Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
перед ним десерт.
- Я понимаю твою мысль, папа, но дело не в том. Деньгами ради самих
денег я не дорожу, а вот то, что на них можно купить, это мне нужно.
- По-моему, все мы таковы, - возразил ей Р. У.
- Нет! Со мной, папа, никто не сравнится! О-о! - Белла сложила губы
трубочкой, выкрикнув это "о-о!". - Я такая корыстная!
Бросив на нее грустный взгляд, Р. У. не нашел ничего лучше, как
спросить:
- Когда же ты начала замечать это за собой?
- Вот, вот, папа! В том-то вся и беда! Живя дома и ничего, кроме
бедности, не зная, я ворчала, но, по правде говоря, не так уж сетовала на
судьбу. Живя дома и предвкушая будущее богатство, я смутно рисовала себе,
сколько всего можно сделать на такие деньги. Но вот мои надежды на большое
состояние рассыпались прахом, оно попало в другие руки, и теперь, когда мне
ежедневно приходится видеть, сколько благ оно приносит людям, теперь я стала
корыстной маленькой дрянью.
- Это все твое воображение, друг мой.
- Уверяю тебя, папа, ты ошибаешься! - сказала Белла, высоко подняв свои
тоненькие брови и скорчив испуганную гримасу. - Это правда. Я только и
делаю, что строю всякие корыстные планы.
- Бог мой! Но какие?
- Сейчас узнаешь, папа. Тебе я не постыжусь рассказать, потому что мы с
тобой всегда были друг у друга любимчиками и потому, что ты больше похож не
на папу, а на младшего толстощекого братишку. И еще, - со смехом добавила
Белла, шутливо грозя ему пальцем, - еще потому, что ты в моей власти. Мы с
тобой убежали тайком. И если ты нажалуешься на меня, я нажалуюсь на тебя.
Скажу маме, что ты обедал в Гринвиче.
- Нет, друг мой, - проговорил Р. У. с легкой дрожью в голосе, - об этом
лучше и не заикаться.
- Ага! - воскликнула Белла. - Я знала, сэр, что вам это не понравится!
Так будьте добры хранить мою тайну, а я обещаю хранить вашу. Посмейте только
предать обворожительную женщину - она обернется змеей! Ну-с, папа, теперь
можешь поцеловать меня, а я займусь твоими волосами, потому что, пока меня
не было дома, их совсем запустили.
Р. У. покорно подставил голову своему куаферу, и куафер, продолжая
болтать, в то же время ловко наматывал пряди волос себе на указательные
пальцы и вдруг отдергивал их в разные стороны. Клиент при этом каждый раз
морщил нос и хмурился.
- Я, папа, чувствую, что без денег мне жизнь не в жизнь. Выпрашивать
их, брать взаймы или воровать я не способна. И я решила выйти замуж по
расчету.
Р. У. взглянул на дочь исподлобья, стараясь не мешать ее манипуляциям с
его волосами, и проговорил укоризненно:
- Белла, дорогая моя!
- Я решила, папа, что, если мне нужны деньги, надо искать мужа с
деньгами. И теперь я только и высматриваю, кого бы мне пленить побогаче.
- Белла! Дорогая моя!
- Да, папа, так обстоят дела. Вот это милое создание, которое ты видишь
перед собой, самая корыстная дрянь, какая только может быть на свете, и все
ее помыслы, все ее расчеты направлены в одну точку. Ну и пусть! Я ненавижу,
я презираю бедность, и я не буду жить в бедности, если можно найти себе мужа
с деньгами! А теперь, папа, ты у меня стал такой пушистый, что вполне можешь
поразить своим видом лакея и заплатить ему по счету.
- Но, Белла, друг мой, такие мысли в твоем возрасте! Это меня просто
пугает!
- Я же тебе говорила, папа, а ты мне не верил, - сказала Белла, с
ребячливой серьезностью надув губки. - Ужасно, правда?
- Да, мой друг, если б ты сознавала, что говоришь, или действительно
так думала, это было бы ужасно.
- Уверяю тебя, папа; я именно так и думаю. Любовь бывает только в
сказках. И драконы, изрыгающие пламя, бывают только в сказках! -
презрительно воскликнула Белла, хотя ее лицо и фигурка отнюдь не
соответствовали таким словам. - А вот бедность и богатство - это не сказка,
а действительность.
- Друг мой, ты меня просто пугаешь своим... - начал было ее отец, но
она не дала ему договорить.
- Папа, признайся, ты женился по расчету?
- Ты прекрасно знаешь, друг мой, что нет.
Белла промурлыкала начало похоронного марша из "Саула" и заявила, что
папин ответ еще ничего не доказывает. Но, увидев, какое сосредоточенное и
грустное стало у него лицо, она обняла его за шею и вернула ему прежнее
хорошее настроение своими поцелуями.
- Я пошутила, папа, не принимай этого всерьез. Но запомни: ты не будешь
на меня жаловаться, и я не буду на тебя жаловаться. И больше того! Обещаю
признаваться тебе во всем. Какие бы корыстные планы ни зародились у меня в
голове, я поделюсь ими с тобой, но только по секрету.
Вынужденный довольствоваться этой уступкой со стороны обворожительной
женщины, Р. У. позвонил в колокольчик и уплатил по счету.
- Все, что тут осталось, папа, - сказала Белла, когда лакей вышел, -
все это тебе. - И, положив на стол кошелек, она пристукнула по нему
кулачком, после чего сунула его папе в карман нового жилета. - Купишь
подарки нашим, заплатишь долги, вообще распоряжайся этими деньгами как
найдешь нужным. И имей в виду, папа, что они достались мне без всяких
ухищрений с моей стороны, иначе твоя скупая дочка не тратила бы их так легко
и свободно.
Вслед за тем она обеими руками притянула к себе отца и, бесцеремонно
тормоша его, застегнула на нем пиджак на все пуговицы, чтобы не было видно
жилетного кармашка с деньгами. Потом кокетливо завязала ленты своего капора,
выгодно оттеняющие ямочки на щеках, и повела Р. У. обратно в город. Подойдя
к дому мистера Боффина, Белла повернула отца спиной к дверям, ласково взяла
его за уши, точно за ручки, и стала чмокать в обе щеки, так что он только
глухо постукивал затылком о дверной косяк. Потом, покончив с этим, она
напомнила ему еще раз об их договоре, рассмеялась и весело отпустила его.
Впрочем, не так уж весело, потому что, глядя, как отец идет по темной
улице, она утирала слезы. Не так уж весело, потому что, прежде чем
постучаться в дверь, она несколько раз повторила: "Бедный папа! Бедный
папочка! Как тебе нелегко живется!" Не так уж весело, потому что роскошная
мебель резнула ей глаза своим великолепием, словно напрашиваясь на сравнение
с убогой обстановкой родного дома. Не так уж весело, потому что поздно
вечером, сидя у себя в комнате, она совсем затосковала и даже горько
плакала, коря то покойного старика Гармона за то, что он облагодетельствовал
ее в своем завещании, то покойного молодого Гармона за то, что он умер и не
женился на ней.
"Противоречивые у меня желания! - думала Белла. - Но в моей жизни и
судьбе столько всяких противоречий, что ничего удивительного в этом нет".
^TГЛАВА IX, в которой сирота оставляет, завещание^U
На следующий день, когда секретарь с раннего утра трудился в Трясине,
ему сказали, что в прихожей его ждет юноша, назвавшийся Хлюпом. Лакей,
который явился с докладом, сделал приличную паузу, прежде чем произнести это
имя, давая тем самым понять, что оно было навязано ему силой и что если бы у
того юноши хватило здравого смысла и вкуса обзавестись каким-нибудь другим
именем, он пощадил бы чувства человека, обязанного докладывать о нем.
- Миссис Боффин будет очень рада ему, - совершенно спокойно проговорил
секретарь. - Пригласите его сюда.
Когда мистера Хлюпа ввели в кабинет, он стал у самой притолоки,
выставив напоказ множество разнокалиберных, совершенно неожиданных и нелепых
пуговиц, рассеянных по всему его костюму.
- Хорошо, что ты пришел, - приветливо обратился к нему Джон Роксмит. -
Я все поджидал тебя.
Оказалось, что Хлюп давно к ним собирался, да сирота (он назвал его
"наш Джонни") болел последнее время, а ему хотелось прийти с вестью о его
выздоровлении.
- Значит, он поправился? - спросил секретарь.
- Нет, болеет.
Хлюп замотал головой, а потом сказал, что, по его мнению, Джонни
"подхватил ее от питомцев". Когда его спросили, кого это "ее"? - он ответил,
что она у Джонни по всему телу, а больше всего на груди. Когда от него
потребовали дальнейших пояснений, он сообщил, что местами так расползлось -
монетой не покроешь. Когда его попросили вернуться к именительному падежу,
он заявил, что она красная-красная, прямо багровая, и добавил: "Пока
снаружи, это еще ничего, сэр, только бы внутрь не бросилась".
Джон Роксмит поинтересовался, лечат ли ребенка? "Да, да! - воскликнул
Хлюп. - Один раз к доктору носили". И как доктор назвал эту болезнь? Хлюп на
минуту растерялся, потом, спохватившись, ответил: "Не сыпь, а какое-то
длинное слово". Роксмит спросил, может быть, корь? "Нет, - последовал
уверенный ответ, - какая там корь, гораздо длиннее, сэр!" (Хлюп придавал
этому обстоятельству особое значение, считая, видимо, что оно делает честь
маленькому больному.)
- Вот миссис Боффин огорчится! - сказал Роксмит.
- Миссис Хигден тоже так считает, сэр. Потому она и скрывала это от
нее, все надеялась, что дело пойдет на поправку.
- Но ведь Джонни поправится? - быстро проговорил Роксмит.
- Надеемся, - ответил Хлюп. - Только бы внутрь не бросилась. - Затем он
сказал, что кто от кого "подцепил" - Джонни от питомцев или питомцы от
Джонни - неизвестно, но питомцев сразу же отправили домой, и дома они
"свалились". Все это время, продолжал он, миссис Хигден ни днем, ни ночью не
спускает нашего Джонни с колен, а катать белье приходится теперь ему, одному
Хлюпу, и "времечко у него сейчас горячее". При последних словах этот
неказистый с виду образец преданности густо покраснел и заулыбался,
довольный, что и от него есть какая-то подмога в доме.
- Вчера вечером, совсем уж поздно, - снова заговорил Хлюп, - кручу я
колесо, а сам слушаю, то ли это от катка шум, то ли наш Джонни так дышит.
Поведешь сначала, и ничего, все ладно, а потом будто вздрогнет, и звук
какой-то с перебоями, и вдруг захрипит, загудит, и опять все затихнет. Под
конец я уж совсем перестал их отличать одного от другого. И наш Джонни тоже
совсем запутался - иной раз каток припустит погромче, а он говорит:
"Бабушка, душно!" Миссис Хигден подхватит его повыше, скажет мне: "Хлюп,
пережди малость", и мы все трое примолкнем. А как только наш Джонни начнет
дышать ровнее, я опять берусь за колесо, и опять все сызнова. - Под конец
рассказа взгляд у Хлюпа стал неподвижный, на губах появилась неопределенная
улыбка. Потом лицо у него сморщилось, и, притворившись, что ему жарко, он
неуклюже, но старательно размазал обшлагом слезы, выступившие на глазах.
- Вот беда! - воскликнул Роксмит. - Надо пойти рассказать миссис
Боффин. А ты останься здесь.
Хлюп так и простоял на месте, разглядывая обои на стене, пока секретарь
не вернулся с миссис Боффин. А следом за миссис Боффин в комнату вошла
молоденькая девушка (по имени Белла Уилфер), разглядывать которую было
гораздо приятнее, чем самые красивые обои.
- Бедный мой маленький Джон Гармон! - воскликнула миссис Боффин.
- Да, сударыня, - сочувственно поддакнул Хлюп.
- А как тебе самому кажется, очень он плох? - с присущей ей
сердечностью спросила добрая женщина.
На такой вопрос надо было ответить правду, что не соответствовало
намерениям Хлюпа, и, запрокинув назад голову, он испустил мелодический вой,
завершившийся всхлипываньем.
- Неужто так плохо? - воскликнула миссис Боффин - Почему же Бетти
Хигден сразу мне этого не сказала!
- Она, видно, боялась, сударыня, - с запинкой проговорил Хлюп.
- Чего же тут бояться? Боже мой!
- Она, видно, боялась, сударыня, - робко повторил Хлюп, - как бы не
повредить нашему Джонни. Ведь с болезнями столько хлопот, столько издержек!
Ей часто приходилось видеть, что люди отворачиваются от больных.
- Но она должна была знать, - сказала миссис Боффин, - что я ничего не
пожалею ради ребенка!
- Да, сударыня, а все-таки ей, верно, думалось по привычке, как бы не
повредить Джонни, - дай, мол, я сама попытаюсь его выходить, и никто ничего
не проведает.
Хлюп знал, о чем говорил. Спрятаться куда-нибудь, как прячется больное
животное, уползти с глаз долой, забиться подальше и умереть, так чтобы никто
тебя не видел, - вот что подсказывал этой женщине инстинкт. Прижать к груди
милого ее сердцу больного ребенка, скрыть его, точно преступника, лишить
всего, кроме своей ласки и терпения, - вот как понимала эта невежественная
женщина идею материнской любви, преданности и долга. Милорды, почтенные
господа и члены попечительных советов! Позорные факты, о которых нам
приходится читать в газетах круглый год, из недели в неделю, постыдные
проявления чиновничьего бездушия народу забыть труднее, чем нам. И вот где
корень слепых, бессмысленных, застарелых предрассудков, составляющих столь
разительный контраст с нашим великолепием и имеющих столь же мало поводов
для возникновения - боже, спаси королеву и посрами неблагодарных! - сколь их
имеет дым, прежде чем подняться над костром.
- Бедняжке нельзя там оставаться, - сказала миссис Боффин. - Мистер
Роксмит, голубчик, посоветуйте, как нам быть!
Секретарь уже успел об этом подумать, и совещание не затянулось. Он все
подготовит за полчаса, и тогда можно будет ехать в Брентфорд. "Возьмите,
пожалуйста, и меня", - попросила Белла, почему и было приказано подать
карету, чтобы поместились все. Хлюп же тем временем пировал один в комнате
секретаря, получив полную возможность убедиться в существовании наяву таких
волшебных вещей, как мясо, овощи, пиво и пудинг, рисовавшихся ему до сих пор
лишь в мечтах. К концу пиршества пуговицы его стали с еще большей
назойливостью напрашиваться на всеобщее внимание, кроме двух-трех вблизи
пояса, которые скромно спрятались в образовавшиеся там складочки.
Карета и секретарь появились без задержки. Он сел на козлы, а Хлюп
украсил собой багажник. И вот их экипаж снова остановился у "Трех Сорок";
миссис Боффин и мисс Белле помогли выйти, и они вчетвером пошли к домику
миссис Бетти Хигден.
Но по дороге надо было зайти в игрушечную лавку и купить того самого
благородного скакуна, описание статей и сбруи которого в свое время
примирило с гостями сироту, тогда еще полного мирских интересов, - купить
Ноев ковчег и еще желтую птичку-пищалку и еще солдатика, так отлично
обмундированного, что, будь он в натуральную величину, его товарищи
гвардейцы никогда бы не распознали в нем куклу. Нагруженные этими дарами,
они подняли щеколду на двери домика миссис Хигден и увидели хозяйку, которая
сидела в самом дальнем и самом темном углу комнаты, держа на коленях бедного
Джонни.
- Бетти! Ну как он, мой маленький? - спросила миссис Боффин, подсев к
ней.
- Плохо ему! Плохо! - ответила Бетти. - Боюсь я, что не бывать
маленькому ни моим, ни вашим. Ведь один он остался, все родные ушли к
всевышнему, вот и его с собой зовут, уводят отсюда.
- Нет, нет! - воскликнула миссис Боффин,
- А почему же тогда он сжимает кулачок, словно цепляется за чей-то
палец, которого мои глаза не видят? Да посмотрите сами! - Бетти раскутала
горевшего, как в огне, ребенка и показала на его правую ручку, прижатую к
груди. - Вот все время так, а меня будто и нет тут.
- Он спит?
- Вряд ли. Ты не спишь, Джонни?
- Нет, - не открывая глаз, жалобно протянул ребенок.
- Джонни, посмотри, кто пришел - леди. И лошадку принесла.
К появлению леди Джонни отнесся с полным равнодушием, но лошадка другое
дело. Приподняв отяжелевшие веки, он медленно улыбнулся при виде этого
ослепительного существа и захотел взять его в руки. Лошадка была слишком
большая, пришлось поставить ее на стул, чтобы он мог хоть полюбоваться ею и
потрогать гриву. Но и на это его сил не хватило.
Джонни пробормотал что-то с закрытыми глазами, миссис Боффин не поняла
его, Бетти, нагнувшись, переспросила и стала внимательно вслушиваться. Он
повторил свои слова раз... другой... и лишь после третьего раза они поняли,
что Джонни увидел тогда не только лошадку, а гораздо больше, чем можно было
предположить, так как он спрашивал: "Кто эта "касивая леди"?" "Касивой", или
красивой, леди оказалась Белла; такая похвала умилила бы мисс Беллу при всех
обстоятельствах, но после обеда "обворожительной женщины" с отцом, после
того, как сердце "обворожительной женщины" дрогнуло при виде его, такого
жалкого, старенького, эти слова растрогали ее еще больше. Все движения Беллы
были полны естественности и теплоты, когда она присела на каменный пол и
обняла Джонни, который с детским восхищением перед всем юным и прекрасным
протянул руки к "касивой" леди.
- Бетти, милая! - Миссис Боффин тронула старушку за плечо, решив, что
теперь она уступит. - Мы приехали за Джонни. Его надо увезти отсюда и
поместить туда, где за ним будет хороший уход.
Не дав ей добавить ни слова, Бетти Хигден с горящими глазами вскочила
со стула и метнулась к двери, прижимая больного ребенка к груди.
- Не подходите ко мне! - дико вскрикнула она. - Я знаю, что вы
задумали. Оставьте меня! Я лучше руки наложу на себя и на него, на мое
сокровище!
- Постойте, постойте! - успокаивающе проговорил Роксмит. - Вы нас не
поняли.
- Мне ли не понять! Мне ли не знать, что это такое, сэр! Не в первый
раз я спасаюсь от них! Нет! Не бывать там ни мне, ни ребенку, пока в Англии
есть где утопиться!
Стыд, беспредельный ужас, гримаса отвращения исказили изможденное лицо
старухи, и смотреть на него было бы страшно, если бы все эти чувства пылали
лишь в ней одной. Но в том-то и дело, милорды, почтенные господа и члены
попечительных советов, что такое безумие "поражает", как у нас принято
говорить, и других наших ближних, и довольно часто!
- Всю жизнь мне от них нет покоя, но живой я и сама им не дамся и своих
не отдам! - не унималась Бетти. - Не о чем нам больше говорить! Кабы знать,
зачем вы придете, не пустила бы вас, заперла бы окна и двери и лучше бы с
голоду здесь умерла!
Но, взглянув на доброе лицо миссис Боффин, она умолкла, опустилась на
пол у порога, припала головой к ребенку, баюкая его, и смиренно проговорила:
- Может, я и ошиблась... ведь со страху себя не помню. А если так, да
простит мне господь. Много ли надо, чтобы меня напугать, голова кругом
идет... которую ночь глаз не смыкаю, около него сидя.
- Не надо, не надо, Бетти, - сказала миссис Боффин. - Успокойся! Не
будем больше об этом говорить. Ну, ошиблась, что же тут такого? На твоем
месте каждый испугался бы, каждый мог бы совершить такую ошибку.
- Да благословит вас бог! - сказала старуха, потянувшись к ней.
- А теперь, Бетти, - продолжала эта добрая душа, ласково взяв ее руку в
свои, - слушай, что мне на самом-то деле хотелось сказать и с чего надо было
начать сразу, будь я немного несообразительней. Мы хотим поместить Джонни в
такое место, где будут одни дети. Где выхаживают больных детей, где добрые
доктора и сиделки проводят всю свою жизнь с детьми, только о детях и
пекутся, только их и лечат.
- Неужто есть такое место? - в изумлении спросила старуха.
- Да, Бетти, клянусь тебе, что есть, сама увидишь. Я бы взяла Джонни к
себе, но там ему будет лучше, гораздо лучше, чем у меня дома.
- Берите его и увозите куда угодно, родная моя, - сказала Бетти, горячо
целуя благотворящую руку. - У меня сердце не каменное. Я гляжу на ваше лицо,
вслушиваюсь в ваш голос,