,  когда  мы  уже
гребли домой, из темноты вынырнул Райдергуд на своей лодке.  И  сколько  раз
после того, когда люди столько положили трудов, чтобы найти виновника, и так
ничего и не нашли, сколько раз я думала про себя: уж не Райдергуд  ли  убил,
не нарочно ли он подстроил так, чтобы отец сам нашел тело? Даже  и  подумать
такое показалось мне тогда нехорошо, как-то бесчеловечно, а теперь, когда он
пытается взвалить вину на отца, мне сдается, что так все и было. Да  неужели
это правда? Неужели это убийство навело меня на такую мысль?
     Она задала этот вопрос, обращаясь скорее к огню в камине, чем к хозяйке
"Шести  Веселых  Грузчиков",  и  обвела  маленькую   распивочную   тревожным
взглядом.
     Но мисс  Поттерсон,  как  опытная  учительница,  привыкшая  никогда  не
теряться и наставлять на путь истинный своих учеников, сейчас же представила
Лиззи все дело в другом свете, более близком к действительности.
     - Бедная, обманутая девушка, - сказала она, - как же ты сама не видишь,
что если уж подозревать в чем-либо одного, то вместе с ним надо  подозревать
в том же и другого? Они ведь работали  вместе.  И  одно  время  все  что  ни
делали, - делали сообща. Положим даже, что так все и было, как  ты  думаешь,
но ведь если они вместе что-нибудь сделали, то другой не мог не  участвовать
в этом?
     - Вы не знаете отца, мисс, если так говорите. Право же, право,  вы  его
совсем не знаете!
     - Лиззи, Лиззи, - сказала мисс Поттерсон. - Оставь его. Тебе  вовсе  не
нужно с ним порывать, только уходи от него. Живи отдельно - не из-за того, о
чем я тебе нынче говорила - не нам об этом судить, будем надеяться, что  это
ошибка, а потому, что я тебе и раньше это предлагала. Не важно из-за чего  -
из-за твоей красоты или чего другого. Но ты мне нравишься,  и  я  хочу  тебе
помочь. Лиззи, поступай ко мне на службу. Не губи  себя  напрасно,  девушка,
послушайся меня, тебе же лучше будет жить честно и счастливо.
     Мисс  Аби  дала  волю  своим  добрым  чувствам  и  заметно  смягчилась,
уговаривая Лиззи; даже голос ее звучал мягко, она  даже  обняла  девушку  за
талию. Но та отвечала только:
     - Спасибо вам, мисс, спасибо! Я не могу. Мне это никак нельзя.  Даже  и
думать об этом нечего. Чем хуже отцу приходится, тем больше я ему нужна.
     Тут  мисс  Аби,  как  бывает  обычно  с  суровыми  людьми,  когда   они
смягчаются, вдруг спохватилась, что  она  слишком  уж  расчувствовалась,  и,
решив, что ей следует наверстать это упущение, стала вдруг очень холодна.
     - Я сделала все, что могла, - сказала она,  -  теперь  живи,  как  сама
знаешь. Помни только: как постелешь, так и уснешь.  А  отцу  твоему  передай
одно, - чтобы он больше сюда не ходил.
     - О мисс, неужели вы запретите ему ходить  в  единственное  место,  где
ему, я знаю, ничего не грозит?
     - "Грузчикам" надо заботиться и  о  себе,  а  не  только  о  других,  -
возразила мисс Аби. - Мне было очень нелегко навести здесь порядок и сделать
это заведение таким, каким оно теперь стало, а для того, чтобы  поддерживать
в нем порядок, нужно работать день  и  ночь  не  покладая  рук.  Я  не  могу
допустить, чтобы на репутации "Грузчиков"  осталось  пятно,  чтобы  про  нас
пошла дурная слава. Я запретила Райдергуду ходить сюда, запрещаю и  Хэксему.
И тому и другому одинаково. От тебя и от Райдергуда я знаю, что они  оба  на
подозрении, и не берусь решать, который  из  них  виноват.  Обоих  одинаково
мазнули дегтем, а я не хочу, чтобы  мое  заведение  тоже  мазали  дегтем.  И
больше я знать ничего не знаю.
     - Прощайте, мисс! - грустно сказала Лиззи.
     - Г-м! Прощай! - отвечала мисс Аби, мотнув головой.
     - Поверьте мне, мисс Аби, я все равно благодарна вам от всей души.
     - Мало ли чему я верю, Лиззи, - возразила с достоинством величавая Аби,
- постараюсь поверить и этому.
     Мисс Поттерсон так и не ужинала в тот вечер и выпила только  полстакана
горячего негуса с портвейном, вместо обычной  порции.  А  прислуга  женского
пола, - две сестрицы, похожие на кукол,  -  коренастые,  курносые,  с  круто
завитыми черными локонами, вытаращенными черными  глазами  и  плоскими,  как
блин, красными лицами, обменялись замечаниями насчет того, что хозяйку нынче
кто-то погладил против шерсти. Мальчишка же говорил  впоследствии,  что  еще
никогда не получал такой трепки  на  сон  грядущий,  -  разве  только  в  те
времена, когда еще покойная мамаша загоняла его в кровать кочергой.
     Лиззи вышла, и за со спиной загремела  цепь,  накладываемая  на  дверь;
звук рассеял то облегчение, которое она почувствовала в первую минуту.  Ночь
была непроглядно темная, с резким ветром. Мрачно встретил ее пустынный берег
реки; а кроме того, все еще стояли в ушах звон железной цепи и скрип болтов,
задвигаемых рукою  мисс  Поттерсон,  -  звук,  символизирующий  изгнание  из
общества. Как только Лиззи очутилась под хмурым ночным  небом,  ею  овладело
чувство, что тень убийства легла и на нее; и как волны прилива разбивались у
ее ног, приходя неизвестно откуда, так и  эта  мысль  возникла  из  незримой
бездны и поразила ее в самое сердце.
     Что ее отца подозревают напрасно, она была уверена. Уверена. Уверена. И
все же, сколько она ни повторяла про себя это  слово,  сколько  ни  пыталась
рассуждать, доказывая себе самой,  что  она  права,  ей  это  не  удавалось.
Райдергуд совершил преступление и заманил в ловушку ее  отца,  Райдергуд  не
совершал преступления, но по своей злобе решил пустить в ход против отца  те
обстоятельства дела, которые легко было перетолковать и которые оказались  у
него в руках. Как бы ни представляла она себе это дело, и в том и  в  другом
случае с одинаковой быстротой возникала ужасная возможность: ее  отца  могут
счесть в конце концов виновным, несмотря на то, что он не виновен.
     Ей приходилось слышать, как люди платили жизнью за  пролитие  крови,  в
котором они впоследствии оказывались не повинны,  а  эти  несчастные  прежде
всего не заблуждались так опасно, как ее отец. Именно с тех пор,  при  самом
благополучном толковании дела, на него стали показывать пальцем, люди начали
его избегать, пополз недоброжелательный шепот. Все это началось с той  самой
ночи. И когда большая черная река с ее унылыми берегами  стала  незрима  для
нее во мраке, Лиззи  все  еще  стояла  на  берегу  реки,  силясь  проникнуть
взглядом за черную завесу горя, чтобы увидеть за нею  жизнь,  чувствуя  себя
чуждой н добру и злу, но зная, что жизнь  простирается  перед  нею  туманной
пеленой, вплоть до великого океана - смерти.
     Одно было ясно для девушки. С младенческих лет привыкнув  сразу  делать
то, что можно было сделать - прятаться ли от непогоды, бороться ли с холодом
и голодом, да и мало ли что еще, - она очнулась от задумчивости  и  побежала
домой.
     В комнате было тихо, на столе горела лампа. В углу, на койке,  спал  ее
брат. Лиззи нагнулась, тихонько поцеловала его и подошла к столу.
     "Мисс Аби уже заперлась, да и по приливу судя, теперь должно  быть  уже
час ночи. Прилив начался. Отец в Чизвике, и вряд ли захочет вернуться раньше
отлива, а это будет в половине пятого.  Я  разбужу  Чарли  в  шесть.  Отсюда
услышу, как пробьют церковные часы".
     Двигаясь очень тихо, она поставила стул перед  скудным  огнем  и  села,
плотно закутавшись в шаль.
     - Сейчас не видно той ямки, Чарли, где жарче всего горит. Бедный Чарли!
     Часы пробили два, пробили три, пробили  четыре,  а  она  все  сидела  с
терпением, свойственным всем  женщинам,  и  с  решимостью,  свойственной  ее
характеру. Когда пятый час утра был уже на исходе, она сняла башмаки,  чтобы
хождением по комнате не разбудить Чарли, бережливо подбросила угля в  огонь,
поставила вскипятить воду и накрыла стол к завтраку. Потом она поднялась  по
лестнице с лампой в руках, опять сошла вниз и  начала  сновать  по  комнате,
собирая небольшой узелок.  Из  своего  кармана,  с  каминной  доски,  из-под
опрокинутой миски на самой верхней полке  она  собрала,  наконец,  несколько
полупенсов, еще меньше пенсов и совсем мало шиллингов, и принялась усердно и
бесшумно пересчитывать их, откладывая в сторону маленькую  кучку.  Она  была
погружена в это занятие, когда брат проснулся и сел на постели.
     - 0-го! - окликнул он ее, так что она вздрогнула.
     - Ты меня испугал, Чарли!
     - Испугал! А ты разве меня не  испугала,  -  я  только  что  проснулся,
смотрю, ты сидишь тут, словно призрак какой-нибудь скряги, глухой ночью.
     - Сейчас не глухая ночь, Чарли. Почти шесть утра.
     - Разве? А ты что поднялась, Лиззи?
     - Все гадала на тебя, Чарли.
     - Немного же ты мне нагадала, если это все, - сказал мальчик - Для чего
ты откладываешь в сторону эту кучку?
     - Для тебя, Чарли.
     - Что это значит?
     - Вставай, Чарли, умойся и оденься, тогда я тебе все расскажу.
     На Чарли всегда действовали ее  спокойные  манеры  и  ее  тихий,  ясный
голос. Он быстро окунул голову в таз с водой, вынырнул оттуда  и,  утираясь,
посмотрел на сестру из-за летавшего вихрем полотенца.
     - Я не видывал такой девушки, как ты, -  говорил  он,  растирая  самого
себя полотенцем с бешеной энергией, словно своего злейшего врага. -  Что  ты
затеваешь, Лиз?
     - Ты уже готов. Чарли?
     - Можешь наливать. Ого! И узел готов?
     - И узел, Чарли.
     - Неужели и узел тоже для меня?
     - Да, Чарли, тоже.
     Став серьезнее и двигаясь медленнее, мальчик  привел  себя  в  порядок,
вышел и сел завтракать за маленький столик, не  отводя  изумленных  глаз  от
лица сестры.
     - Видишь ли, милый Чарли, я решила, что теперь тебе самая пора  уходить
от нас. Помимо того,  что  все,  надо  думать,  когда-нибудь  переменится  к
лучшему, не пройдет еще и месяца, ты сам будешь счастливее и учиться  будешь
лучше. Быть может, не пройдет даже и недели.
     - Откуда ты знаешь, что я буду счастливей?
     - Сама не знаю хорошенько, а все-таки знаю.
     Хотя с виду Лиззи держалась по-прежнему спокойно и говорила все так  же
тихо, она боялась взглянуть  на  брата,  не  надеясь  на  свои  силы,  и  не
поднимала  глаз,  занимаясь  разными  мелочами:  резала  для   брата   хлеб,
намазывала маслом, наливала чай.
     - Отца ты предоставь мне, Чарли, я постараюсь сделать все, что могу;  а
тебе надо уходить.
     - Ты со мной не церемонишься, я вижу. - проворчал  мальчик,  в  сердцах
отталкивая кусок хлеба с маслом. Сестра ничего не ответила.
     - Вот что я тебе скажу, - начал он и тут же  сердито  всхлипнул,  -  ты
просто себялюбивая девчонка, думаешь, что на троих не  хватит,  вот  тебе  и
надо сбыть меня с рук.
     - Если ты так думаешь, Чарли, ну что ж, тогда я сама готова думать, что
я себялюбивая девчонка, что на троих нам не хватит и что мне надо сбыть тебя
с рук.
     И только когда мальчик бросился к ней и повис у  нее  на  шее,  она  не
могла больше сдерживаться. Не могла больше сдерживаться и заплакала над ним.
     - Не плачь, не плачь, Лиззи! Я и сам рад, что ухожу, я  и  сам  рад.  Я
знаю, ты потому отсылаешь меня, что хочешь мне добра.
     - Ах, Чарли, видит бог, что хочу!
     - Да, да. Не слушай меня, забудь, что я говорил. Поцелуй меня.
     Наступило  молчание.  Потом  она  высвободилась  из  рук  Чарли,  чтобы
вытереть глаза, и снова заговорила с ним твердо, спокойно и убежденно.
     - Теперь послушай меня, милый Чарли. Оба мы знаем, что это нужно,  и  я
одна знаю, что нужно сделать это сейчас, - есть на это причина. Иди прямо  в
школу и скажи, что мы с тобой так решили, что мы не могли сладить с отцом  -
он против того, чтобы ты учился, что отец не  будет  никого  беспокоить,  но
больше уже не примет тебя обратно. Ты и сейчас гордость школы, а  потом  они
тобой еще больше станут гордиться и помогут тебе получить стипендию.  Покажи
там, что ты принес из одежды и сколько с тобой денег, и скажи им, что я тебе
пришлю еще. Если никаким другим способом мне не  удастся  достать  денег,  я
попрошу взаймы у двух джентльменов, что приходили к нам в ту ночь.
     - Слушай! - с живостью окликнул ее брат. - Не бери только денег у того,
который держал меня за подбородок! Не бери денег у этого Рэйберна!
     Она кивнула головой, зажав ладонью его рот, чтобы он молчал  и  слушал,
и, быть может, щеки и лоб у нее слегка порозовели.
     - А самое главное вот что, Чарли! Об отце всегда отзывайся  хорошо:  не
забудь этого. Старайся всегда быть справедливым к отцу, отдавай ему должное.
Отец не учился сам, потому и тебе не дает учиться -  этого  ты  отрицать  не
можешь, но больше никаких наговоров на него не слушай, и смотри  же,  говори
всегда, - ведь ты это знаешь, - что твоя сестра очень его любит. А если тебе
придется услышать про отца такое, чего ты еще никогда не слыхал, то все  это
неправда. Слышишь? Все это неправда.
     Мальчик взглянул на нее удивленно и с сомнением, но она продолжала,  не
обращая на это внимания.
     - Самое главное, не  забывай:  все  это  неправда.  Больше  мне  нечего
сказать тебе, Чарли, разве только одно: учись, будь  хорошим,  да  вспоминай
про старую жизнь так, словно она приснилась тебе  во  сне  вчерашней  ночью.
Прощай, мой голубчик!
     Такая юная, она сумела вложить в эти прощальные слова  любовь,  которая
больше походила на материнскую, чем на сестринскую любовь, и  перед  которой
мальчик не мог не дрогнуть. С рыданиями прижав  сестру  к  своей  груди,  он
схватил узелок и выбежал за дверь, вытирая глаза рукавом.
     Медленно близился белый лик зимнего дня, окутанный  морозною  мглою,  и
призраки судов на реке медленно преображались в черные силуэты. Диск солнца,
красный, как кровь, выплывая из-за восточных болот, из-за темного леса  мачт
и верфей, казалось, заключал в себе руины сожженного им леса.
     Лиззи, поджидавшая отца, завидела его лодку издали и вышла на пристань,
чтобы и он ее заметил.
     В лодке у него ничего не было, и он двигался быстро. Кучка человеческих
амфибий,  которые  каким-то  таинственным  образом  извлекают   средства   к
существованию из вод прилива, по-видимому, только тем,  что  глядят  на  эти
воды,  собралась  у  пристани.  Как  только  лодка  Хэксема  причалила,  они
отвернулись и разбрелись кто куда. Лнззи поняла, что люди начали избегать ее
отца.
     Старик тоже это понял, как только ступил ногой на берег  и  осмотрелся.
Но он сейчас же занялся делом: вытащил лодку на берег, привязал  ее,  достал
из лодки весла, руль и веревки. С помощью Лиззи он понес все  это  к  своему
жилищу.
     - Садись поближе к огню, отец, пока я приготовлю тебе завтрак. Все  уже
есть, только тебя и дожидается. Ты, верно, прозяб?
     - Что ж, Лиззи, мне не так-то жарко, это  верно.  А  руки  у  меня  так
болят, словно были гвоздями прибиты к веслам. Смотри, как покраснели!  -  Он
протянул к ней руки, но,  быть  может,  цвет  этих  рук,  а  может  быть,  и
выражение лица дочери поразили его; он повернулся к ней боком и  стал  греть
руки у огня.
     - Надеюсь, ты не был на реке в такую холодную ночь, отец?
     - Нет, милая. Я был на барже,  грелся  у  жаровни  с  угольями.  А  где
мальчишка?
     - К чаю тебе осталось немножко бренди; выпей чаю, пока я  поджарю  этот
кусочек мяса. Если река станет, то-то будет горе для всех, правда, отец?
     - Да, уж горя у нас всегда довольно, - сказал Старик, наливая  в  чашку
бренди из короткогорлой черной бутылки и стараясь лить как можно  медленнее,
чтобы показалось больше, - беда и горе всегда висят над нами, словно сажа  в
воздухе. Разве мальчишка до сих пор не встал?
     - Вот и мясо готово, отец. Ешь скорее, пока оно не остыло и еще мягкое.
А когда позавтракаешь, мы сядем с тобой к огню и поговорим.
     Но он понял, что Лиззи уклоняется от прямого ответа и, быстро  взглянув
на койку, дернул дочь за уголок фартука и спросил:
     - Куда девался мальчишка?
     - Отец, садись завтракать, я сяду рядом с тобой и все тебе расскажу.
     Он взглянул на нее, помешал чай и сделал два-три глотка, потом  отрезал
карманным ножом кусочек мяса и сказал, прожевывая:
     - Ну, говори! Куда девался мальчишка?
     - Не сердись, отец. Кажется, у него большие способности к учению...
     - Бессовестный щенок! - воскликнул родитель, потрясая ножом в воздухе.
     - ...к этому у него способности есть, а к чему-нибудь другому нету, вот
он и решил учиться...
     - Бессовестный щенок! - повторил родитель, все так же потрясая ножом.
     - ...он знает, что у тебя лишних денег нет, отец, и не хочет быть  тебе
в тягость, оттого и надумал идти искать себе счастья в ученье. Он ушел нынче
утром, отец, и очень плакал, уходя; он ушел в надежде, что  ты  когда-нибудь
простишь его.
     - Пусть лучше никогда не приходит ко мне  просить  прощенья,  -  сказал
отец, потрясая ножом, чтобы подчеркнуть свои слова. - Пусть никогда  мне  на
глаза не показывается, даже и близко не подходит. Родной отец  ему  нехорош!
Он от родного отца отрекся. Так и отец  тоже  от  него  отрекается  на  веки
вечные, от щенка этакого!
     Он оттолкнул от себя тарелку. Как все грубые и сильные  люди  в  гневе,
чувствуя потребность пустить в ход силу, он зажал нож в кулаке и  ударял  им
по столу в конце каждой фразы, как ударял бы просто кулаком, если бы  в  нем
ничего не было.
     - Ушел - и отлично. И гораздо лучше, что он ушел, а не остался. Только,
чтоб уж больше не возвращался сюда. Чтоб ноги его тут больше не было.  И  ты
не смей больше за него заступаться, чтобы я ни слова от тебя не  слышал,  не
то отец и от тебя отступится и все, что говорит про него, скажет и про тебя.
Вот теперь мне понятно, почему все эти людишки глядеть  на  меня  но  хотят.
Небось говорят один другому: "Вот  идет  человек,  от  которого  родной  сын
отрекся!" Лиззи...
     Но тут она прервала его речь криком. Взглянув на нее,  он  увидел,  что
она с изменившимся лицом пятится к стене, закрывая глаза ладонью.
     - Перестань, отец! Не могу я видеть, как ты ударяешь ножом. Брось его!
     Он в изумлении посмотрел на свой нож, все еще не разжимая кулака.
     - Отец, мне страшно. Брось ножик, брось!
     Испуганный выражением ее лица и криком, растерявшись от  неожиданности,
он отшвырнул нож и поднялся с места, протягивая к ней разжатые руки.
     - Что ты, Лиззи? Неужели ты подумала, что я могу ударить тебя ножом?
     - Нет, отец, нет, ты никогда меня не тронешь.
     - А разве я кого-нибудь трогал?
     - Никого, милый. Я стану на колени и  поклянусь,  что  я  верю  в  это.
Положа руку на сердце, я верю, что никого! Но  так  было  страшно  смотреть!
похоже было... - и тут она снова закрыла лицо руками, - похоже было, что...
     - На что похоже?
     Воспоминание о  том,  как  он  был  страшен  вот  только  что,  тяжелые
испытания вчерашней ночи и нынешнего утра оказались ей не  под  силу  -  она
замертво упала к его ногам, так ничего и не ответив.
     До сих пор он никогда не видел, чтобы Лиззи падала в обморок. Он поднял
ее очень бережно, с нежностью,  называл  ее  лучшей  из  дочерей  и  "бедной
крошкой", положил ее голову к  себе  на  колени  и  пытался  привести  ее  в
чувство. Когда это ему не удалось, он бережно опустил голову Лиззи  на  пол,
взял подушку, подсунул ее под черные косы Лиззи и стал искать на  столе,  не
осталось ли хоть глотка бренди. Оказалось, что  нет  ни  капли  -  тогда  он
поспешно схватил пустую бутылку и выбежал из дому.
     Возвратился он так же поспешно и все с той же пустой бутылкой. Став  на
колени возле дочери, он положил ее голову к себе на плечо и, окунув пальцы в
воду, смочил ее губы; при этом он  говорил  со  злобой,  озираясь  то  через
правое, то через левое плечо:
     - Чума у нас в доме, что ли? Или какая зараза прилипла ко мне?  Что  за
беда стряслась над нами? И кто виноват в этой беде?


        ^TГЛАВА VII - Мистер Вегг заботится о себе самом^U

     Сайлас Вегг, собираясь походом на Римскую империю, идет  на  нее  через
Клеркенуэл *. Время - ранний вечер, пог