олько что покрашенные красной краской. Какая здесь  пылища,  какой
шум,  говор!  Мужчины  и  женщины,  юноши  и  девушки,  супружеские  пары  и
влюбленные, младенцы на руках у мамаш, малыши в детских колясочках, трубки и
устрицы, сигары и креветки,  чай  и  табачный  дым.  Джентльмены  в  жилетах
ошарашивающих расцветок с пропущенными по ним стальными цепочками для  часов
прогуливаются по трое в ряд, поражая всех своей важностью ("павлиньей" -  по
выражению одного шутника); дамы, обмахиваясь носовыми платками  величиной  с
небольшую  скатерть,  резвятся  на  лужайке  с   прелестной   шаловливостью,
рассчитанной на то, чтобы  привлечь  внимание  вышеупомянутых  джентльменов;
женихи, не страшась расходов,  заказывают  для  своих  возлюбленных  бутылки
имбирного лимонада, а возлюбленные, не  страшась  последствий,  запивают  им
несметное количество устриц и креветок; юноши  в  лихо  сдвинутых  набекрень
высоченных цилиндрах покуривают сигары и притворяются, будто это  доставляет
им удовольствие; джентльмены в розовых рубашках и голубых жилетах помахивают
тросточками, время от времени сбивая ими с ног самих себя и других гуляющих.
     Здешние туалеты часто вызывают улыбку, но в  общем  вид  у  этих  людей
опрятный, довольный, настроены они благодушно и охотно общаются между собой.
Вон те две матроны - обе в нарядных накидках,  -  которые  так  доверительно
беседуют,  приговаривая  через  каждые  три  слова   "сударыня,   сударыня",
познакомились  минут  двадцать  назад,  поводом  для  знакомства   послужили
восторги одной из них по адресу сына второй - крохотного человечка в розовой
шелковой треуголке с черными перышками. Двое мужчин в синих сюртуках и бурых
панталонах - те, что прогуливаются по саду, покуривая трубки, - их мужья.  В
соседней беседке сидят весьма типичные  образцы  завсегдатаев  таких  садов.
Компания состоит из отца, матери, старенькой бабушки,  молодого  человека  и
девицы и  еще  одного  джентльмена  -  видимо,  общепризнанного  остряка,  -
которого называют звучным именем "дядюшка  Билл".  При  них  шестеро  детей,
впрочем это явление настолько обычно здесь, что о нем и упоминать не  стоит.
Из  тех  посетительниц  загородного  сада,  которые  прожили  в   замужестве
несколько лет, каждая, очевидно, раза по два, по три разрешалась от  бремени
двойняшками, ибо только так и можно объяснить, почему подрастающее поколение
столь широко представлено здесь.
     Поглядите, с каким ликованием старенькая  бабушка  встречает  блестящие
остроты дядюшки Билла: "Чай на четыре персоны, хлеба  с  маслом  на  сорок!"
Прислушайтесь к взрыву веселья, разразившемуся, когда он  прицепил  бумажную
косичку к воротнику  официанта!  Молодой  человек,  очевидно,  ухаживает  за
племянницей дядюшки Билла, и намеки последнего,  такие,  как:  "Не  забудьте
пригласить меня на званый  обед!",  "Эх!  Поскорее  бы  отведать  свадебного
пирога, Салли!", "В крестные отцы позовите  меня  -  бьюсь  об  заклад,  что
первенец будет мальчик", и прочее, и тому подобное - вгоняют юную парочку  в
краску, а  старших  восхищают  своим  остроумием.  Что  касается  старенькой
бабушки, так она доводит себя хохотом до приступов кашля, и это продолжается
все время, пока они пьют "грог - горячий и с сахаром", который дядюшка  Билл
заказал "каждому по стаканчику" сразу вслед за чаем, "чтобы не  простыть  на
вечернем ветерке после такой несусветной жарищи,  а  заодно  и  подбодриться
всей честной компанией".
     Темнеет, и публика начинает мало-помалу расходиться. На дороге, ведущей
к  городу,  полно  народу;  родители  устало  толкают  перед  собой  детские
колясочки, ребятишки умаялись и веселят себя и окружающих плачем  и.  ди  же
прибегают к более приятному способу отдохновения, то есть погружаются в сон.
Матери  подумывают  о  том,  как  хорошо  было  бы  очутиться  сейчас  дома;
влюбленные нежничают еще больше, ибо миг расставания близок; при свете  двух
фонарей, повешенных  на  деревья  для  удобства  курильщиков,  сад  выглядит
довольно уныло,  и  официанты,  которые  провели  последние  шесть  часов  в
непрерывной  беготне,  только  за  подсчетом  стаканов  и  выручки  начинают
чувствовать, что они тоже малость притомились.

        ГЛАВА X  
                                   Темза

                            перевод Н.Волжиной

     "Вы любите греблю?" В жаркую летнюю погоду такой  вопрос  часто  задают
друг другу молодые люди - судя по их одежде, существа земноводные.  "Очень",
- слышится в ответ. "А вы?"  -  "Торчу  на  реке  с  утра  до  вечера".  Это
заявление подкрепляется набором эпитетов, выражающих пылкую приверженность к
водной стихии. Что  же  до  нас,  то  при  всем  нашем  пиетете  к  мнениям,
распространенным в обществе и, в частности, в яхт-клубах, мы, с присущей нам
скромностью, должны сказать, что у тех, кто  изредка  совершал  прогулки  по
Темзе, самые тяжелые воспоминания обычно бывают связаны с  занятием  гребным
спортом. Слышал ли кто-нибудь об удачной прогулке по реке, а если  поставить
вопрос  ребром  -  видел  ли  кто-нибудь  нечто  подобное?  Нам  приходилось
несчетное число раз кататься на лодке, и,  положа  руку  на  сердце,  мы  не
упомним ни одной поездки, которая не  была  бы  отмечена  таким  количеством
несчастий, какое,  казалось  бы,  невозможно  втиснуть  в  отрезок  времени,
ограниченный шестью  -  девятью  часами.  Без  осложнений  дело  никогда  не
обходилось. То обнаружится, что из бутылки с соусом выскочила пробка, то  не
обнаружится самый приятный член компании, а вместо  него  выскочит  личность
всем  антипатичная,  то  свалятся  за  борт  два-три  ребенка,  то   рулевой
подвергает  опасности  вашу  жизнь,  то  джентльмены,  вызвавшиеся   грести,
оказываются "не в ударе" и производят зловещие эволюции с веслами,  погружая
их в воду без всякой надежды извлечь  обратно,  или  же  со  страшной  силой
налегают на них, когда они вовсе не касаются воды; и в первом  и  во  втором
случае это приводит к тому, что гребцы со всего размаху стукаются затылком о
дно лодки и весьма унизительным для  себя  образом  показывают  вам  подошвы
своих изящных туфель.
     Мы  признаем,  что  берега  Темзы  чрезвычайно  живописны  у  Ричмонда,
Туикенема и других гаваней, достичь которых стремятся многие, а достигают  -
единицы; однако, начиная от харчевни "Красный Дом" и  до  моста  Блекфрайерс
картина резко меняется. Слов нет, Исправительный дом поражает  благородством
своих очертаний, и пловцы,  которые  обычно  облюбовывают  эту  часть  реки,
вероятно, представляют собой очаровательное зрелище в  далекой  перспективе,
но, когда вам приходится держаться ближе к берегу на обратном пути и девицы,
вдруг  залившись  краской,   устремляют   пристальный   взгляд   куда-то   в
пространство, а дамы покашливают, опуская глаза долу, вас начинает одолевать
мучительное чувство неловкости, особенно  если  за  последние  два  часа  вы
делали несмелые попытки настроиться на романтический лад.
     Такое отношение к прогулкам по Темзе -  плод  нашего  личного  опыта  и
перенесенных мук, но нам отнюдь не чуждо  здоровое  чувство  юмора,  которое
пробуждается у всякого, кто смотрит на любителей гребного спорта со стороны.
Что может быть забавнее сценок,  разыгрывающихся  погожим  летним  утром  на
лодочной  пристани  Серла?  Настало  время  прилива,  и  штук  десять  лодок
готовятся  принять  пассажиров,  нанявших  их   заблаговременно.   Двое-трое
лодочников в необъятных штанах и вязаных фуфайках действуют с  прохладцей  -
принесут  пару  весел  и  подушку,  перекинутся  словечком  с   каким-нибудь
молодцом, который, подобно всем своим собратьям,  видимо,  только  на  то  и
способен, что бить баклуши; потом снова  куда-то  уходят  и  возвращаются  с
навесным рулем и упоркой, снова услаждают себя беседой с  приятелями,  после
чего останавливаются посреди пристани и, засунув руки  в  бездонные  карманы
штанов, вопрошают: "Куда же провалились джентльмены, что заказали шестерку?"
Главный лодочник, который ходит  с  подвернутыми  у  щиколоток  штанинами  -
вероятно,  для  того,  чтобы  черпать  ими  воду,  ибо  в  этой  стихии  ему
вольготнее, чем на суше, - личность  весьма  примечательная,  особенно  если
учесть, что он тезка знаменитого любителя  устриц  Дэндо*,  ныне  покойного.
Понаблюдайте за ним, когда,  позволив  себе  минутную  передышку  от  трудов
праведных, он лениво присаживается на борт лодки и обмахивает свою  широкую,
заросшую густыми волосами грудь,  используя  в  качестве  опахала  шапку,  и
вполовину не такую мохнатую. Полюбуйтесь на его великолепные (правда, рыжие)
бакенбарды,  послушайте,  как  он,  с  несколько  грубоватым  юмором,  "учит
уму-разуму" своих юных подручных или же ловко выманивает у  джентльменов  на
стаканчик джина - напиток, который ему удается потреблять за  день  в  таком
количестве, что и шестерым впору, причем без всякого вреда для себя.
     Но  вот  джентльмены  наконец-то  прибывают,  и,  выйдя  из   состояния
неуверенности, Дэндо горячо берется за дело. Джентльмены шествуют  в  полном
спортивном обмундировании  -  куцые  синие  курточки,  полосатые  рубашки  и
головные уборы всех фасонов и  размеров,  начиная  с  французских  бархатных
беретов и кончая бесхитростным колпаком, какой носил его  преподобие  мистер
Дилворт*,  если  верить  портрету,  знакомому  тем,  кто  учился  по  старым
букварям.
     Вот когда любопытнее  всего  наблюдать  за  спортсменами,  совершающими
воскресные прогулки по  Темзе.  До  сей  минуты  джентльмены,  должно  быть,
наперебой превозносили свое доскональное знание навигации; вид  реки  быстро
охлаждает их пыл, и самопожертвование, которое они проявляют,  уступая  друг
другу весла, просто умилительно. Но вот после  бесконечных  пересаживаний  и
пререканий, сопутствующих выбору загребного,  -  один  джентльмен  не  может
грести с правого борта, второй с левого, третий ни с правого, ни с левого, -
гребцы наконец-то усаживаются по местам. "Отчаливай!"  -  командует  рулевой
таким бравым и уверенным голосом, точно он ведет судно в Бискайском  заливе.
Команду выполняют; лодка сразу же делает  полный  оборот  и  устремляется  к
Вестминстерскому мосту, вздымая такие  брызги  и  производя  такое  бурление
воды, какого не было видано со дня гибели "Ройял Джорджа"*. "Табань! Табань!
- кричит Дэндо. - Эй, на корме!" Каждый из гребцов думает, что это относится
именно  к  нему,  все  дружно  начинают  табанить  и  лодка   задним   ходом
возвращается к причалу. "Эй, на корме! Табань, табань! На  носу!  Налегайте,
сэр! Что вы дремлете?" - во все горло орет  Дэндо.  "Налегай,  Том!  Что  ты
дремлешь?" - подхватывает один из гребцов.  "Том  не  на  носу",  -  говорит
другой. "Нет, на носу!" кричит третий,  и  несчастный  молодой  человек,  не
считаясь с тем, что у него вот-вот лопнут кровеносные сосуды, изо  всех  сил
налегает  на  весло  до  тех  пор,  пока  лодка  не  поворачивает  носом  по
направлению к мосту Воксхолл. "Вот так! Правильно! Теперь дружно, все разом!
- снова командует Дэндо, добавляя вполголоса рядом стоящим: -  Видали  таких
недотеп?" - а тем временем лодка зигзагами мечется  из  стороны  в  сторону,
потому что каждым из шести  весел  молотят  вразнобой,  не  соблюдая  такта.
Пристань снова пустеет до появления следующей партии.
     Шлюпочные   гонки   на   Темзе   зрелище   увлекательное,    прямо-таки
захватывающее. По реке снуют лодки всех  родов  и  видов;  зрители  занимают
места на угольных баржах, пиво и табак потребляются в огромных  количествах;
мужчины, женщины и дети, затаив  дыхание,  ждут  начала  гонок,  шестерки  и
восьмерки не спеша скользят по воде, готовясь сопровождать своих  фаворитов;
духовые оркестры вносят во все это если  не  гармонию,  то  уж  оживление-то
наверняка; лодочники толпятся на  ступеньках  причалов  и  выхваляют  каждый
своего кандидата на первое место, а приз, уготованный победителям, - изящный
ялик, который медленно курсирует у берега на паре  весел,  -  приковывает  к
себе взоры всех.
     Бьет два часа, и зрители  настороженно  вглядываются  в  арочный  проем
моста, откуда должны появиться призеры. Два часа тридцать минут  -  всеобщее
волнение, не выдерживая  затяжки,  начинает  спадать,  как  вдруг  раздается
пушечный выстрел,  издали,  по  обоим  берегам,  нарастает  "ура!",  зрители
вытягивают шею, приветственные клики все громче, все  ближе,  лодки,  что  в
ожидании  стояли  у  моста,  мчатся  вверх  по  реке,  под  мостовой   аркой
показывается вельбот с полной командой, и гребцы в нем громко подбодряют еще
никому не видимые гоночные шлюпки.
     "Вот они!"  -  дружно  восклицают  зрители,  и  первая  шлюпка  стрелой
выносится из-под моста; гонщики в ней по пояс голые,  и  всем  видно,  какую
работу  задают  они  своим  мускулам,   чтобы   не   потерять   достигнутого
преимущества; четыре соперницы ее совсем близко - просвет между  ними  равен
самое большее длине двух шлюпок; бурные возгласы на баржах  и  на  пристани,
азарт зрителей достиг высшей точки. "Розовая! Давай, давай!" -  "Покажи  им,
красная!" - "Салливен! Ура-а!" -  "Браво,  Джордж!"  -  "Сильнее,  Том!  Ну,
еще... еще! Что же твой сосед ленится!" - "Ставлю на  желтую!  Пинту  против
кружки!" - и так далее и тому  подобное.  Харчевни,  даже  самые  маленькие,
палят из пушечек, поднимают флаг над крышей, и победители подходят к  финишу
в каскаде  брызг,  под  немолчные  крики,  топот,  -  словом,  вокруг  такое
столпотворение,  что  тем,  кто  не  видал  шлюпочных  гонок,  трудно   даже
вообразить себе, как это бывает, и никакими описаниями тут делу не поможешь.
     Летом одно из самых любопытных  зрелищ  представляют  собой  пароходные
пристани у Лондонского моста и у доков св. Екатерины,  особенно  в  утренние
часы по субботам, когда пароходы на Грейвзенд или Маргет набиты  до  отказа.
Мы надеемся, что, побывав вместе с нами на лондонских пристанях, читатели не
откажутся сопровождать нас и на борт грейвзендского парохода.
     Экипажи то и дело подъезжают к пристани, и нельзя удержаться от  смеха,
глядя, как их седоки, растерянные, ошарашенные, отдают себя и свой  багаж  в
руки носильщиков, а  те  хватают  вещи  и  убегают  с  ними  неведомо  куда.
Маргетский пароход стоит у самого причала,  грейвзендский  (который  отходит
первым) - во втором ряду; для перехода с одного на другой переброшены мостки
с поручнями, что  отнюдь  не  способствует  уменьшению  неизбежной  в  таких
случаях путаницы.
     -  На  Грейвзенд?  -  спрашивает  солидный  отец  столь  же   солидного
семейства, которое следует за ним под присмотром мамаши и служанки,  рискуя,
что двое-трое из его членов затеряются в толпе. - На Грейвзенд?
     - Будьте любезны пройти, сэр, - отвечают ему. - Вон туда, сэр.
     Поскольку   солидному    отцу    семейства    такой    ответ    кажется
маловразумительным, а солидная мать семейства  в  полнении  за  своих  детищ
вообще мало что соображает, лее они  скопом  валят  на  маргетский  пароход.
Солидный отец радуется, что им удалось занять удобные места, и пробирается к
трубе посмотреть,  тут  ли  их  вещи,  смутно  припоминая,  как  он  кому-то
сколько-то заплатил, чтобы их куда-то снесли. Ничего  такого,  что  хотя  бы
отдаленно напоминало формами и размерами его багаж, обнаружить  у  трубы  не
удается; тогда солидный отец громким голосом требует  помощника  капитана  и
излагает ему суть дела  в  присутствии  другого  отца  другого  семейства  -
человечка тщедушного, щуплого, который поддерживает его  в  том,  что  пора,
давно пора обуздать пароходные компании, а если этого не удалось добиться  с
помощью закона о городском самоуправлении*,  надо  принять  какие-то  другие
меры; в самом деле, как они смеют так обращаться с имуществом публики!  Если
багаж не будет разыскан немедленно, надо написать  об  этом  в  газету,  ибо
нельзя приносить публику в жертву крупным монополиям.  Помощник  капитана  в
свою очередь заявляет, что компания  "Доки  св.  Екатерины"  с  первого  дня
существования  обеспечивает  сохранность   жизни   и   собственности   своих
пассажиров, чего нельзя сказать  о  компании  "Лондонское  пароходство"  (ее
конкурента), за нравственные устои которой никто отвечать не может;  что  же
касается данного случая, так тут произошло явное недоразумение, и  он  готов
принести присягу перед судом, что джентльмен отыщет свой багаж до прибытия в
Маргет.
     Тут солидный отец с полной убежденностью в неотразимости своего  довода
отвечает, что - представьте себе! - он едет отнюдь не в Маргет и  что  пункт
назначения "Грейвзенд" выведен на его багаже огромными буквами,  после  чего
помощник капитана в двух словах разъясняет ему его ошибку, и тогда  солидную
мамашу  вместе  с  солидным  семейством  и   служанкой   срочно   гонят   на
грейвзендский пароход, куда они поспевают как раз вовремя, чтобы убедиться в
наличии своего багажа и в отсутствии удобных мест. Вскоре слышится  яростный
звон колокола, возвещающий отплытие грейвзендского парохода, и люди начинают
носиться как угорелые под его трезвон - одни на  палубу,  другие  с  палубы.
Колокол отзвонил, пароход отчалил. Те, кто прощался с  друзьями  на  палубе,
волей-неволей отправляются в путешествие, а те, кто прощался с  друзьями  на
берегу, убеждаются, что церемония эта оказалась совершенно излишней,  ибо  о
путешествии им теперь нечего и думать. Пассажиры с сезонными билетами сходят
вниз завтракать; пассажиры, успевшие запастись утренней газетой, погружаются
в  чтение,  а  те,  кому  впервые  пришлось  очутиться  на  Темзе,  начинают
подумывать, что и  пароходы  и  сама  река  гораздо  привлекательнее,  когда
смотришь и на то и на другое издали.
     За Блэкуоллом наше судно прибавляет ходу,  и  настроение  у  пассажиров
соответствующим образом повышается. Старушки с большими плетеными  корзинами
деловито уничтожают пухлые сандвичи и, заметно  веселея,  пускают  по  кругу
стаканчик, куда то и дело подливается винцо из  плоской  фляги,  похожей  на
грелку; первым угощают джентльмена в фуражке, играющего на арфе, - отчасти в
знак признательности за уже исполненные пьесы, а отчасти для того, чтобы  он
сыграл "Дамбл-дамблдири" для Элика, а тот спляшет под  музыку.  Угощение  не
пропадает даром, и Элик - рыхлый, вялый бутуз в красных шерстяных  носках  -
делает несколько прыжков по палубе к несказанной радости всех своих родичей.
Девицы, извлекшие было из  ридикюлей  первую  книжку  нового  романа,  вдруг
начинают томным голосом распространяться насчет голубизны небесного свода  и
прозрачности речных струй, а мистер Браун или же мистер О'Брайен (раз на раз
не приходится) не сводит с них глаз и отвечает вполголоса, что за  последнее
время он (мистер Браун или мистер О'Брайен) стал совершенно нечувствителен к
красотам природы, ибо все его  помыслы  и  желания  сосредоточены  на  одном
предмете... Юная девица  возводит  очи,  но,  не  будучи  в  силах  выразить
взглядом полную безмятежность, снова опускает их да еще притворяется,  будто
никак не может перевернуть страницу книжки, что дает молодому человеку повод
задержать свою руку на ее пальчиках.
     Подзорные трубы, сэндвичи и порции бренди с водой, без сахара, начинают
пользоваться все большим спросом,  а  застенчивые  джентльмены,  созерцающие
машинное отделение  в  открытый  люк,  находят  к  своей  величайшей  отраде
благодатную тему, на которую они могут беседовать друг  с  другом,  -  тему,
надо сказать, неисчерпаемую: пар!
     "Поразительная это вещь, сэр!" -  "Да-а!  (Глубокий  вздох.)  Замечание
справедливое, сэр". - "Могучая сила". - "Что и говорить, сэр!" - "Ему  везде
можно  найти  применение,  сэр".  -  "Да-а!"  (Снова  вздох,  подтверждающий
безмерность этой силы, и многозначительные кивки.) - "Вы правы, сэр, правы!"
- "Подождите! То ли еще будет!" Дальнейшие высказывания в том же духе кладут
начало  беседе,  продолжающейся  всю  поездку,  и  ивой   раз   зав