которых у вас  не
было бы необходимости, если б вы в свое время  не  лишили  себя  всего  ради
брата и отца. Вам стоило таких трудов  дать  образование  брату,  значит  вы
понимаете, как оно нужно. Зачем же тогда отказываться от уроков, если они  к
тому же пойдут на пользу нашей приятельнице, мисс  Дженни!  Предложи  я  сам
свои услуги в качестве учителя или пожелай я присутствовать  на  занятиях  -
мысль явно несуразная! - но ведь ваш покорный слуга будет все равно  что  за
тридевять земель отсюда. Можете даже считать, что его вовсе  нет  на  свете!
Ложная гордость, Лиззи! Потому, что гордость истинная не  позволила  бы  вам
стесняться вашего неблагодарного брата и не потерпела бы, чтобы он стеснялся
вас. Истинная гордость не  допустила  бы,  чтобы  сюда  приводили  какого-то
учителя, точно доктора к тяжелобольному. Истинная гордость приказала бы  вам
сразу взяться за дело. Вы прекрасно отдаете себе в этом  отчет,  вы  знаете,
что истинная гордость усадила бы вас за книжку завтра же,  имей  вы  на  это
средства, которые гордость ложная не велит вам принять от меня. Ну,  что  ж,
прекрасно! Мне остается добавить только одно: ложная  гордость  принижает  и
вас и память вашего покойного отца.
     - При чем же тут мой отец, мистер Рэйберн? - спросила Лиззи, бросив  на
него испуганный взгляд.
     - При  чем?  Надо  ли  спрашивать!  Да  при  том,  что  вы  усугубляете
последствия его невежественного и слепого  упорства.  При  том,  что  вы  не
хотите исправить то зло, которое он причинил вам. При том, что по вашей воле
лишение, на которое он вас обрек и которое навязал вам силой,  всегда  будет
чернить его память.
     Случилось  так,  что  этими  словами  Юджин  тронул  струну,  сразу  же
зазвучавшую в сердце той, которая всего лишь час назад  делилась  такими  же
мыслями с братом. Струну эту заставила зазвучать  еще  сильнее  и  внезапная
перемена в Юджине Рэйберне: откуда вдруг взялась в нем серьезность,  твердая
вера в свои слова, великодушное, бескорыстное участие, обида за то, что  его
в  чем-то  подозревают.  И  девушка  сразу  почувствовала:  то  новое,   что
проявилось в нем, всегда таком легкомысленном и беззаботном, находит  совсем
иной отклик в ее сердце. "Между нами такая разница, -  думала  она,  -  этот
человек настолько выше меня, неужели же я отвергла его  бескорыстную  помощь
лишь потому, что мне кажется, будто он меня преследует, неужели я возомнила,
будто он нашел что-то привлекательное во мне?" Бедная девушка, чистая  душой
и помыслами, не могла простить себе этого. Презирая самое себя, она опустила
голову, уверенная, что и вправду  жестоко  обидела  его,  и  молча  залилась
слезами.
     - Не огорчайтесь, - ласково, очень ласково сказал Юджин. - Неужели  это
я огорчил вас? Мне только хотелось, чтобы вы увидели все так, как  оно  есть
на самом деле, хотя, признаюсь, мною руководили эгоистические побуждения,  и
вы заставили меня разочароваться.
     Разочароваться потому лишь, что ему не удалось оказать ей  услугу!  Что
же другое могло разочаровать его?
     - Сердце мое не разбито, - со смехом  продолжал  Юджин.  -  Я  не  буду
горевать и двух дней, и все же я испытал подлинное  разочарование.  Мне  так
хотелось оказать пустяковую услугу  вам  и  нашей  общей  приятельнице  мисс
Дженни! Новизна такого ощущения - принести кому-то хоть  малейшую  пользу  -
имела для меня свою прелесть. Но теперь мне ясно, что уладить все это  можно
было  с  большим  уменьем.  Например,   притвориться,   будто   я   стараюсь
исключительно ради нашей приятельницы, мисс Дженни, или предстать перед вами
в роли этакого Юджина Великодушного. Но, видит бог, такие уловки мне  не  по
нутру, и я предпочитаю остаться при своем разочаровании.
     Если Юджин разгадал мысли, бродившие в голове Лиззи,  это  нельзя  было
сделать с большим искусством. Если же он попал в цель неожиданно для  самого
себя, вряд ли можно назвать такое совпадение счастливым.
     - Все это получилось так естественно, - продолжал  Юджин.  -  Я  словно
поймал мяч, ненароком брошенный в мою сторону. Случайные обстоятельства - вы
знаете,  какие,  Лиззи,  -  сводят  нас  дважды.  Случайные   обстоятельства
позволяют мне дать вам слово, что за Райдергудом, который  оклеветал  вашего
отца, будет вестись слежка. Случайные обстоятельства позволяют  мне  умерить
ваше горе в самую тяжелую для вас минуту  -  умерить  тем,  что  я  не  верю
обвинениям Райдергуда. При тех же обстоятельствах я рекомендую себя вам, как
самого ленивого и самого никчемного из адвокатов, но добавляю, что  в  деле,
которое началось у меня на глазах, лучше иметь такого советчика,  чем  вовсе
никого, и что в вашем стремлении оправдать покойного отца вы  всегда  можете
полагаться на мою помощь, а также на помощь Лайтвуда. И вот мало-помалу мною
овладевает мысль, а не смогу ли я - и с какой легкостью! - помочь вам  снять
с вашего отца другое обвинение, обвинение вполне справедливое и заслуженное,
о котором я упомянул несколько минут назад. Мне очень жаль, что это вас  так
огорчило; надеюсь, теперь вам все стало ясно и понятно. Я  терпеть  не  могу
разглагольствовать о своих намерениях, но они были самые простые и хорошие и
мне хочется, чтобы вы это знали.
     - Я никогда в этом не сомневалась, мистер Рэйберн,  -  ответила  Лиззи,
чувствуя тем большее раскаяние, чем скромнее оказывались притязания Юджина.
     - Рад это слышать. Но если бы вы поняли меня правильно с самого начала,
вряд ли я получил бы отказ. Не так ли?
     - Я... я думаю, что нет, мистер Рэйберн.
     - Тогда зачем же отказываться теперь, когда все разъяснилось?
     - Мне трудно с вами спорить, - в замешательстве  проговорила  Лиззи,  -
потому что вы заранее знаете, какие выводы можно сделать из моих слов.
     - Примиритесь с этими выводами, -  рассмеялся  Юджин,  -  и  тогда  мое
разочарование исчезнет само собой. Лиззи Хэксем! Человек, который  относится
к вам с глубочайшим уважением, ваш друг  и  джентльмен,  хоть  и  не  весьма
блистательный, клянется, что ему все еще не понятно, почему вы колеблетесь!
     Откровенность, чистосердечие, бескорыстное великодушие, звучавшие в его
голосе и смехе, покорили бедную девушку, и  не  только  покорили,  но  снова
напомнили ей, что до сих пор в голове у нее были совсем другие  мысли  и,  в
первую очередь, тщеславные.
     - Я больше не колеблюсь, мистер Рэйберн. И,  пожалуйста,  не  осуждайте
меня за мои прежние колебания. От своего  имени  и  от  имени  Дженни...  Ты
позволишь, дружок?
     Маленькая хозяйка дома сидела все  это  время,  откинувшись  на  спинку
кресла, опершись о подлокотники, уткнув подбородок в ладони,  и  внимательно
слушала их разговор. Не меняя позы, она так отчеканила "да!", точно отрезала
свой односложный ответ ножом.
     - От своего имени и от имени Дженни я с  благодарностью  принимаю  ваше
любезное предложение.
     - Ну вот, и дело с концом! - воскликнул Юджин, протянул Лиззи  руку,  а
потом помахал ею, как бы отмахиваясь от дальнейших разговоров на эту тему. -
Приходит же людям в голову делать из мухи слона!
     Вслед за тем он шутливо обратился к мисс Дженни Рен:
     - Знаете, мисс Дженни, я собираюсь завести себе куклу.
     - Не советую, - ответила кукольная швея.
     - Почему?
     - Непременно ее разобьете. За вас, детей, ведь нельзя поручиться.
     - Но это в ваших же интересах, мисс Рен, - возразил Юджин. - Так же как
в моих интересах, когда гибнут чьи-нибудь поручительства.
     - Ну, не знаю, - отрезала мисс Рен. - На мой взгляд, вам лучше  завести
себе перочистку и стать прилежным мальчиком. Тогда она пойдет у вас в дело.
     - Боже упаси! Да если бы мы все были такие прилежные, как вы, маленькая
моя хлопотунья, нам пришлось бы приниматься за работу чуть ли не с колыбели,
а это очень вредно.
     - Вы говорите, вредно? - переспросила девочка, вся вспыхнув.  -  Вредно
для спины и для ног?
     - Нет, нет! - Надо отдать ему справедливость, Юджин испугался,  как  бы
кто не подумал, что он подшучивает над ее болезнью. - Для дела  вредно,  для
дела! Если мы все впряжемся в работу с молодых ногтей, тогда кукольным швеям
придет конец.
     - Пожалуй, правда, - согласилась мисс Рен. - Оказывается, голова у  вас
не такая уж пустая, кое-какие мысли в ней есть. - Потом совсем другим тоном:
- Кстати, о мыслях, Лиззи. - Они опять сидели рядом. - Сама не знаю  почему,
но летом, когда я корплю здесь за работой день-деньской,  и  все  одна,  мне
кажется, будто в комнате пахнет цветами.
     - Как личность самая что ни  на  есть  прозаическая,  -  вяло  протянул
Юджин, которому  хозяйка  дома  уже  наскучила,  -  я  скажу,  что  цветами,
вероятно, пахнет на самом деле.
     -  Ничего  подобного,  -  ответила  девочка,  опершись  одной  рукой  о
подлокотник кресла, уткнувшись подбородком в ладонь и задумчиво глядя  прямо
перед собой. - В наших местах  цветам  неоткуда  взяться.  Тут  найдешь  что
угодно, только не цветы. И все-таки, когда я сижу за работой,  мне  чудится,
будто они растут на целые мили вокруг. Вот запахло  розами,  ну,  словно  на
полу у меня целые охапки, груды розовых лепестков.  А  то  потянет  опавшими
листьями, кажется, опустишь руку, - вот так, - и они  зашуршат  у  тебя  под
пальцами.  Потом  будто  живые  изгороди  благоухают  не   то   бело-розовым
боярышником, не то другими цветами, каких я даже никогда и не видывала. Ведь
мне их почти не приходилось видеть.
     - Какие у тебя приятные мечты, Дженни!  -  сказала  ее  приятельница  и
бросила взгляд на Юджина, словно спрашивая,  не  дарованы  ли  эти  мечты  в
воздаяние девочке за всю ее обездоленность.
     - Да, Лиззи, очень приятные! А каких  я  слышу  птичек!  -  воскликнула
Дженни, протянув вперед руку и подняв глаза ввысь. - Как они поют!
     В этом жесте и в выражении  ее  личика  было  что-то  одухотворенное  и
прекрасное. Потом она снова задумалась, подперев подбородок ладонью.
     - Мои птицы поют лучше всех других птиц, и мои цветы самые душистые  на
свете, потому что, когда я была совсем маленькая, - она  сказала  это  таким
тоном, будто вспомнила о чем-то давно минувшем, - дети, которые прилетали ко
мне рано по утрам, были совсем не похожи на тех, что видишь на улице.  И  на
меня не похожи. Ничто их не заботило, не было на них тряпья, не тряслись они
от холода, не боялись колотушек. Совсем, совсем другие, чем  наши  соседские
ребятишки! Меня никогда не бросал