получила хорошую  работу,  меня
все уважают. А из-за вас мне придется бросить здешние места, как  я  бросила
Лондон, и снова искать себе, пристанища, и снова скрываться.
     - Лиззи, неужели вы решили бежать от... простите, что  я  называю  вещи
своими именами... бежать от человека, который любит вас?
     - Да, - ответила она не задумываясь, хотя голос  у  нее  дрогнул.  -  Я
решила бежать от этого человека. Несколько  дней  назад  здесь  умерла  одна
бедная женщина. Она была на десятки лет старше меня.  Я  случайно  нашла  ее
умирающей под открытым небом, на мокрой земле. Вы, наверно, слышали о ней?
     - Да, кажется, слышал, - ответил он. - Ее фамилия Хигден?
     - Ее фамилия Хигден. Слабая, дряхлая, она до последней минуты  осталась
верна себе, и в свою последнюю, предсмертную минуту взяла с меня слово,  что
ее воля будет исполнена. Я найду силы поступить так же. Мистер Рэйберн, если
у вас хватит жестокости - но этого не  может  быть!  -  если  у  вас  хватит
жестокости преследовать меня всюду, куда бы я ни скрылась,  я  умру,  но  не
уступлю вам.
     Юджин не отрывал глаз от ее молодого прекрасного  лица,  и  восхищение,
гнев, укоризна слились воедино в  его  молодом  прекрасном  лице,  и  Лиззи,
втайне отдавшая ему свое переполненное любовью сердце,  не  выдержала  этого
взгляда. Она изо  всех  сил  старалась  сдержать  себя,  но  он  видел,  что
решимость ее тает. И когда от ее решимости не осталось и следа, когда  Юджин
впервые понял, как сильна его власть над этой девушкой, она  пошатнулась,  и
он едва успел подхватить ее.
     - Лиззи! Побудьте так хоть минуту! Ответьте на мой вопрос. Если бы я не
был отдален от вас своим положением, как вы говорите, если бы между нами  не
лежала пропасть, неужели вы стали бы настаивать на моем отъезде?
     - Не знаю, не знаю! Не спрашивайте меня, мистер Рэйберн.  Пустите...  я
пойду.
     - Лиззи! Клянусь вам, я не стану вас  удерживать.  Клянусь,  вы  уйдете
отсюда одна! Я не пойду за вами, не буду больше преследовать  вас  -  только
ответьте мне!
     - Какого ответа вы от меня ждете, мистер Рэйберн? Разве я  могу  знать,
как бы я поступила, если бы вы были не тем, что есть.
     - Если бы я был не  тем,  чем  кажусь  вам,  -  сказал  Юджин,  искусно
подменив ее слова, - неужели вы ненавидели бы меня?
     - Ах, мистер Рэйберн! - умоляюще, сквозь слезы проговорила  она.  -  Вы
слишком хорошо меня знаете, чтобы так думать обо мне.
     - Если бы я был не тем, чем кажусь вам, Лиззи, неужели вы  остались  бы
по-прежнему безразличной ко мне?
     - Ах, мистер Рэйберн! - снова ответила  она.  -  Повторяю,  вы  слишком
хорошо меня знаете.
     В этой беспомощно поникшей у него на руках девушке было  что-то  такое,
что говорило: сжалься над ней,  не  требуй,  чтобы  она  открыла  тебе  свое
сердце. Но он не сжалился и заставил ее признаться.
     - Если, зная вас, Лиззи, я действительно  не  смогу  поверить,  что  вы
ненавидите меня, горемыку, или что вы безразличны к моей судьбе,  дайте  мне
услышать  еще  больше,  прежде  чем  мы  расстанемся.  Скажите,  как  бы  вы
поступили, если бы считали меня равным вам во всем?
     - Это невозможно, мистер Рэйберн! Разве я могу представить  вас  равным
себе? Если бы это было возможно, тогда вы бы  перестали  быть  самим  собой.
Тогда я не могла бы вспоминать тот поздний вечер, когда впервые увидела  вас
и вышла из комнаты, не вынеся вашего пристального взгляда.  Или  ту  ночь  и
утро, когда вы сказали мне, что мой отец  умер.  Или  те  вечера,  когда  вы
навешали меня в моем новом пристанище. И то, как вы поняли,  что  я  никогда
ничему не училась, и помогли мне  исправить  эту  мою  беду.  И  то,  как  я
благоговела перед вами, дивилась и думала сначала, какой вы хороший, добрый,
что заботитесь обо мне.
     - Думали так только сначала, Лиззи? А что вы думали потом? Что я дурной
человек?
     - Нет, я этого не говорю. Я этого  не  думаю.  Прошла  первая  радость,
прошло первое удивление, что меня заметил человек, так  непохожий  на  всех,
кого я знала раньше, и тогда мне стало ясно: не надо нам было встречаться.
     - Почему?
     - Потому что я вам не ровня, - чуть слышно ответила она. -  Потому  что
все это безнадежно и ни к чему не приведет. Пощадите меня.
     - А обо мне, Лиззи, вы подумали? - с укоризной спросил он.
     - Нет, мистер Рэйберн. До сегодняшнего вечера не думала.
     - Позвольте узнать, почему?
     - До сегодняшнего вечера я не подозревала, что надо подумать и  о  вас.
Но если это надо, если вы сказали мне правду о себе и если  жизнь  не  сулит
нам ничего, кроме разлуки, тогда да спасет вас господь, да смилуется он  над
вами!
     Душевная чистота, с которой она открыла в  этих  словах  частицу  своей
любви и своей боли, на миг проникла ему в сердце. Он обнял  ее,  словно  она
умерла и в смерти стала для него святыней, и поцеловал  в  лоб,  как  целуют
умерших.
     - Я обещал оставить вас одну. Позвольте хотя  бы  издали  следовать  за
вами. Уже стемнело... вы так взволнованы.
     - Я привыкла ходить одна по вечерам. Прошу вас, не провожайте меня.
     - Хорошо, попытаюсь... Даю слово сделать все, что в моих силах,  Лиззи,
но других обещаний сегодня не ждите.
     - Мистер Рэйберн, пожалейте и меня и  себя  и  уезжайте  отсюда  завтра
утром.
     - Попытаюсь.
     Юджин сказал это с необычной для  него  серьезностью.  Она  подала  ему
руку, быстро отняла ее и зашагала вдоль берега реки.
     - Неужели Мортимер поверил бы этому? - пробормотал он, оставшись  один.
- А я сам верю?
     Оба вопроса относились к тому обстоятельству, что на руке,  которой  он
прикрывал глаза, были  слезы.  "Вот  нелепость!  Если  бы  кто  увидел  меня
сейчас!" - тут же мелькнуло у  него  в  голове.  А  следующую  мысль  родило
недовольство той, кто была причиной этих слез: "Но все-таки моя  власть  над
ней бесспорна, что бы она там ни говорила".
     Подумав это, он  вспомнил  ее  лицо,  когда  она  опустила  голову,  не
выдержав его взгляда. И как и в первый раз,  тревога  почудилась  ему  в  ее
мольбах и в слабости, которую ей не удалось преодолеть.
     - Она любит меня! А такая сильная натура должна быть сильной и в любви.
Она не может отдаваться одному чувству  всецело,  другому  наполовину,  а  в
третьем проявлять малодушие. Нам с ней придется быть верными себе до  конца.
Если моя натура поминутно взыскивает с меня, ей тоже не избежать этого.
     Продолжая разбираться в самом себе, он думал: "А если жениться на  ней?
Если пойти на такую нелепость, как переписка с МПР по этому вопросу? Узнав о
моей женитьбе, МПР, безусловно,  призовет  на  помощь  все  свои  умственные
способности. Какими же доводами он вооружится против меня, законника?  "Тебе
претила женитьба ради денег и ради положения в свете, так  как  перед  тобой
маячил страшный призрак - скука. А ты не боишься заскучать, если женитьба не
принесет тебе ни денег, ни положения в  свете?  Ты  отвечаешь  за  себя?"  И
законник, несмотря на все  свое  адвокатское  красноречие,  в  глубине  души
должен будет признать: "Правильно рассуждаете, МПР! Я за себя не отвечаю".
     Призвав на помощь свое обычное легкомыслие,  Юджин  вдруг  почувствовал
всю недостойность и пошлость такого тона там, где речь идет о Лиззи.
     - Да... - продолжал он через минуту.  -  Хотел  бы  я  видеть  человека
(Мортимер исключается), который взялся бы убеждать меня, что это  чувство  к
красивой и достойной  девушке,  против  моей  воли  родившееся  во  мне,  не
настоящее и что я не останусь верен ему. Повидать такого  человека,  который
сказал бы мне все это и вдобавок попытался бы развенчать ее в  моих  глазах,
хорошо было бы именно сегодня, так как сегодня я особенно злюсь  на  некоего
Рэйберна - личность малопривлекательную, а если  уж  злиться,  то  лучше  на
кого-нибудь другого. "Юджин, Юджин, Юджин! Нехорошее дело ты задумал!" - вот
что вызванивают колокола Мортимера Лайтвуда, и сегодня в них слышится что-то
уж очень печальное.
     Он медленно зашагал вдоль берега, продолжая отчитывать себя:
     - Скажи, чудовище, почему ты ставишь на  одну  доску  невесту,  которую
тебе деловито подыскал твой отец, и ту девушку, которую ты  нашел  сам  и  к
которой тебя влечет все  больше  и  больше?  Осел!  Это  называется  у  тебя
логикой?
     И снова его мысли вернулись к той минуте, когда он впервые почувствовал
свою власть над ней и когда она  открыла  ему  сердце.  Не  уезжать  отсюда,
испытать ее еще раз -  таково  было  опрометчивое  решение,  к  которому  он
пришел. Но вот опять: "Юджин! Юджин! Юджин! Нехорошее дело ты задумал!" И  в
ответ на это:
     - Дорого бы  я  дал,  чтобы  заставить  Лайтвуда  умолкнуть!  Его  звон
смахивает на погребальный.
     Подняв голову, он увидел,  что  молодой  месяц  уже  высоко  стоит  над
деревьями и звезды начинают мерцать в небе, меняющем желтовато-красные  тона
заката на спокойную синеву летней ночи. Тропинка  все  еще  вела  его  вдоль
берега. Он круто повернул назад и увидел перед собой человека,  который  так
близко шел следом за ним,  что  ему  пришлось  отступить  в  сторону,  чтобы
избежать столкновения. Человек нес на плече не то  сломанное  весло,  не  то
багор, не то кол и, точно не заметив его, прошел мимо.
     - Эй, приятель! - крикнул Юджин ему вдогонку. - Ты что, ослеп?
     Тот ничего не ответил и молча продолжал свой путь.
     Юджин Рэйберн пошел дальше, заложив руки за спину и думая свою думу. Он
миновал  стадо  овец,  миновал  калитку  -  сюда  уже  доносились  звуки   с
деревенской  улицы,  и  подошел  к  мосту.  Деревня,   гостиница,   где   он
остановился, и бумажная фабрика были по эту сторону реки. Вспомнив,  однако,
что на том берегу есть уединенная заводь с густой кромкой камыша, и чувствуя
потребность в тишине и одиночестве, он перешел  мост  и  отправился  дальше,
поглядывая то на звезды, которые точно кто-то зажигал в небе,  то  на  воду,
где они вспыхивали глубоко-глубоко одна за другой. Его взгляд  скользнул  по
мосткам причала  под  ивой  и  по  небольшой  лодке,  привязанной  к  сваям,
торчавшим из воды. Тень в этом месте лежала такая черная,  что  он  задержал
шаги, вглядываясь в темноту, потом снова пошел дальше.
     Журчанье воды рождало ответное беспокойство в его  нелегких  раздумьях.
Он с радостью дал бы им уснуть, а они не затихали, подобно  речному  потоку,
и, подхваченные сильным течением, неслись к одной цели. Тускло поблескивая в
лунном свете,  струйки  воды  то  и  дело  меняли  узор,  начинали  лепетать
по-новому, и подобно им, непрошеные дурные мысли мелькали у Юджина в голове.
     - О женитьбе на ней нечего и думать, - произнес он вслух. -  Отказаться
от нее тоже нельзя. Вот положение!
     Мост остался далеко позади. Прежде чем повернуть, он подошел  к  самому
берегу и посмотрел на отраженное в реке ночное небо. И вдруг, одновременно с
оглушительным треском, ночное небо в  реке  словно  раскололось,  в  воздухе
вспыхнули огненные зигзаги, и звезды  вместе  с  месяцем  рухнули  вниз,  на
землю.
     Что это, его убило молнией? С этой не до  конца  осознанной  мыслью  он
рванулся назад под градом слепящих, гибельных ударов и, кинувшись на  своего
противника, схватил его за косынку на шее - красную косынку, если только  ее
не окрасила в этот цвет кровь, хлынувшая из ран.
     Юджин был силен, подвижен, увертлив, но удары то ли  парализовали  его,
то ли перебили ему руки, и он мог только  цепляться  за  убийцу,  запрокинув
голову назад и ничего не видя перед собой,  кроме  ходившего  ходуном  неба.
Навалившись на своего противника, он упал вместе с ним на землю... еще  один
сокрушительный удар, всплеск воды, и все было кончено.

     Лиззи Хэксем тоже захотелось уйти подальше от субботнею шума и  веселья
на кривой деревенской улочке и побродить одной  у  реки,  пока  не  высохнут
слезы и можно будет вернуться домой, не отвечая на вопросы, почему она такая
бледная и грустная. Вечерняя  тишина  и  безмятежность  этих  мест  целебным
бальзамом проливались ей в сердце, не пробуждая в нем ни упреков, ни горьких
помыслов. На душе у нее стало спокойнее. И она  тоже  повернула  в  обратный
путь, и тут до ее слуха донеслись странные звуки.
     Вздрогнув, она замерла на месте и прислушалась -  точно  бьют  кого-то.
Сердце у нее сжалось от страха -  звуки  ударов  жестоко  и  грубо  нарушали
ночною тишину. И пока она стояла, не зная, что делать,  все  смолкло.  Потом
послышался чей-то слабый стон и всплеск воды.
     Былой опыт, былая смелость мгновенно вдохновили ее. Зная, что тут никто
не откликнется, она не стала звать на помощь и кинулась туда, откуда донесся
стон и всплеск.
     "Это где-то между мною и мостом", - подумала она, но первое впечатление
было обманчиво, так как в ночном безмолвии звуки далеко разносились по воде.
     Наконец, почти у самого моста, она выбежала на зеленую лужайку,  где  в
истоптанной,  помятой  траве  валялись  обломки  весла  и   клочья   одежды.
Нагнувшись, она увидела кровь. Проследив взглядом, куда  вели  эти  капли  и
пятна, она  увидела,  что  вода  у  самого  берега  тоже  окрашена  красным.
Проследив взглядом дальше, она увидела залитое  кровью  лицо,  обращенное  к
месяцу и уносимое течением вниз по реке.
     Хвала тебе, милосердное небо,  за  те,  прежние  годы!  И  сделай  так,
всемогущий, чтобы твоя дивная сила обратила их к добру! Кто бы это ни был  -
мужчина или женщина, помоги мне, создатель,  вырвать  погибающего  у  смерти
моими слабыми руками и вернуть это плывущее над водой лицо  тому,  кому  оно
дорого!
     Безмолвная мольба  ни  на  единый  миг  не  задержала  Лиззи.  Все  это
пронеслось у нее в мозгу, когда она бежала к мосткам под ивой, где к  сваям,
торчащим из воды, была привязана лодка, - бежала что есть сил и  все  же  не
теряя самообладания, так как только самообладание и могло помочь ей сейчас.
     Уверенное, привычное движение руки,  уверенный,  привычный  шаг,  сразу
найденное равновесие, и вот она уже в лодке. Острый наметанный глаз  даже  в
густой тьме выискал за перекладиной у кирпичной садовой  ограды  два  весла.
Еще секунда,  узел  развязан,  веревка  брошена  на  скамью,  лодка  стрелой
выносится на свет месяца, и вот она уже гребет вниз по течению так, как вряд
ли приходилось грести по английским рекам другой женщине.
     Не сбавляя скорости, она смотрела через плечо в поисках  окровавленного
лица, всплывшего над водой. Лодка миновала место схватки - вон оно, слева за
кормой, справа - конец деревенской улицы, сбегающей с откоса почти  в  самую
реку, - и  когда  звуки,  доносившиеся  оттуда,  стихли,  она  стала  грести
медленнее, всюду, всюду ища плывущее над водой окровавленное лицо.
     Потом она пустила лодку по течению и перестала грести, боясь, как бы не
обогнать окровавленное лицо,  если  оно  ушло  под  воду.  Непривычный  глаз
никогда бы не увидел при свете  месяца  того,  что  увидела,  наконец,  она,
сделав еще два-три взмаха веслами. Она увидела, как  утопающий  поднялся  на
поверхность, бессильно повел руками по воде и, повинуясь инстинкту,  лег  на
спину. И тут его лицо снова мелькнуло перед ней в неярком свете месяца!
     Твердо глядя вперед, твердо  зная,  что  надо  делать,  она  продолжала
следить за ним, и когда он приблизился, привычным движением вынула весла  из
уключин и ползком перебралась на корму. В первый раз  рука  изменила  ей,  и
тело отнесло течением в сторону. Вторая попытка - и окровавленные волосы уже
не выскользнули у нее из пальцев.
     Человек был без чувств, а может, и мертв; он был изуродован, и на  воде
вокруг него виднелись темно-красные разводы. Втащить бесчувственное  тело  в
лодку ей было не под силу. Она нагнулась над кормой с веревкой  в  руках,  и
тут реку и речные берега огласил душераздирающий крик.
     Но, точно  одержимая  сверхъестественной  волей  и  силой,  она  крепко
привязала тело к корме, опустилась  на  скамейку  и  исступленно  заработала
веслами, правя к мелководью, откуда можно будет подтащить лодку к берегу.
     Исступленно, и все же не теряя рассудка: ей было  ясно,  что  если  она
потеряет власть над собой, тогда все пропало.
     Она подвела лодку к отмели, спрыгнула в воду, отвязала веревку,  собрав
все свои силы - подняла его на руки и опустила на дно  лодки.  Он  был  весь
изранен, и, оторвав подол у платья,  она  перебинтовала  ему  голову,  чтобы
остановить кровь, прежде чем нести его в  гостиницу,  ближайшее  место,  где
могут оказать помощь - если жизнь в нем еще  теплится.  Покончив  с  этим  в
мгновение ока, она поцеловала его в обезображенный лоб, вся трепеща, подняла
глаза к звездам и благословила  его  и  простила  ему,  "если  было  за  что
прощать". И только тут она подумала о себе, вернее  о  том,  как  он  сейчас
нуждается в ней.
     Благодарю тебя, милосердное небо, за выучку прежних лет, за то,  что  я
смогла без минутной задержки спустить лодку на воду и  теперь  гребу  против
течения! И помоги мне, господи, сохранить ему жизнь ради  той,  кто  полюбит
его, хотя сильнее, чем я, несчастная, любить его никто не сможет!
     Она гребла изо всех сил, гребла исступленно и все же не теряя рассудка,
и не сводила глаз с того, кто лежал на дне  лодки.  Она  положила  его  так,
чтобы видеть это изуродованное лицо. Родная мать прикрыла бы его -  так  оно
было изуродовано, но ее взгляд ничто не могло отвратить.
     Лодка коснулась носом гостиничной лужайки, покато сбегавшей к  реке.  В
окнах гостиницы горел свет, но у дверей никого не было. Она привязала  лодку
и, снова собрав все свои силы, подняла  безжизненное  тело  на  руки  и,  не
передохнув ни минуты, внесла его в гостиницу.
     Пока бегали за  докторами,  она  сидела  около  него,  поддерживая  ему
голову. В былые времена  ей  приходилось  слышать  рассказы  о  том,  как  у
потерявшего сознание поднимают руку и сразу же  опускают  ее,  если  человек
мертв. Она с ужасом ждала той минуты, когда доктор  возьмет  эту  перебитую,
окровавленную руку и не задержит ее в своей.
     Пришел первый доктор и, прежде чем приступить к осмотру, спросил:
     - Кто принес его сюда?
     - Я, сэр, - ответила Лиззи; и все, кто был  в  комнате,  посмотрели  на
нее.
     - Вы, милая? Да вам не только не донести, а и не поднять его!
     - В другое время, может, и не донесла бы, сэр, а тут хватило сил.
     Доктор  поглядел  на  нее  внимательно  и  с  состраданием.  А   потом,
нахмурившись, ощупал пациенту голову и  переломанные  руки  и  взял  его  за
кисть.
     Неужели он уронит ее?
     Доктор, видимо, колебался. Он не задержал руки  в  своей,  а  осторожно
опустил ее, взял свечу, осмотрел раны на голове еще  внимательней,  проверил
зрачки. Потом поставил свечу на стол  и  снова  взял  пациента  за  руку.  В
комнату вошел второй доктор, они пошептались о чем-то, и тогда тот,  второй,
взял пациента за руку. Он тоже не уронил ее, но с минуту подержал в своей  и
осторожно опустил.
     - Позаботьтесь об этой несчастной девушке, - сказал  первый  доктор.  -
Она почти в забытьи. Ничего не видит, не слышит... И слава богу! Унесите  ее
отсюда, не приводя в  чувство.  Ах,  бедняжка,  бедняжка!  Какое  же  у  нее
мужественное сердце! Боюсь только, что она отдала его мертвецу. Помогите ей,
чем можно.


        ^TГЛАВА VII - Лучше быть Авелем, чем Каином^U

     Над шлюзом Плэшуотерской плотины занималось утро. В  небе  еще  мерцали
звезды, а на востоке уже проступал тусклый свет - предвестник того, что ночь
уходит. Месяц спрятался, и по  обоим  берегам  реки  стлался  туман,  сквозь
который виднелись деревья - вернее, призраки  деревьев,  и  вода  -  вернее,
призрак воды. Призрачными казались и бледные звезды и сама земля, а холодный
отсвет на востоке, не озаренный, не согретый потухшим небесным светильником,
можно было уподобить невидящему взгляду мертвеца.
     Не такое ли сравнение невольно напрашивалось матросу с  баржи,  который
ст