м и сокрушается вполголоса, что, как на грех, забыл дома кошелек и
не может принять участия в игре. Джентльмен энергично уговаривает незнакомца
не упускать столь  редкой  возможности.  Простофиля  попадается  на  удочку,
делает ставку и, разумеется, проигрывает, а владелец наперстков утешает его,
пряча деньги в карман:
     - Все дело случая. На этот раз повезло мне, в другой раз  повезет  вам,
стоит ли горевать из-за двух с половиной шиллингов. Завяжите свои денежки  в
узелок и попытайте счастья где-нибудь еще. Вот игра, которая... -  И  оратор
снова пускает в ход свое красноречие и свою неистощимую фантазию,  а  толпа,
уже значительно выросшая за счет новых зевак, слушает как зачарованная.
     Днем излюбленным местом отдыха,  не  считая,  понятно,  пивных,  служит
парк, а самое большое развлечение здесь - это втащить какую-нибудь девицу по
крутому склону на вершину холма, где стоит обсерватория, а  затем  стремглав
стащить ее обратно, с немалым уроном для локонов и шляпки, но с  несомненной
выгодой для любопытных, которые глазеют на это  снизу.  Заслуженным  успехом
пользуются также игры: "Поцелуй в  хороводе"  и  "Вдень  нитку  в  бабушкину
иголку". Томные франты под  двойным  воздействием  любви  и  джина  начинают
весьма бурно проявлять свои чувства, а очаровательные  предметы  их  страсти
набивают цену украденным поцелуям, притворно отбиваясь, склоняя чело долу  и
восклицая: "Ах, отстаньте, Джордж... Ах, Мэри, душечка, пощекочи его,  чтобы
он от меня отвязался... Нет, как вам это нравится!.." - и еще что-то,  столь
же достойное Лукреции. Высохшие старички и старушки,  с  корзинкой  в  одной
руке  и  бокалом  с  отбитой  ножкой  -  в  другой,   предлагают   "глоточек
горячительного", и молодые особы, поломавшись  сколько  положено,  уступают,
наконец, мольбам кавалеров, а отхлебнув "глоточек",  изображают  неудержимый
приступ кашля, дабы соблюсти приличия.
     Старики пенсионеры* за умеренную плату в одно пенни показывают в  трубу
мачтовые  мастерские,  Темзу  с  плывущими  по  ней   судами,   место,   где
преступников подвешивали в цепях, и прочие достопримечательности, а публика,
поглядев в трубу, задает вопросы, которые самого  Соломона  поставили  бы  в
тупик, а также требует, чтобы показали такой-то  дом  на  такой-то  улице  -
задача, которая была бы не по плечу даже мистеру Хорнеру. (Мы имеем  в  виду
не того молодого человека, который  поедал  начинку  из  сладкого  пирога  с
помощью большого пальца, а того мистера Хорнера, чья громкая слава связана с
Колизеем*.)
     Если две-три парочки расположились  где-нибудь  на  травке,  возле  них
почти наверняка можно увидеть смуглую женщину в красном  полушалке,  которая
гадает девицам и предсказывает им мужей, описание которых не требует  особой
проницательности,  ибо  оригиналы  находятся  у  нее  перед  глазами.   Юная
красавица,  выслушав  предсказание,  смеется,  краснеет  и  прячет  лицо   в
батистовый платочек, а молодой человек, послуживший  моделью  для  портрета,
глупо  ухмыляется,  жмет  ей  руку  и  щедро   вознаграждает   цыганку;   та
отправляется дальше, вполне довольная собой, вся компания тоже  довольна,  и
предсказание,  подобно  многим  другим,  куда  более  важным  предсказаниям,
сбывается в свое время.
     Но вот уже  темнеет,  и  толпа  в  парке  поредела  -  остались  только
запоздалые гуляки. Вдали за церковью вспыхивают огни - это зажгли ярмарочную
иллюминацию,  -  и  долетающий  оттуда  гул  свидетельствует,   что   народу
прибывает. А парк, который час  назад  звенел  от  шумного  веселья,  тих  и
покоен, словно ничто и  не  смущало  его  торжественной  тишины;  прекрасные
старые деревья, величественное  здание,  осененное  их  пышными  кронами,  и
горделивая река в отдалении, серебристая от луны, - все это предстает теперь
во всей своей красе; нежно тают в воздухе детские  голоса,  поющие  вечерний
псалом, и скромный  мастеровой,  растянувшись  на  траве,  что  так  приятно
холодит его натруженные ноги, уставшие от булыжных мостовых Лондона,  глядит
на развернувшуюся перед ним панораму и исполняется гордости при  мысли,  что
живет в стране, которая отвела своим  верным  защитникам  такое  благодатное
местечко, где они могут отдохнуть на склоне лет.
     Пять минут ходьбы - и перед вами ярмарка. Это зрелище пробуждает в  вас
уже совсем иные чувства. У входа расположились торговцы имбирными  пряниками
и игрушками, палатки весело сверкают огоньками, великое множество самых  что
ни на  есть  соблазнительных  предметов  выставлено  в  них  на  продажу,  и
простоволосые девицы, ревностно блюдя интересы хозяев, хватают вас за  рукав
и принимаются улещать на все лады: "Сюда, сюда, красавец". - "Ну же, хороший
мой..." - "Не скупись, любезный", - стремясь всучить вам  и  вправду  весьма
лакомых конфет, каких у каждого завсегдатая ярмарки всегда имеется при  себе
около фунта, завязанных в миткалевый носовой платок. Но вот  на  вашем  пути
стол, на котором расставлены различные закуски  -  маринованная  лососина  в
маленьких белых тарелочках - пенни за порцию (пучок укропа за ту  же  цену),
устрицы,  такие  огромные,  что  створки  их  похожи  на  блюдца,  и   некая
разновидность улиток, плавающая в какой-то ядовито-зеленой жиже. Сигары, так
же как и орехи, в большом спросе. Джентльмены, разумеется, должны курить,  и
вот сигары лежат перед вами -  на  пенни  две  штуки  -  в  самом  настоящем
сигарном ящике, с зажженной сальной свечкой, воткнутой посередине.
     Теперь представьте себе, что вы находитесь в  огромной  толпе,  которая
несет вас то вперед, то назад, тащит то вправо, то влево, но только не туда,
куда вам надобно, прибавьте к этому, что в ушах у вас  стоит  женский  визг,
крики мальчишек, удары гонга, пистолетная пальба,  звон  колокольчиков,  лай
рупоров, писк грошовых свистулек, гром  дюжины  оркестров  (три  барабана  в
каждом), наяривающих всяк свое, выкрики зазывал и - по  временам  рев  диких
зверей, доносящийся из зверинца, - и вы сразу почувствуете себя в самой гуще
ярмарки.
     Длинное дощатое сооружение с  широкими  подмостками,  весело  мерцающее
разноцветными фонариками и плошками, - это "Балаган  Ричардсона"*,  где  вас
угостят мелодрамой (с  тремя  убийствами  и  одним  призраком),  пантомимой,
комическими куплетами, увертюрой и, если придется, еще другой музыкой, - все
это за каких-нибудь двадцать пять минут. А  пока  что  актеры  прогуливаются
перед занавесом  во  всем  великолепии  своих  париков,  расшитых  блестками
костюмов, белил и румян.  Взгляните,  с  каким  свирепым  видом  джентльмен,
исполняющий роль мексиканского вождя, расхаживает взад и вперед  и  с  каким
спокойным достоинством главный трагик  взирает  сверху  вниз  на  толпу  или
вполголоса переговаривается о чем-то с арлекином! Четыре клоуна, которые все
время пытаются  зарубить  друг  друга  палашами,  быть  может  и  достаточно
занимательное зрелище для  любителей  низкопробных  забав,  -  но  эти  люди
призваны развлекать мыслящую часть общества! И как внушительно выглядят  они
в своих римских тогах, с выкрашенными желтой  краской  руками  и  ногами,  с
пышными гривами курчавых черных волос, косматыми бровями и свирепым  взором,
выражающим жажду мести, жажду крови и другие не менее возвышенные и  сильные
страсти! А актрисы! Встречались ли  вам  еще  где-нибудь  такие  невинные  и
внушающие такой трепет создания? Вон они по две,  по  три  прохаживаются  на
авансцене, обняв друг дружку за талию, или стоят,  опираясь  на  руку  своих
величественных партнеров. Их усыпанные блестками муслиновые платья и голубые
атласные туфельки  (чуть-чуть  поношенные,  ну  самую  малость)  приводят  в
восторг  зрителей,  а  кокетливые  ужимки,  с  которыми  они  пресекают  все
заигрывания клоунов, поистине обворожительны.
     - Сейчас начинаем! Прошу, продвигайтесь вперед, продвигайтесь вперед! -
в двадцатый раз восклицает человек, одетый поселянином, и все  толпой  лезут
по ступенькам в балаган.  Раздаются  звуки  оркестра,  Коломбина  и  Арлекин
первыми пускаются в пляс, их примеру следуют  и  остальные  актеры;  римские
патриции, подбоченясь, лихо отплясывают шотландский, да и героиня трагедии и
любовник из пантомимы танцуют слаженно на диво.
     - Начинаем! Все по местам! - кричит зазывала, когда никто уже больше не
желает "продвигаться вперед", и главные действующие  лица  жуткой  трагедии,
которая будет сейчас представлена, исчезают за занавесом.
     На подмостках ярмарочного балагана что ни день идет новый спектакль, но
сюжет трагедии почти всегда один и тот  же.  Законный  наследник  влюблен  в
молодую леди и любим ею. Некто, незаконно посягающий на наследство,  тоже  в
нее влюблен, но она его не любит. Незаконный хватает законного и бросает его
в темницу с целью прикончить как-нибудь потом,  когда  представится  удобный
случай, для чего прибегает к услугам двух наемных убийц - злого и доброго, -
которые, оставшись наедине, сразу же начинают убивать  друг  друга,  уже  по
собственному почину, причем доброму удается убить  злого,  а  злой  успевает
ранить доброго. Законный наследник томится в  темнице;  с  унылым  видом  он
сидит в огромном кресле, осторожно держа  в  руках  тяжелые  цепи,  но  этот
оркестр играет что-то  еле  слышно  (два  такта),  появляется  юная  леди  и
обнимает законного  наследника,  после  чего  оркестр  играет  что-то  очень
громкое и быстрое ("в оркестре  буря",  два  такта),  появляется  незаконный
наследник и начинает вести себя самым непотребным  образом  швыряет  молодую
леди по сцене, словно она  не  леди,  а  невесть  кто,  и  всячески  поносит
законного наследника, восклицает громовым голосом:  "О  трус,  о  негодяй!",
преследуя при этом двойную цель - передать обуревающую его ярость и не  дать
внезапным взрывам в  оркестре  заглушить  его  голос.  Напряжение  достигает
апогея, когда незаконный наследник выхватывает меч и бросается на законного;
сцену заволакивает сизый дым, раздаются удары  гонга,  и  высокая  фигура  в
белом  (сидевшая  все  время  за  креслом,  накрывшись  скатертью)  медленно
вырастает перед зрителями под звуки "Однажды ночью тихой..."  Это,  понятно,
не  кто  иной,  как  призрак  отца  законного  наследника,   убитого   отцом
незаконного наследника, и при виде его незаконного наследника хватил удар, и
он метком валится на  землю,  так  как  размеры  темницы  не  позволяют  ему
растянуться во всю длину. Тут входит, шатаясь, добрый убийца и рассказывает,
что ему, вкупе со злым  убийцей,  незаконный  наследник  поручил  прикончить
законного и что он немало таких дел сотворил на своем веку, но теперь  очень
об этом сожалеет и больше никого убивать не будет. Свое обещание он  тут  же
честно выполняет, умирая без проволочки у всех на глазах. Законный наследник
сбрасывает с себя цепи; появляются двое  мужчин,  молодая  женщина  и  моряк
(арендаторы законного наследника),  и  призрак  начинает  делать  им  знаки,
которые они, каким-то сверхъестественным образом, понимают, хотя, кроме них,
никто ничего понять не в состоянии, а затем  призрак  (который  без  вспышки
голубого  пламени  не  может  ступить  ни  шагу)   благословляет   законного
наследника и молодую леди, напустив на них столько дыма, что  они  уже  едва
дышат; тут раздается звон колокольчика, и занавес падает.
     Почти  такой  же  популярностью,  как  представления  бродячих   трупп,
пользуется и странствующий зверинец, или, попросту  говоря,  "дикие  звери".
Тут неумолчно трубит военный оркестр,  музыканты  одеты  в  лейб-гвардейские
мундиры, на головах у них шапки из леопардовых шкур, а у входа развешаны для
привлечения публики большие полотнища  с  изображением  ярко-желтых  тигров,
отрывающих  людям  головы,  и  льва,  которого  жгут  докрасна  раскаленными
щипцами, чтобы заставить его выпустить из когтей свою жертву.
     Главное лицо здесь обычно - здоровенный хриплый малый в пунцовой куртке
и с тростью в руке. Он колотит тростью по полотнищам, которые служат ему как
бы наглядным пособием, и кричит примерно так:
     - Сюда, сюда! Живой лев! (Удар тростью.) Точно такой же,  как  на  этой
картине. (Три удара тростью.) Не сомневайтесь, здесь  без  обмана.  Спешите,
спешите, самый свирепый лев! (Два удара тростью.) Двенадцати месяцев от роду
он уже отгрыз голову одному джентльмену на ярмарке в Кемберуэле, а с тех пор
как достиг зрелости, пожирает в среднем трех служителей в  год.  Лишнего  за
это не берем, заметьте - плата за вход всего шесть  пенсов.  -  Этот  призыв
неизменно производит впечатление, и шестипенсовики так и сыплются в ящик.
     Карлики  тоже  предмет  всеобщего  любопытства,  и  так  как   карлика,
великаншу, дикого индейца,  живой  скелет,  и  "молодую  женщину  невиданной
красоты с совершенно белыми волосами и розовыми глазами", и еще два-три чуда
природы показывают обычно всех сразу за небольшую плату в одно пенни, на эту
забаву, естественно, находится немало охотников. Карлик  особенно  интересен
тем, что у него имеется при себе небольшой ящичек высотой примерно в  два  с
половиной фута, в котором он благодаря многолетнему  навыку  довольно  ловко
умещается, уподобляясь  складному  ножу  в  футляре.  Этот  ящик  разрисован
снаружи так, чтобы было похоже на  настоящий  шестикомнатный  дом,  и  когда
карлик, сидя в ящике, звонит в колокольчик или стреляет из пистолета из окна
второго этажа, простодушным зрителям кажется, что это его  настоящее  жилье,
нечто вроде городского дома, и как в каждом порядочном доме у него там  есть
спальни, столовая и гостиные. Забравшись в свой ящик,  горемычный  маленький
человечек должен еще развлекать публику, перебрасываясь шутками  с  хозяином
балагана, и, будучи всегда крепко  навеселе,  он  пытается  при  этом  спеть
песенку и отпускает комплименты дамам, что заставляет последних более  резво
"продвигаться вперед". Великана не так-то легко  перетаскивать  с  места  на
место, и потому на всеобщее обозрение выставляется обычно только  гигантский
башмак да пара штанов такой необъятной величины,  что  двое,  а  то  и  трое
здоровенных мужчин без труда влезают в одну штанину  к  неистовому  восторгу
зрителей,  которые  вполне  довольствуются  торжественным  заверением,   что
показанные им предметы - доподлинно часть повседневной одежды великана.
     Однако самое грандиозное сооружение на  всей  ярмарке,  привлекающее  к
себе  больше  всего  народу,  -  это  "Корона  и  Якорь"  -  очень   длинная
танцевальная зала, доступ в которую  стоит  один  шиллинг.  Как  только  вы,
уплатив что положено, вступите в залу, так тут же справа  от  входа  увидите
буфет, где в самом соблазнительном порядке  расставлены  холодная  говядина,
вареная и жареная, французские  булочки,  портер,  вино,  ветчина,  копченые
языки и даже, если память нам не изменяет,  дичь.  На  небольшом  возвышении
играет оркестр, земляной пол застлан досками -  если  и  не  сплошь,  то  во
всяком случае места для кадрили хватает.
     Здесь, в  этом  искусственном  раю,  нет  распорядителя  бала  -  здесь
развлекаются просто,  грубо,  без  затей.  Пыль  слепит  глаза,  жара  -  не
продохнешь, шум и гам, и все веселятся напропалую.  Дамы  в  невинном  своем
оживлении дошли до того, что отплясывают,  нацепив  на  голову  шляпы  своих
кавалеров, кавалеры же вырядились в дамские шляпки, а кое-кто не  поскупился
даже приобрести накладной нос и шляпу с низкой тульей и без  полей,  похожую
на круглую жестянку. Мужчины бьют в детские барабанчики, и дамы  подыгрывают
им на дудочках.
     Дробь барабанов, свист  дудок,  гром  оркестра,  неистовство  трещоток,
крики, топот и шарканье ног - от этого поистине оторопь берет! А сам  танец!
Ей-же-ей, это нечто неописуемое! Каждая фигура длится не меньше часа, и дамы
с редкостным воодушевлением выбегают вприпрыжку на  середину  залы  и  также
вприпрыжку бегут обратно. Кавалеры, топнув что есть мочи ногой, с сигарой  в
зубах и шелковым носовым платком в руке, устремляются  вперед,  потом  бегут
обратно и, обхватив своих дам, кружат их, спотыкаются, падают,  налетают  на
другие пары и повторяют все это до тех пор, пока совсем не выбьются из  сил.
Веселье длится далеко за полночь (перемежаясь  время  от  времени  небольшой
потасовкой), а наутро не один конторщик или подмастерье очнется  с  головной
болью, пустым кошельком, измятой шляпой и  весьма  смутным  воспоминанием  о
том, как это получилось, что он так и не добрался до дому.

        ГЛАВА XIII  
                            Любительские театры

                           перевод Т.Литвиновой

     РИЧАРД ТРЕТИЙ.- Герцог Глостер - 2  ф;  Граф  Ричмонд  -  1  ф;  Герцог
Бэкингемский - 15 шилл; Кейтсби - 12 шилл; Трессел -  10  шилл.  6  п;  Лорд
Стекли - 5 шилл; Лорд-мэр Лондона - 2 шилл. 6 п.

     Так выглядят афишки,  расклеенные  в  любительских  театрах  по  стенам
актерской уборной и  артистической  там,  где  таковая  имеется;  суммы  же,
обозначенные в афишках, извлекаются из  хозяйской  кассы  или  добываются  с
помощью подложных счетов на канцелярские расходы  нашими  двуногими  ослами,
которые  готовы  идти  на  все  ради  удовольствия  вынести  свое  постыдное
невежество и глупость  на  подмостки  любительского  театра.  И  чем  больше
простору дает роль для того, чтобы выказать природное  свое  слабоумие,  тем
больше денег готовы они за нее заплатить. Так, роль герцога Глостера  вполне
стоит двух фунтов, ибо тут можно развернуться вовсю: он носит настоящий меч,
и главное - несколько раз на протяжении пьесы вынимает его из ножен. За одни
монологи  не  жаль  пятнадцати  шиллингов,  а  тут  еще  и  короля   Генриха
закалываешь  -  три  шиллинга  шесть  пенсов.  Детская  цена!  Глядишь,  уже
восемнадцать шиллингов шесть пенсов окупились. Да еще  хорошенько  распушишь
стражников, охраняющих гроб, - клади восемнадцать пенсов, а если уж говорить
начистоту, за это удовольствие можно бы и больше  отдать.  Вот  уже  и  фунт
набрался. Положите еще десять шиллингов на любовное объяснение с леди  Анной
и всю кутерьму четвертого акта - разве это дорого? Вот вам уже один  фунт  и
десять шиллингов, а ведь сюда входит и знаменитое "Снять с него голову!" * -
верные аплодисменты, которые к тому же и не трудно вызвать.  "Снять  с  него
голову!" нужно произнести энергично и скороговоркой,  а  затем  медленно,  с
убийственным презрением:  "И  Бэкингему  -  крррышка!"  Не  забудьте  только
сделать ударение  на  слоге  "бэк",  отойти  куда-нибудь  в  угол  сцены  и,
произнося реплику, двигать правой  рукой,  словно  вы  бредете  на  ощупь  в
темноте, - и успех обеспечен. Сцена в палатке, без всяких сомнений,  потянет
на полфунта, так что поединок вы получаете уж как бы бесплатным приложением,
а  всякий  знает,  какого  эффекта  можно  добиться  с   помощью   искусного
фехтования. Раз, два, три, четыре - туше! Раз,  два,  три,  четыре  -  туше!
Выпад, полуоборот, прыжок в сторону!  На  одно  колено,  и  драться  в  этом
положении. Встать, пошатываясь. И продолжать в таком духе, пока  публике  не
надоест, минут десять, скажем, и в заключение - пасть (желательно  навзничь)
смертью храбрых. Это - вернейший способ произвести эффект. И в цирке Астли и
в Сэдлерс-Уэллс* именно так и фехтуют, а уж там-то знают толк в таких делах.
Слов нет, ребенок или женщина, вся в  белом,  придает  еще  большую  остроту
сцене поединка - по правде сказать, без этого мы даже и не представляем себе
сколько-нибудь порядочной и эффектной битвы на палашах. Впрочем, ввести  эти
фигуры в заключительную сцену "Ричарда Третьего" было  бы  затруднительно  и
слишком, пожалуй, уж необычно, и поэтому тут нужно просто выжать из нее все,
что можно, и драться подольше.
     Чумазые  мальчишки,  переписчики  у   стряпчих,   большеголовые   юнцы,
подвизающиеся в конторах Сити, евреи старьевщики, дающие театральные костюмы
напрокат и в  силу  этого  всегда  имеющие  доступ  в  любительские  театры,
приказчики, подчас забывающи