аете, не правда ли? Вы знаете, что я чувствую к нему
искреннее уважение и привязана к нему, люблю его за великодушие, ведь вы это
знаете?
     - Бесспорно. А кроме того, он очень любит ваше общество.
     - Вот потому-то мне так трудно говорить о нем, - сказала Белла. - Но...
хорошо ли он с вами обращается?
     - Вы сами видите, как  он  со  мной  обращается,  -  отвечал  секретарь
смиренно, однако с достоинством.
     - Да, и мне больно это видеть, - очень решительно сказала Белла.
     Секретарь посмотрел на нее таким сияющим взглядом, что сколько  бы  раз
он  ни  благодарил  ее,  этот  взгляд  все  же  сказал  больше,  чем   сотня
благодарностей.
     - Мне больно это видеть, - повторила  Белла,  -  и  часто  я  от  этого
чувствую себя несчастной.  Да,  несчастной,  потому  что  я  никак  не  могу
одобрить этого и участвовать в этом хотя бы косвенно. Да, несчастной, потому
что я не могу, даже наедине с собой, согласиться  с  мыслью,  что  богатство
портит мистера Боффина.
     - Мисс Уилфер, - сказал секретарь, весь просияв, - если б вы знали, как
меня радует, что вас не испортило богатство, вы  поняли  бы,  что  это  меня
вознаграждает за все обиды от кого бы то ни было.
     - Не говорите обо мне, - сказала Белла,  в  нетерпении  слегка  хлопнув
себя перчаткой. - Вы меня не знаете так...
     - Как вы сами  себя  знаете?  -  договорил  секретарь,  видя,  что  она
замолчала. - А разве вы себя знаете?
     -  Знаю,  и  довольно  хорошо,  -  сказала  Белла,   с   очаровательной
готовностью выставить себя в черном свете, - и от более близкого  знакомства
с собой ничего не выиграю. Но вот мистер Боффин...
     - Что мистер Боффин обращается со мной иначе, не так ко мне внимателен,
как прежде, с этим нельзя не согласиться. Это настолько ясно, что и отрицать
невозможно.
     - А вы разве не согласны с этим, мистер Роксмит? -  удивленно  взглянув
на него, спросила Белла.
     - Я был бы рад не согласиться, будь это возможно,  хотя  бы  ради  себя
самого.
     - Правда,  -  ответила  Белла,  -  для  вас  это,  должно  быть,  очень
мучительно и... обещайте мне, пожалуйста, что вы не обидитесь на мои  слова,
мистер Роксмит?
     - Обещаю от всего сердца.
     - ...И по временам мне кажется, - нерешительно прибавила Белла,  -  это
должно вас как-то унижать в ваших собственных глазах, не правда ли?
     Секретарь кивнул в знак согласия, хотя ни в чем другом это согласие  не
выразилось.
     - Мисс Уилфер, у меня есть очень важные причины мириться с неудобствами
моего положения в доме, где мы с вами живем. Поверьте,  далеко  не  все  они
корыстного свойства, хотя по странному стечению  жизненных  обстоятельств  я
выбит из своей колеи.  Если  то,  на  что  вы  смотрите  с  таким  сердечным
участием,  должно  оскорбить  мою  гордость,  то  у  меня  есть   и   другие
соображения, которых вы не знаете, - они-то и заставляют меня терпеть молча.
Последние гораздо важнее первых.
     - Мне кажется, я заметила, мистер Роксмит, - сказала  Белла,  глядя  на
секретаря с любопытством и словно не совсем его понимая, - что вы  себя  все
время сдерживаете и стараетесь играть пассивную роль.
     - Вы правы. Я сдерживаюсь и заставляю себя  играть  некую  роль.  Но  я
покоряюсь не потому, что слаб духом. У меня есть своя цель.
     - И, надеюсь, хорошая, - сказала Белла.
     - И, надеюсь, хорошая, - повторил он, пристально глядя на Беллу.
     - Иногда мне казалось, сэр, - сказала Белла, отводя глаза в сторону,  -
что тут много значит ваше уважение к миссис Боффин.
     - Вы опять-таки правы, это так и есть. Для нее я сделаю все  на  свете.
Нет слов, чтобы выразить, как я уважаю эту добрую, самую добрую женщину.
     - Вот и я тоже. Можно спросить у вас еще одно, мистер Роксмит?
     - Все, что вам угодно.
     - Вы, конечно, видите, как она страдает, когда становится заметно,  что
мистер Боффин очень изменился.
     - Я это вижу каждый день, как видите и вы, и мне очень жаль, что  я  ее
огорчаю.
     - Вы ее огорчаете? - приподнимая брови, быстро повторила Белла.
     - К несчастью, причина этих огорчений всегда я.
     - Может быть, она и вам говорит, как нередко говорит мне,  что  вопреки
всему мистер Боффин все-таки лучше всех на свете?
     - Я часто слышу, как  она  говорит  это  вам,  из  прекрасного  чувства
верности и преданности ему, - ответил  секретарь,  все  так  же  внимательно
глядя на Беллу, - но не стану утверждать, чтобы  она  когда-нибудь  говорила
это мне.
     Задумчивый  и  грустный  взгляд  Беллы  встретился   на   мгновение   с
внимательным взглядом секретаря, а затем, несколько раз подряд кивнув  своей
хорошенькой головкой, как и подобало философу лучшей школы,  с  ямочками  на
щеках, рассуждающему о Жизни вообще, она подавила легкий  вздох,  словно  не
ожидая от жизни ничего хорошего, как раньше не ждала от себя.
     Несмотря на  все  это,  прогулка  вышла  очень  приятная.  Деревья  уже
облетели, кувшинки  на  реке  давно  отцвели,  но  на  небе  оставалась  еще
прекрасная лазурь, и ее отражала в себе вода,  прохладный  ветерок  скользил
над потоком, морща  его  легкой  рябью.  Кажется,  из  человеческих  рук  не
выходило еще такого  старого  зеркала,  которое  не  отразило  бы  ужасов  и
бедствий, если бы все образы, когда-то  отражавшиеся  в  нем,  вновь  прошли
чередой по его поверхности. Но если бы ясное и спокойное зеркало реки  могло
воспроизвести все, что происходило между ее мирными берегами, оно, казалось,
отразило бы одно только безмятежное, цветущее, пасторальное.
     Так они гуляли, разговаривая о только что засыпанной землей  могиле,  о
Джонни и о многом другом. Так, на обратном пути, они встретили бойкую миссис
Милви,  которая  бежала  их  разыскивать,  с  приятным  сообщением,  что  за
деревенских детей бояться нечего: в деревне  есть  христианская  школа,  где
иудейское вмешательство не выразилось ни в чем худом, кроме  разбивки  сада.
Так  они  вернулись  в  деревню  в  то  самое  время,  когда  Лиззи   Хэксем
возвращалась после работы с фабрики, и Белла оставила своих спутников, чтобы
поговорить с ней у нее дома.
     - Боюсь, моя комната покажется вам бедной, - сказала Лиззи,  приветливо
улыбаясь и усаживая гостью на почетное место у камина.
     - Не такой уж бедной, милая Лиззи, -  возразила  Белла,  -  если  б  вы
только знали.
     И в самом  деле,  хотя  и  комнатку  вела  удивительно  узкая  винтовая
лестница, как будто сооруженная в  чистой  и  белой  печной  трубе,  и  хотя
потолок был очень низкий, а пол очень неровный, и хотя  решетчатое  окошечко
было довольно-таки подслеповатое и маленькое - комнатка все же была  гораздо
уютнее, чем старая комната Беллы у них дома, которую она когда-то  презирала
и где она так плакалась на горькую необходимость пускать жильцов.
     Уже смеркалось, когда обе девушки уселись  перед  камином  и  взглянули
друг на друга. Полутемную комнату освещал огонь в  камине.  Вместо  каминной
решетки можно было вообразить  себе  старую  жаровню,  а  раскаленный  уголь
заменял былую ямку среди жара.
     - Для меня так ново - принимать у себя леди почти моих лет, и еще такую
красавицу, - сказала Лиззи. - Мне так приятно смотреть на вас.
     - Теперь я не знаю, с чего мне начать, - краснея, ответила Белла,  -  я
ведь тоже хотела сказать, что мне приятно смотреть на вас, Лиззи.  Но  можно
начать и не с начала, правда?
     Лиззи пожала красивую руку, протянутую ей таким же красивым и искренним
движением.
     - Так вот, милая Лиззи, - сказала Белла, придвинув ближе  свой  стул  и
взяв Лиззи под руку, словно они  собирались  на  прогулку,  -  мне  поручено
кое-что передать вам на словах, и я боюсь, что скажу не так, как надо, но  я
все-таки постараюсь. Речь идет о вашем письме к мистеру и миссис  Боффин,  и
вот в чем дело... Погодите! Ах да! Дело вот в чем.
     После такого вступления Белла заговорила о просьбе Лиззи  сохранить  ее
тайну, очень мягко коснулась ложного обвинения и того, как оно было снято, а
потом спросила, не имеет ли оно какого-нибудь отношения, близкого или самого
отдаленного, к ее просьбе.
     - Я чувствую, милая Лиззи,  -  сказала  Белла,  сама  удивляясь  своему
умению подойти к делу, - что вам тяжело об этом говорить, но я тут  замешана
тоже: не знаю, известно ли вам, а может вы и сами догадались, -  ведь  я  та
самая девушка, которая по завещанию должна была выйти за  этого  несчастного
человека, если б он нашел, что я  его  достойна.  Меня  втянули  в  это,  не
спросив моего согласия, и вас тоже втянули, не спросив вашего согласия,  так
что разница между нами очень невелика.
     - Я не сомневалась, что вы и есть та самая мисс Уилфер, имя которой мне
так часто приходилось слышать, - ответила Лиззи. - Не можете ли  вы  сказать
мне, кто такой мой неизвестный друг?
     - Неизвестный друг, милая? - переспросила Белла.
     - Тот, который заставил снять обвинение с моего отца  и  после  прислал
мне писаную бумагу.
     Белла о нем никогда не слыхала. Не имела даже понятия, кто он такой.
     - Мне бы так хотелось поблагодарить его, - сказала Лиззи. - Он  столько
для меня  сделал.  Надо  надеяться,  когда-нибудь  мне  представится  случай
поблагодарить его. Вы спросили, не имеет ли это отношения...
     - Это или само обвинение, - вставила Белла.
     - Да. Он или что-нибудь другое заставляет меня жить вот так,  скрываясь
от всех, в уединении? Нет.
     Отвечая, Лиззи Хэксем покачала головой, обратила взгляд на огонь, и при
этом в ее скрещенных на груди руках выразилась спокойная решимость,  что  не
укрылось от зорких глаз Беллы.
     - Вы долго жили одна? - спросила Белла.
     - Да, это для меня не ново. Я часто оставалась одна на долгие  часы,  и
днем и ночью, еще когда был жив бедный отец.
     - Мне говорили, у вас есть брат?
     - У меня есть брат, но он со мной не ладит. Все же он хороший мальчик и
сам выбился на дорогу. Я на него не жалуюсь.
     Она говорила, глядя на пылающий огонь в камине, и по ее лицу скользнула
тень скорби. Белла заметила это и дотронулась до ее руки.
     - Лиззи, скажите мне, есть ли у вас подруга ваших лет?
     - Я жила так одиноко, что у меня никогда не было  подруги,  -  ответила
Лиззи.
     - И у меня тоже, - сказала Белла. - Не то чтоб я жила одиноко, мне даже
хотелось подчас одиночества, лишь бы не видеть, как  мама  сидит  в  углу  с
лицом трагической музы, у которой  болят  зубы,  а  Лавви  злится,  хотя  я,
конечно, очень люблю их обеих. Мне бы хотелось, чтоб вы со мной подружились,
Лиззи. Как вам кажется, вы бы могли? Того, что называется характером, у меня
не больше, чем у канарейки, но положиться на меня можно, это я знаю.
     Своевольная,  жизнерадостная,  любящая  по  натуре,  легкомысленная  по
неимению серьезной цели, капризная от привычки вечно порхать среди пустяков,
она все-таки была неотразима. Лиззи она казалась такой необыкновенной, такой
привлекательной, такой женственной и детски наивной, что сразу ее  покорила.
И когда Белла опять сказала:
     - Как вам кажется, вы бы могли? - приподняв слегка брови, вопросительно
склонив головку набок и затаив в груди  некоторое  сомнение  на  этот  счет,
Лиззи доказала ей, что может и что сомневаться в этом нечего.
     - Скажите мне, душенька Лиззи, в  чем  все-таки  дело,  почему  вы  так
живете?
     Лиззи начала было, в виде прелюдии:
     - У вас, наверно, много поклонников, - но  Белла  тут  же  прервала  ее
удивленным восклицанием:
     - Что вы, милая, ни одного нет!
     - Неужели ни одного?
     - Ну, может, один и есть, - сказала Белла, - право, не знаю. У меня был
один, но что он теперь обо мне думает, не могу сказать. Может,  половинка  и
найдется (я, конечно, не считаю этого дурака Джорджа Самсона).  Но  что  про
меня говорить. Мне хочется послушать про вас.
     - Есть один человек, - начала Лиззи, - человек сильных страстей и злого
нрава, который говорит, что любит меня, и надо думать,  говорит  правду.  Он
дружит с моим братом. Он  меня  сразу  оттолкнул  чем-то,  как  только  брат
впервые привел его ко мне; но в  последний  раз,  когда  я  его  видела,  он
напугал меня так, что и сказать не могу.
     И тут она умолкла.
     - Вы для того и переехали сюда, чтобы скрыться от него, Лиззи?
     - Я перебралась сюда сразу после того, как он встревожил меня.
     - Вы и здесь его боитесь?
     - Вообще я не трусиха, но его всегда боюсь. Я боюсь заглянуть в газету,
боюсь слушать разговоры о том, что делается в Лондоне, боюсь, как бы  он  не
натворил чего-нибудь.
     - Так вы не за себя боитесь, милая Лиззи? - спросила Белла, подумав над
ее словами.
     - Я боялась бы и за себя, если б увидела его здесь. Я все  смотрю,  нет
ли его где-нибудь, когда иду ночью с фабрики.
     - Вы боитесь, что он в Лондоне сделает что-нибудь над собой?
     - Нет. Он такой бешеный, что и над собой может что-нибудь сделать, но я
думаю не об этом.
     - Тогда можно сказать почти наверно, что есть и еще кто-то? - осторожно
спросила Белла.
     На минуту, прежде чем ответить, Лиззи закрыла лицо руками.
     - Его слова всегда звучат у меня в ушах, и то, как он  ударил  рукой  о
каменную ограду, всегда стоит у меня перед глазами. Я старалась не придавать
этому значения, забыть про это, но не могу забыть, не могу не думать. С  его
руки капала кровь, когда он сказал мне: "Дай бог, чтобы я не убил его!"
     Вздрогнув, Белла обхватила обеими руками стан Лиззи, словно  поясом,  а
потом спросила спокойно, тихим и мягким голосом, когда  обе  они  глядели  в
огонь:
     - Убить! Неужели он так ревнует?
     - К одному джентльмену, -ответила  Лиззи.  -  Не  знаю  даже,  как  вам
сказать, - к джентльмену, чье положение в обществе гораздо выше  моего;  это
от него я узнала о смерти отца, да и после того он принимал во мне участие.
     - Он любит вас?
     Лиззи покачала головой.
     - Ухаживает за вами?
     Лиззи перестала качать головой и  прижала  рукой  обнимавший  ее  живой
пояс.
     - Это он настоял, чтобы вы сюда приехали?
     - Ах нет! Ни за что на свете я бы не  хотела,  чтоб  он  узнал,  что  я
здесь, или напал на мой след.
     - Лиззи, милая!  Но  почему  же?  -  спросила  Белла,  изумленная  этой
вспышкой. И живо прибавила, вглядевшись в лицо Лиззи: - Не надо. Не говорите
почему. Вопрос был глупый. Я понимаю, понимаю.
     Обе они замолчали. Лиззи, опустив голову, смотрела на  горящие  уголья,
где когда-то ютились ее первые мечты и куда она с ранних лет уходила от  той
суровой жизни, от которой ей удалось  спасти  Чарли,  зная  наперед,  какова
будет награда.
     - Теперь вы знаете все, - сказала она, поднимая глаза  на  Беллу.  -  Я
ничего не утаила. Вот почему я живу здесь, скрываясь от всех, и в  этом  мне
помог один добрый старик, он настоящий, верный  друг  мне.  За  то  недолгое
время, что я жила дома, с отцом, я узнала многое такое,  -  не  спрашивайте,
что именно, против чего я восстала и  старалась  это  исправить.  Не  думаю,
чтобы я тогда могла сделать больше, не потеряв влияния на отца, - но  иногда
все это тяготит меня. Если удастся загладить старое, то я  надеюсь,  что  со
временем у меня это пройдет.
     - Пройдет и эта слабость к тому, кто не достоин вашего внимания, Лиззи,
- сказала Белла ей в утешение.
     - Нет, этого я не хочу, - отвечала она, вспыхнув, - не хочу  верить,  и
просто не верю, что он не достоин внимания. Что я  этим  выиграю  и  сколько
потеряю!
     Выразительные тоненькие брови Беллы шевельнулись сначала, словно  споря
с огнем, потом она продолжала:
     - Не думайте, что я настаиваю, Лиззи; но разве  вы  не  выиграете  этим
спокойствия, надежды и даже свободы? Разве не лучше будет жить  не  прячась,
не закрывая себе пути в будущее? Простите, что я  спрашиваю,  но  разве  это
будет не лучше?
     - Разве женское сердце с той слабостью, о  которой  вы  говорили,  ищет
что-нибудь выиграть? - возразила Лиззи.
     Ее вопрос до того расходился с теми взглядами Беллы на  жизнь,  которые
Белла развивала своему отцу, что она невольно сказала про себя:  "Вот  тебе,
корыстная маленькая дрянь! Слышишь? И тебе не стыдно?"  -  и  разжала  руки,
обнимавшие стан Лиззи, специально для того, чтобы ущипнуть себя за бок.
     - Но вы сказали, Лиззи, что вы еще что-то потеряете, - заметила  Белла,
наказав себя самое и возвращаясь к своей теме. - Вы не можете  мне  сказать,
что именно вы потеряете?
     -  Я  потеряю  лучшие  воспоминания,  лучшие  движения  души  и  лучшие
стремления, которые сейчас всегда со мной в моей будничной жизни. Я  потеряю
веру в то, что, если б он был мне ровня и любил меня,  я  бы  приложила  все
силы, чтобы сделать его лучше и счастливей, так же как и он меня.  Для  меня
потеряют цену те  крупицы  знаний,  которыми  я  обязана  ему  и  которые  я
осиливала с таким трудом, лишь бы он не подумал, что учить меня не стоит.  Я
потеряю память о нем, забуду его образ, забуду, какой он был или  каким  мог
бы стать, если 6 я была ему ровня и он меня любил бы, - это образ всегда  со
мной, и я чувствую, что, пока  он  со  мною,  я  никогда  не  сделаю  ничего
дурного. Я перестану дорожить воспоминанием о том,  что  он  ничего  мне  не
сделал кроме добра за все то время, что я его знала,  что  это  он  заставил
меня перемениться, так же как...  как  вот  эти  руки  -  они  были  грубые,
жесткие, потрескавшиеся, черные от загара  в  то  время,  когда  я  работала
веслами на реке вместе с отцом, а теперь, на новой работе, стали  гибкими  и
мягкими.
     Эти руки дрожали, но не от слабости, когда она показала их Белле.
     - Поймите меня, милая, - так  продолжала  она,  -  я  даже  никогда  не
мечтала, что в этой жизни он может быть для меня  чем-нибудь,  кроме  такого
образа, и я знаю, что не смогла бы вам дать никакого  понятия,  что  это  за
образ, если б у вас самой не было в душе чего-нибудь подобного.  Я  даже  не
мечтала о том, что стану когда-нибудь его женой, как и он не думал об  этом,
- больше этого не скажешь словами. И все же я его люблю.  Я  люблю  его  так
сильно, так глубоко, что, когда я думаю иной раз, какая мне  выпала  тяжелая
доля, я все же горжусь ею и радуюсь ей. Я с гордостью и  радостью  перенесла
бы даже муки ради него, хотя ему от этого мало проку и он никогда не  узнает
и не оценит этого.
     Белла сидела словно завороженная глубокой,  бескорыстной  любовью  этой
девушки, своей ровесницы, так смело и доверчиво открывавшей перед  ней  свои
чувства. Но все же сама она до сих пор не испытала ничего подобного  и  даже
не думала, что может быть такое чувство.
     - Это было в ту страшную ночь, - сказала  Лиззи,  -  когда  он  впервые
увидел меня в моем старом доме у реки, совсем  не  таком,  как  этот.  Может
статься, он никогда больше меня не увидит.  Лучше  бы  не  видеть.  Надеюсь,
этого никогда больше не будет. Но чем бы ни одарила меня моя жизнь, я ни  за
что не соглашусь, чтобы свет этих глаз исчез из моей жизни. Теперь я все вам
рассказала, душа моя. Если мне как-то немножко непривычно говорить об  этом,
я все же ничуть не жалею, что сказала. Еще за минуту  до  вашего  прихода  я
никак не думала, что скажу кому-нибудь хоть слово; но вы вошли, и я  на  это
решилась.
     Белла поцеловала ее в щеку и тепло поблагодарила за доверие.
     - Мне бы хотелось только, чтоб я  его  больше  заслуживала,  -  сказала
Белла.
     - Больше заслуживали? - повторила Лиззи с недоверчивой улыбкой.
     - Не то что я не оправдаю его, - сказала Белла, - пусть  меня  разорвут
на куски, все равно ни слова не добьются,  хотя  в  этом  нет  даже  никакой
заслуги, я от природы упряма как ослица. Я хочу сказать, Лиззи, что я просто
самонадеянная и дерзкая девчонка, что вы меня пристыдили.
     Лиззи поправила красивые  каштановые  волосы  Беллы,  рассыпавшиеся  по
плечам, когда та энергично тряхнула головкой, и, подбирая ее локоны, сказала
с укоризной:
     - Милая моя!
     - Хорошо вам называть мен