глядели  над
этим нагрудником, а под ним не менее прелестной казалась вся ее фигурка.
     - Ну, мама, с чего начинать? - спросила Белла, обеими руками  откидывая
локоны назад.
     - Прежде всего надо изжарить кур.
     - Ну конечно! - воскликнула Белла. - И посыпать их мукой и  повертывать
на огне, вот так! - Она принялась быстро вращать вертел. - А дальше что?
     - Дальше, - произнесла  миссис  Уилфер,  взмахнув  перчатками  с  видом
королевы, которую силой принудили отречься от кухонного  престола,  -  я  бы
посоветовала  тебе  присматривать  за  ветчиной  в   кастрюльке,   а   также
попробовать картофель вилкой. А  потом  надо  приготовить  зелень,  если  ты
настаиваешь на таком недостойном тебя поведении.
     - Конечно, настаиваю, мама.
     Настояв на своем, Белла приглядывала за одним и  забывала  про  другое,
бралась за другое и забывала про третье, вспоминала о третьем и  отвлекалась
к четвертому, потом  старалась  нагнать  упущенное,  лишний  раз  повертывая
вертел и не  давая  несчастным  курам  никакой  возможности  изжариться  как
следует. Но стряпать было все-таки очень весело. Тем временем  мисс  Лавиния
металась между кухней и столовой, накрывая на стол.  Эту  обязанность  Лавви
(всегда занимавшаяся домашним  хозяйством  с  воркотней  и  очень  неохотно)
исполняла на удивление шумно, рывками и толчками: скатерть она стелила  так,
что по комнате проносился вихрь, стаканы расставляла так, словно с  грохотом
стучались в двери, а ножами и вилками гремела так, что это напоминало скорее
бряцанье мечей в рукопашной схватке.
     - Погляди на маму, - шепнула Белле Лавиния, когда стол был уже накрыт и
они  вдвоем  приглядывали  за  жарящимися  курами.  -  Будь  ты  хоть  самая
почтительная дочь (про себя, конечно, всегда думаешь, что ты  почтительная),
поневоле захочется ткнуть ее в бок чем-нибудь деревянным, когда она сидит  в
углу вот так, навытяжку, словно гвоздь проглотила.
     - Ты только подумай, - отвечала ей Белла, - что бедный папа тоже должен
был бы сидеть в другом углу и тоже навытяжку!
     - Милая моя, ну где же ему, папа так не сумеет, - возразила ей Лавиния,
- он сейчас же развалится на стуле. Право, я не верю, чтобы кто другой сумел
держаться  так  навытяжку,  как  мама,  или  придать   своей   спине   такое
оскорбленное выражение! Что с вами такое, мама? Вы нездоровы?
     - Без  сомнения  я  совершенно  здорова,  -  возразила  миссис  Уилфер,
переводя на младшую дочь взгляд, выражающий надменность и твердость духа.  -
Что могло со мной случиться?
     - А отчего же вы нос повесили, мама? - отвечала дерэкая Лавви.
     - Повесила нос? - повторила ее мамаша. - Повесила нос?  Откуда  у  тебя
такие вульгарные выражения, Лавиния? Если я не  жалуюсь,  если  я  молчаливо
мирюсь со своей судьбой, то пусть мои дети будут этим довольны.
     - Ну что ж, мама, -  возразила  ей  Лавви,  -  если  уж  вы  меня  сами
заставляете, так я должна почтительно доложить вам, ваши дети  премного  вам
обязаны за то, что вам вздумалось мучиться зубами  каждый  раз  в  годовщину
вашей свадьбы; это с вашей стороны  очень  великодушно  и  для  детей  сущее
удовольствие. А в общем выходит, что и зубной болью можно тоже хвастаться.
     - Ты воплощенная дерзость, - отвечала миссис Уилфер, -  как  ты  смеешь
так разговаривать с матерью? Да еще в такой день! Скажи  пожалуйста,  да  ты
знаешь ли, где бы ты была, если б я не отдала свою руку твоему отцу  в  этот
самый день?
     - Нет, милая мама, не знаю, -  возразила  Лавви,  -  и  при  всем  моем
уважении к вашим познаниям и талантам, сильно  сомневаюсь,  чтоб  и  вы  это
знали.
     Неизвестно, как изменилось бы  поведение  миссис  Уилфер  после  такого
бурного натиска на самое уязвимое место в укреплениях  героической  женщины,
но в эту минуту прибыл парламентерский флаг в лице мистера Джорджа  Самсона,
приглашенного  на  праздник  в  качестве  друга  семьи,  чья   привязанность
находилась теперь в переходной стадии от Беллы к Лавви, и та держала  его  в
ежовых рукавицах, быть может, за проявленный им дурной вкус, то есть за  то,
что он не заметил ее с первого взгляда.
     - Поздравляю вас с этим самым днем,  миссис  Уилфер,  -  сказал  мистер
Джордж Самсон, который по дороге заранее придумал это изящное  поздравление.
Миссис Уилфер  поблагодарила  его  благосклонным  вздохом  и  снова  покорно
отдалась на растерзание загадочной зубной боли.
     - Удивляюсь, что  мисс  Белла  снисходит  до  стряпни,  -  нерешительно
произнес мистер Самсон.
     Тут мисс  Лавиния  набросилась  на  злополучного  молодого  человека  с
уничтожающим замечанием, что, во всяком случае, это не его дело. После  чего
мистер Самсон надолго впал в уныние и пребывал в нем  до  прихода  херувима,
который очень удивился, увидев, чем занимается обворожительная женщина.
     Тем не менее она настояла на своем и не только приготовила обед,  но  и
подала его, а потом села и сама за стол, уже без  фартука  и  нагрудника,  в
качестве почетной  гостьи,  причем  миссис  Уилфер  первая  откликнулась  на
радостное  воззвание  мужа:  "За  все  предлагаемое  нам  да   возблагодарим
господа..." -  похоронным  "аминь",  словно  рассчитывая  отбить  аппетит  у
проголодавшегося семейства.
     - Удивительное дело, папа, - сказала Белла, глядя, как он режет курицу,
- отчего это они такие красные внутри? Порода такая, что ли?
     - Не думаю, что порода какая-нибудь особенная,  душа  моя,  -  возразил
папа. - Я склонен думать, что они не совсем дожарились.
     - А должны бы дожариться, - заметила Белла.
     - Да, я знаю, милая, - ответил ей отец, - а все-таки они...  не  совсем
готовы.
     Пустили в ход рашпер, и добродушный  херувим,  нередко  занимавшийся  в
семейном кругу совсем не херувимскими делами, как это  случается  видеть  на
картинах Старых Мастеров, взялся дожаривать кур.  И  в  самом  деле,  помимо
глядения в пространство - род деятельности, которому весьма часто  предаются
херувимы на картинах, - этот домашний  херувим  выполнял  отнюдь  не  меньше
самых разнообразных функций, чем его прототип: с той  только  разницей,  что
ему чаще приходилось  орудовать  сапожной  щеткой,  чистя  обувь  для  всего
семейства, нежели играть на огромных трубах и контрабасах, и что он проводил
время с пользой, живо и весело бегая  по  своим  делам,  вместо  того  чтобы
парить в небесах и показываться нам в ракурсе, непонятно для какой цели.
     Белла помогала ему в  дополнительной  стряпне,  и  он  был  очень  этим
доволен, но она же и перепугала его до смерти, спросив, когда они снова сели
за стол, как, по его мнению, жарят кур в Гринвиче и правда ли, что  там  так
приятно обедать, как об  этом  рассказывают?  Его  ответные  подмигивания  и
укоризненные кивки смешили коварную Беллу чуть не до слез;  в  конце  концов
она подавилась, и Лавиния была вынуждена похлопать ее по спине,  после  чего
она расхохоталась еще пуще.
     Зато ее матушка на другом конце стола  весьма  тактично  умеряла  общее
веселье; отец в простоте души то и дело обращался к ней со словами:
     - Душа моя, боюсь, что тебе совсем не весело?
     - Почему же вам так кажется, Р. У.? - звучно и холодно отвечала она.
     - Потому, душа моя, что ты как будто не в духе.
     - Нисколько, - возражала ему супруга так же холодно.
     - Не хочешь ли взять дужку, милая?
     - Благодарю. Я возьму то, что вы мне предложите, Р. У.
     - Но, милая, ты, может быть, хочешь взять другой кусок?
     - Мне совершенно все равно, тот или этот, Р. У.
     И величественная матрона  продолжала  обедать  с  таким  видом,  словно
кормила кого-то другого ради общего блага.
     Белла привезла десерт и две бутылки вина -  доселе  невиданное  в  день
годовщины великолепие.  Миссис  Уилфер  провозгласила  первый  тост,  первая
подняв бокал.
     - Р. У., пью за ваше здоровье!
     - Спасибо, милая. И я выпью за твое здоровье.
     - За папу и за маму! - сказала Белла.
     - Позвольте мне, - вмешалась миссис Уилфер, простирая перчатку. -  Нет!
По-моему, не так. Я пила за вашего папу! Но если вы хотите пить и  за  меня,
то я вам очень благодарна и не возражаю.
     - Господь с вами, мама! - перебила ее дерзкая Лавви. -  Ведь  вы  же  с
папой обвенчались в этот день, вы с ним теперь  одно!  Никакого  терпения  с
вами не хватит!
     - Чем бы ни отличался этот день от других, во  всяком  случае,  это  не
такой день, Лавиния, чтобы я позволила моей дочери набрасываться на  меня  и
грубить. Я прошу тебя - нет, приказываю тебе! - не грубить.  Р.  У.,  именно
сейчас будет весьма уместно напомнить вам, что это ваше дело -  приказывать,
а мое - повиноваться. Это ваш дом, у себя за столом вы  хозяин.  За  наше  с
вами здоровье! - И она выпила бокал с ужасающей непреклонностью.
     - Я, право, немножко боюсь, милая, что тебе не очень  весело,  -  робко
заикнулся херувим.
     - Напротив, мне очень весело, - возразила миссис Уилфер. -  Почему  это
мне не должно быть весело?
     - Мне так показалось, милая, судя по твоему лицу...
     - У меня может быть лицо как у мученицы, но не все ли это равно,  да  и
кто об этом может знать, если я улыбаюсь?
     И она улыбнулась, несомненно заморозив своей улыбкой всю кровь в  жилах
мистера Джорджа Самсона.  Ибо  этот  молодой  человек,  встретившись  с  ней
взглядом, был до такой степени перепуган выражением ее улыбающихся глаз, что
стал доискиваться мысленно, что он сделал такого, чтобы извлечь на себя этот
ужас.
     - Душа, вполне естественно, впадает, как бы это выразиться - в мечтания
или, лучше  сказать,  обращается  к  прошлому  в  такие  дни,  как  этот,  -
произнесла миссис Уилфер.
     Лавви, с вызовом скрестив руки, возразила, но так, однако, чтоб  ее  не
услышали:
     - Бога ради, мама, уж выбирайте  поскорей  одно  или  другое,  что  вам
больше нравится, да и дело с концом.
     - Душа естественно обращается к Папе и Маме, - продолжала миссис Уилфер
с ораторским пафосом, - я имею в виду моих родителей, - в то далекое  время,
когда заря моей жизни еще едва занималась. Меня считали  высокой,  возможно,
что я и в самом деле была высокого роста.  Папа  и  мама,  несомненно,  были
высокого роста. Я редко встречала  женщин  представительней  моей  матери  и
никогда - представительней отца.
     Неукротимая Лавви заметила довольно громко:
     - Кем бы ни был наш дедушка, все-таки он не был женщиной.
     - Ваш дедушка, - возразила миссис Уилфер, метнув на нее грозный взгляд,
- был именно таков, каким я его описываю, и уж наверное у  него  полетел  бы
кверху тормашками тот из внуков, который позволил бы себе в этом усомниться.
Моя мама лелеяла мечту выдать меня за человека высокого роста.  Быть  может,
это была слабость с ее стороны, но если  так,  эта  же  слабость  была  и  у
прусского короля Фридриха.
     Это замечание было  адресовано  мистеру  Джорджу  Самсону,  который  не
отважился вступить с ней в поединок и, съежившись как только мог за  столом,
устремил взгляд на свою тарелку. Миссис Уилфер продолжала еще более сурово и
внушительно, словно вызывая на ответ этого труса:
     - У мамы все-таки было какое-то  предчувствие  насчет  будущего  -  она
часто мне говорила: "Только не за коротышку! Дай мне слово, дитя мое, что не
выйдешь за коротышку. Никогда, никогда не выходи замуж за  коротышку!"  Папа
тоже говаривал (он был человек необыкновенно остроумный), что  "китам  не  к
лицу  родниться  с  кильками".  Первые  остряки  того  времени  искали   его
знакомства, и в  нашем  доме  собиралось  изысканное  общество.  Помню,  как
однажды у нас сошлись три гравера на меди  и  как  они  обменивались  самыми
тонкими остротами и шутками.
     Тут мистер Самсон сдался на капитуляцию и, ерзая на стуле, сказал,  что
три гравера, конечно, большое общество, и это, наверно, было очень весело.
     - Среди гостей, вращавшихся в этом изысканном  кругу,  одним  из  самых
замечательных был джентльмен в шесть футов и четыре дюйма ростом. Он не  был
гравером.
     Тут мистер Самсон сказал, неизвестно по какой причине:
     - Нет, конечно нет.
     - Этот джентльмен оказался так любезен, что обратил на  меня  внимание,
и, разумеется, я не могла этого не заметить.
     Тут мистер Самсон пробормотал, что, когда дело  до  этого  доходит,  не
заметить бывает трудно.
     - Я немедленно объявила моим родителям, что его авансы совсем  некстати
и что я не могу ответить на его чувство взаимностью. Они спросили, не потому
ли, что он слишком высок? Я ответила, что дело не в высоком росте, но что  у
него слишком возвышенный ум. Как я уже говорила, в нашем  доме  был  слишком
блестящий тон, слишком трудно было  бы  мне,  простой  и  скромной  девушке,
поддерживать этот тон в повседневной домашней жизни. Помню, мама  всплеснула
руками и воскликнула: "Помяните мое слово, кончится тем, что она  выйдет  за
коротышку!"
     Тут мистер Самсон взглянул  на  хозяина  дома  и  соболезнующе  покачал
головой.
     - Впоследствии она предсказывала даже, что муж у меня будет  не  только
невысокого роста, но и невысокого ума; но  это  было  сказано  в  пароксизме
материнского разочарования, если можно так  выразиться.  Через  месяц,  -  и
миссис  Уилфер  понизила  голос,  словно  рассказывая  страшную  историю   о
привидениях, - я впервые увидела Р. У. - моего мужа. Через год  я  вышла  за
него. В такой день, как  сегодня,  вполне  естественно  вспоминаются  именно
такие мрачные совпадения обстоятельств.
     Мистер Самсон, наконец, освободившись от взгляда миссис Уилфер,  словно
из-под караула, глубоко вздохнул  и  сделал  весьма  оригинальное  и  тонкое
замечание  насчет  того,  что  подобные  предчувствия  очень   трудно   себе
объяснить. Р. У. поскреб в затылке, обвел виноватым взглядом  весь  стол  и,
остановив его на жене, снова попытался заикнуться все о том же:
     - Милая, право, я боюсь, что тебе не очень весело?
     На что она опять ответила по-старому:
     - Напротив, Р. У. Мне очень весело.
     Положение злополучного Джорджа Самсона во время  этой  приятной  беседы
было поистине самое незавидное. Ом  не  только  чувствовал  себя  совершенно
беззащитным под огнем красноречия миссис Уилфер, но  и  должен  был  терпеть
нападки Лавинии, которая обращалась с ним хуже, чем с собакой, отчасти желая
показать Белле, что теперь Джордж у нее в руках и она может вертеть  им  как
хочет, отчасти же в отместку  ему  самому  за  то,  что  он  и  сейчас  явно
восхищается  красотой  Беллы.  Ослепленный,   с   одной   стороны,   блеском
красноречия миссис Уилфер, а  с  другой  стороны,  омраченный  придирками  и
хмурыми взглядами Лавинии, которой было  посвящено  его  отвергнутое  Беллой
чувство, молодой человек до такой степени не умел скрыть свои страдания, что
на него жалко было смотреть. Если даже ум у него  и  помутился  временно  от
таких мучений, то в оправдание ему следует сказать, что  голова  у  него  от
природы была слабая и твердостью рассудка он никогда не отличался.
     Так проходили эти приятные, усыпанные розами часы,  и,  наконец,  Белле
пришла пора отправляться обратно к Боффинам в сопровождении папаши.  Упрятав
ямочки на  щеках  в  капор  и  завязав  ленты,  Белла  простилась  со  всеми
домашними, и, когда они вышли на свежий воздух,  херувим  глубоко  вздохнул,
словно ему стало легче.
     - Ну, папочка, - сказала Белла, - можно считать, что  и  эта  годовщина
уже миновала.
     - Да, милая, вот и еще один год прошел.
     Белла еще крепче прижалась к нему и в утешение несколько раз  похлопала
его по руке.
     - Спасибо, милая, - сказал он, словно утешение было выражено словами. -
Что мне делается, душа моя. Ну, а ты как поживаешь?
     - Я нисколько не исправилась, папа.
     - Неужели нисколько?
     - Да, папа. Напротив, я стала еще хуже.
     - Боже ты мой! - воскликнул херувим.
     - Я стала хуже, папочка. Я все подсчитываю, сколько мне  надо  годового
дохода, когда я выйду замуж, и какой суммой - самое меньшее  -  я  могла  бы
удовольствоваться. У меня даже морщинки появились на носу. Ты  ведь  заметил
нынче вечером морщинки у меня на носу?
     Папа на это только засмеялся, а  Белла,  раза  два-три  встряхнула  его
руку.
     - Как вам не стыдно,  сударь,  смеяться,  когда  вы  видите,  что  ваша
обворожительная женщина дурнеет и вся осунулась. Вам лучше бы  приготовиться
заблаговременно. Скоро я уже не смогу скрывать мою жадность к деньгам -  это
по глазам будет видно, и когда вы это сами заметите, это вас огорчит, но так
вам и надо: зачем не заметили вовремя? Ну, сударь, мы же  с  вами  заключили
договор! Имеете ли вы что-нибудь сообщить мне?
     - Душа моя, я думал, это ты должна мне что-то сообщить.
     - Ах, вы так думали, в самом деле? Так что ж вы меня не спросили  в  ту
самую минуту, как мы с вами вышли из дому? Доверием  обворожительных  женщин
нельзя шутить. Так и быть, на этот раз я вас прощаю - и... гляди, папа:  вот
тебе поцелуй! - Тут Белла приложила пальчик  в  лайковой  перчатке  к  своим
губам, а потом к губам отца. - А теперь я буду говорить серьезно - мне нужно
сказать тебе - сколько их? - четыре секрета. И  заметь!  Все  очень  важные,
серьезные, настоящие секреты. Только чтоб это осталось между нами!
     - Номер первый, душа моя?
     - Номер первый просто изумит тебя, папа. Как ты думаешь, кто сделал мне
предложение? - И тут она смутилась, хотя начала очень весело.
     Папа заглянул ей в лицо, потом опустил глаза, потом опять заглянул ей в
лицо и сказал, что никак не может угадать.
     - Мистер Роксмит, папа.
     - Да что ты говоришь, душа моя?
     - Мистер Роксмит, папа, - отвечала Белла, отделяя  слог  от  слога  для
пущей убедительности. - Что ты на это скажешь?
     Папа ответил вопросом на вопрос:
     - А что ты ему на это сказала, душа моя?
     - Конечно "нет", - резко отчеканила Белла.
     - Ну, разумеется, - задумчиво ответил ее отец.
     - И я высказала ему, почему я считаю этот поступок нарушением доверия с
его стороны и оскорблением себе лично, - продолжала Белла.
     - Да, разумеется. Действительно, я и сам удивился. Как это он сунулся в
воду, не спросясь броду, - разузнал бы сначала, что ли. Хотя, как подумаешь,
он, кажется, всегда тобой восхищался.
     -  Восхищаться  мной  может  любой  извозчик,  -   заметила   Белла   с
надменностью, отчасти напомнившей ее матушку.
     - Очень возможно, душа моя. Ну, а номер второй?
     - Номер второй, папа, почти то же,  что  первый,  хотя  это  и  не  так
возмутительно. Мистер Лайтвуд сделал  бы  мне  предложение,  если  б  я  ему
позволила.
     - Надо так понимать, милая, что ты и не собираешься ему позволять?
     Белла опять повторила не менее выразительно:
     - Что ты, конечно нет! - И отец счел своим долгом отозваться:
     - Конечно нет.
     - Мне он не нравится, - сказала Белла.
     - Этого уже достаточно, - прервал ее отец.
     - Нет, папа, этого не достаточно, - возразила Белла, встряхнув его руку
еще два раза. - Ведь я тебе говорила, какая  я  стала  корыстная  и  дрянная
девчонка? Только потому и считается достаточно, что у него нет ни денег,  ни
клиентов и ничего в будущем, ровно ничего, кроме долгов.
     - Гм! - ответил херувим, несколько приуныв. - А номер третий, милая?
     - Номер третий,  папа,  гораздо  лучше.  Это  великодушно,  благородно,
просто прелестно. Миссис Боффин сама сказала мне по секрету, да, сама,  -  а
никого правдивей и добрей ее я не видела в жизни, - она сказала, что  они  с
мужем хотят, чтоб я сделала приличную партию, и, если я  выйду  замуж  с  их
согласия, они дадут мне хорошее приданое.
     И тут признательная Белла расплакалась от избытка чувств.
     - Не плачь, милочка,  -  сказал  ей  отец,  утирая  глаза,  -  это  мне
простительно расчувствоваться немножко, когда я вижу, что моя любимая  дочь,
после всех  ее  разочарований,  окружена  таким  вниманием  и  со  временем,
наверно, будет блистать в свет