С тех пор он исчез из поля  нашего  зрения,  но  -  судя  по  некоторым
характерным признакам - мы сильно подозреваем, что сия благородная  личность
приходилась дальней родней одному конюху, тому самому, которого нам довелось
однажды наблюдать, когда мы шли мимо  вверенной  его  попечению  извозчичьей
биржи; не трогаясь с места, он прехладнокровно следил  за  тем,  как  рослый
мужчина, пыхтя и отдуваясь, втискивался в кэб, по едва тот уселся, конюх (по
обычаю своих собратьев) кинулся к нему со всех ног и, приложив два пальца  к
шляпе, потребовал "монету для конюха". Однако седок оказался не из щедрых  и
очень сердито спросил: "Деньги? За что? За то, что вы  пришли  поглядеть  на
меня? Так, что ли?" - "А как же, сэр,  -  ухмыляясь  во  весь  рот,  ответил
конюх, - разве это не стоит двух пенсов?"
     Впоследствии он достиг видного положения в  обществе;  и  так  как  нам
кое-что известно о его жизни и мы уже не раз намеревались поделиться  нашими
сведениями, то. пожалуй, сейчас самое время это сделать.
     Итак, мистер Уильям Баркер - ибо таково было  имя  сего  джентльмена  -
родился... впрочем, зачем сообщать о том, где и когда родился мистер  Уильям
Баркер?  Зачем  ворошить  приходские  книги  или   пытаться   проникнуть   в
сокровенные тайны родильных приютов? Факт тот. что  мистер  Баркер  родился,
иначе его не было бы на свете. Есть сын, значит был и отец. Есть  следствие,
значит была и причина. Мы считаем,  что  этих  сведений  вполне  достаточно,
чтобы удовлетворить самое ненасытное любопытство - даже последняя жена Синей
Бороды не потребовала бы большего; а если это и не так, то мы, к  сожалению.
лишены возможности что-либо добавить к вышесказанному.  Можно  ли  упрекнуть
нас в отступлении, хотя бы малейшем, от парламентской практики?  Ни  в  коем
случае.
     Сожалеем мы и о том, что не можем указать точно, когда  и  путем  каких
манипуляций имя этого джентльмена - Уильям Баркер  -  превратилось  в  "Билл
Буркер". Мы знаем только, что мистер  Баркер  достиг  высокого  положения  и
заслужил добрую славу на том поприще, которому посвятил  свои  силы,  и  что
коллеги величали его либо дружеским "Билл Буркер",  либо  лестным  прозвищем
"Билл-Зараза": эта игривая и  меткая  кличка  как  нельзя  лучше  определяла
незаурядный талант мистера Баркера  отравлять  жизнь  и  портить  кровь  тем
подданным ее величества, которых перевозят  с  места  на  место  посредством
омнибусов. О ранних годах мистера Баркера мало  что  известно,  и  даже  эти
скудные сведения весьма сомнительны и недостоверны. Видимо,  подобно  многим
другим гениям, это была натура беспокойная,  мятущаяся,  обуреваемая  жаждой
портера и приверженная всему, что есть на свете непостоянного и зыбкого.  Ни
прилежное гудение детских голосов в бесплатной приходской  школе,  ни  отдых
под сумрачным кровом тюрьмы графства не оказали влияния на непоседливый нрав
мистера Баркера.  Ничто  не  могло  обуздать  его  неуемного  пристрастия  к
разнообразию и переменам; никакие кары не  могли  сломить  его  прирожденную
отвагу.
     Если за мистером Баркером в молодости и  водился  грех,  то  грех,  так
сказать, привлекательный, а именно любовь; любовь  в  самом  широком  смысле
слова - любовь к прекрасному полу,  к  спиртным  напиткам  и  к  содержимому
карманов. Это было  бескорыстное  чувство;  мистер  Баркер  не  замыкался  в
самодовольной привязанности только к своему собственному имуществу, как  это
делают большинство смертных. Нет, им двигало более возвышенное стремление  -
некая всеобъемлющая идея, и любовь его с не меньшей силой распространялась и
на чужую собственность.
     Такое великодушие не может не вызвать  горячего  участия.  Но  горестно
сознавать, что оно не получает надлежащего признания. Полицейский участок на
Боу-стрит, тюрьмы Ньюгет и Милбэнк - плохая награда  за  любвеобилие,  столь
ярко проявившееся в неодолимой тяге мистера Баркера ко всему, созданному  на
земле. Так думал и сам мистер Баркер. После затянувшихся  переговоров  между
ним и высшими судебными властями он  с  согласия  и  за  счет  правительства
покинул неблагодарную отчизну, бросил якорь в далеком краю, и  там,  подобно
Цинциннату*,  расчищал   и   возделывал   землю;   в   этом   мирном   труде
предусмотренные семь лет промелькнули почти незаметно.
     У нас нет сведений о том, настаивало ли  британское  правительство,  по
истечении этого срока, чтобы мистер Баркер возвратился в Англию, или  только
не требовало его пребывания за ее рубежами. Однако мы склонны считать второе
предположение более вероятным, ибо по приезде он не занял высокого поста,  а
удовольствовался должностью помощника конюха при извозчичьей бирже  на  углу
Хэймаркет. Именно здесь, сидя на поставленных  у  края  панели  бочках,  где
хранилась вода для лошадей, - причем  грудь  его  украшала  медная  бляха  с
номером, прицепленная к надетой на шею  массивной  цепи,  а  щиколотки  были
преоригинально обернуты соломой, - именно здесь  он,  очевидно,  досконально
изучил человеческую природу и  приобрел  тот  богатый  опыт,  который  столь
ощутимо сказался в его дальнейшей деятельности.
     Через несколько месяцев после того,  как  мистер  Баркер  заступил  эту
должность, появился первый омнибус, что дало новое направление  общественной
мысли, но помешало многим  извозчикам  двигаться  в  каком  бы  то  ни  было
направлении. С гениальной прозорливостью мистер Баркер сразу проник в  самую
суть дела - он понял, каким жестоким уроном  грозит  извозчичьим  биржам,  а
следственно, и конюхам, успешное развитие нового вида транспорта. Смекнул он
и то, что  теперь  самое  время  подыскать  более  прибыльное  занятие;  его
предприимчивый ум тотчас  подсказал  ему,  какие  доходы  сулит  возможность
заманивать юных, неискушенных пассажиров - а дряхлых  и  беспомощных  просто
запихивать в омнибус, идущий не туда, куда надо, и катать их  по  городу  до
тех пор, пока они, доведенные до отчаяния,  не  откупятся,  внеся  по  шести
пенсов с головы; сам мистер Баркер образно называл это "так допечь их,  чтоб
порастрясли мошну".
     Его заветным мечтам вскоре суждено было сбыться. На извозчичьих  биржах
упорно говорили о том, что скоро начнет ходить омнибус между  Лиссон-Гров  и
Английским банком, по Оксфорд-стрит и  Холборну;  эти  слухи  подтверждались
появлением все большего числа омнибусов на  Пэддингтон-роуд.  Мистер  Баркер
осторожно, под рукой, навел справки. Оказалось, что все -  истинная  правда:
первый рейс "Принца Уильяма" ожидался в ближайший понедельник. Новый омнибус
был снаряжен как нельзя лучше: должность  кучера  занял  энергичный  молодой
извозчик, славившийся своей лихостью - не так давно он полюбовно уладил дело
с родителями трех покалеченных детей и только что отсидел положенный срок за
то, что  сбил  с  ног  одну  старушку;  что  же  касается  вакантного  поста
кондуктора, то дальновидный хозяин,  осведомленный  о  высоких  достоинствах
мистера Баркера, с первых же слов отдал его бывшему  конюху.  Итак,  омнибус
начал курсировать, и мистер Баркер, облаченный  в  новый  наряд,  ступил  на
новое поприще.
     Не станем  перечислять  все  усовершенствования,  введенные  -  хоть  и
медленно, но верно - в омнибусное движение  этим  необыкновенным  человеком:
так много места мы не можем уделить ему в нашем  беглом  очерке.  По  общему
признанию, именно он изобрел тот способ езды, который  впоследствии  получил
столь широкое распространение; заключался он в том, что за каждым  омнибусом
вплотную следовал второй, и как только первый останавливался, дышло  заднего
омнибуса либо просовывалось в открытую дверь  переднего,  либо  врезалось  в
спину пассажиру или пассажирке, собирающихся войти, -  весьма  остроумная  и
веселая затея, в которой с особенной силой  проявились  изобретательность  и
смелый  полет  мысли,  отличающие  все  действия  этого  поистине   великого
человека.
     Разумеется, у мистера Баркера были противники; у  какого  общественного
деятеля их нет? Но даже самые заклятые враги его не стали бы отрицать, что и
шести кондукторам, вместе взятым, не  удавалось  препроводить  на  остановку
"Банк" так много старичков и старушек,  желавших  попасть  в  Пэддингтон,  и
наоборот - завезти в  Пэддингтон  столько  старичков  и  старушек,  хотевших
очутиться на  остановке  "Банк";  и  что  бы  ни  говорили  недоброжелатели,
лицемерно пытающиеся поставить под сомнение неопровержимые факты, им отлично
известно. что он силком отправил и на ту и на другую остановку немалое число
престарелых особ обоего пола, которые вообще не имели ни  малейшего  желания
куда-либо ехать.
     Не кто иной, как мистер Баркер, был тот кондуктор, который в свое время
совершил  благороднейший  поступок  -  продержал  мастерового  на   подножке
омнибуса, шедшего полным ходом, пока всласть не исколотил его, а  под  конец
столкнул  на  мостовую.  И  пьяный  буян,   самым   оскорбительным   образом
выставленный за дверь  питейного  заведения  и  в  порыве  праведного  гнева
лягнувший хозяина под  коленку,  от  чего  тот  умер,  должен  бы  оказаться
мистером Баркером. Именно  "должен  бы",  ибо  только  незаурядная  личность
способна на такой подвиг.
     Теперь это событие стало  достоянием  истории;  оно  внесено  в  анналы
Ньюгетской тюрьмы; и мы от души желали бы воздать хвалу мистеру  Баркеру  за
проявленное геройство. Однако мы вынуждены признать, что, к  сожалению,  это
не его заслуга. О. если бы, ради поддержания фамильной  чести  Баркеров,  мы
могли сообщить, что виновный оказался его родным братом!
     Глубокое  знание  человеческой  природы,  отличавшее  мистера  Баркера,
помогло ему в совершенстве  постичь  все  тонкости  своей  профессии.  Он  с
первого взгляда угадывал, куда хочет ехать пассажир, и  выкрикивал  название
этой остановки, ни  словом  не  касаясь  истинного  пути  следования  своего
омнибуса. Без промаха намечал он старушонку, которая непременно  растеряется
в толчее и от волнения только тогда спохватится,  что  ее  не  там  ссадили,
когда уже будет поздно; он словно по наитию  читал  мысли  пассажира,  молча
принимающего решение "завтра же потянуть в суд этого  мерзавца";  и  заметив
миловидную служанку, никогда не упускал случая посадить ее  у  самой  двери,
чтобы удобнее было всю дорогу любезничать с ней.
     Но  человеку  свойственно   ошибаться,   и   подчас   безответность   и
долготерпение того или иного  пассажира  оказывались  обманчивыми,  и  тогда
приходил вызов в участок и дело  нередко  кончалось  тюрьмой.  Однако  такие
пустяки не могли сломить  вольнолюбивый  дух  мистера  Баркера.  Как  только
истекал срок вынужденного бездействия, он с удвоенным  пылом  принимался  за
прерванную работу.
     Мы говорим о  мистере  Баркере  и  кучере  красного  кэба  в  прошедшем
времени. Увы! Мистер Баркер опять покинул родные края;  и  разряд  людей,  к
которому оба они принадлежали,  быстро  исчезает.  Перемены  к  лучшему  уже
заглядывают под фартуки наших кэбов и проникают  в  самые  потаенные  уголки
омнибусов. Скоро грязь уступит место чистоте, пестрый наряд  прислуги  будет
заменен формой.  Грубая  речь  забудется,  когда  учтивое  обращение  станет
общепринятым;  и   у   лондонских   мировых   судей,   столь   просвещенных,
сладкогласных, мудрых и отзывчивых, наполовину убавится и дел и развлечений.

        ГЛАВА XVIII  
                            Парламентский очерк

                              перевод Н.Галь

     Мы надеемся, что наших читателей  не  испугает  это  мрачное  заглавие.
Можем их заверить, что мы не собираемся вдаваться  в  политику  и  вовсе  не
намерены разводить скуку больше обычного, - во  всяком  случае,  постараемся
этого избежать. Просто нам пришло на ум, что, вкратце описав,  как  выглядит
палата общин и толпы, стекающиеся к ней в день важных дебатов, мы  позабавим
читателей; и поскольку мы в свое время не раз бывали в этой самой  палате  -
так часто бывали, что это даже повредило нашему душевному спокойствию,  зато
позволяет нам без  труда  исполнить  наше  намерение,  -  мы  твердо  решили
попытаться описать ее. Итак, преодолев трепет, какой, естественно,  вызывают
смутные  мысли  о  нарушении  привилегий,  (у  парламентском   приставе,   о
внушительных обличениях и еще более внушительных чаевых, мы  без  дальнейших
предисловий подходим к зданию парламента и к предмету нашего очерка.
     Половина пятого, а в пять  первый  оратор  будет  уже  "на  ногах",  по
новомодному выражению газет, - как будто  ораторам  случается  стоять  и  на
голове. Депутаты вливаются в здание потоком, идут косяками. Немногочисленные
зрители, которым удалось протиснуться внутрь и стать в коридоре, впиваются в
них любопытными взглядами, и тот, кто сумеет  узнать  в  лицо  какого-нибудь
депутата, сразу вырастает в глазах окружающих. Время от времени  вы  слышите
взволнованный шепот: "Вот сэр Джон Томсон!" - "Который? Этот, с  медалью  на
шее?" - "Нет, нет; это курьер, - а  сэр  Джон  Томсон  вон  тот,  с  желтыми
перчатками". - "А вот  мистер  Смит!"  -  "Да  ну"?  -  "Здравствуйте,  сэр,
здравствуйте! (Он наш новый  депутат.)  Как  поживаете,  сэр?"  Мистер  Смит
останавливается, оборачивается, сияя любезнейшей улыбкой (ибо сегодня  утром
распространились слухи о предстоящем роспуске парламента), крепко  жмет  обе
руки  избирателю,  очень  довольному  столь  сердечным  приемом,   а   затем
устремляется в кулуары, явно горя  нетерпением  исполнить  свой  долг  перед
обществом, и оставляет своего земляка в совершенном восхищении.
     Все больше народу, все несносней шум  и  духота.  Служители  в  ливреях
выстраиваются по обе стороны прохода, и вы съеживаетесь,  стараясь  занимать
как можно меньше места, чтобы вас не выставили отсюда.  Видите  вы  плотного
мужчину с хриплым голосом, в синем мундире,  диковинной  широкополой  шляпе,
белых плисовых штанах и высоких сапогах? За последние полчаса он не  умолкал
ни на минуту и своим  важным  видом  немало  веселил  публику.  Это  главный
хранитель мира и порядка в Вестминстере. Заметили вы, с каким изяществом  он
только  что  поклонился  прошедшему  мимо  благородному  лорду  и  с   каким
несравненным достоинством он увещевает толпу? Сейчас он несколько  рассержен
непочтительным поведением двух юнцов, стоящих позади него, - с  той  минуты,
как они сюда попали, они только и делают что смеются.
     - Как вы полагаете, мистер  Икс,  будут  сегодня  голосовать?  -  робко
спрашивает из толпы щуплый человечек,  в  надежде  расположить  к  себе  это
высокое должностное лицо.
     - Да как вы решаетесь задавать подобные вопросы, сэр? - трубным голосом
отзывается важная особа и сердито сжимает правой рукой свой тяжелый жезл.  -
Пожалуйста, не спрашивайте, сэр. Очень вас прошу, не задавайте,  пожалуйста,
таких вопросов, сэр. - Щуплый человечек до крайности смущен  и  растерян,  а
толпа непосвященных корчится от смеха.
     В эту самую  минуту  в  конце  длинного  коридора  появляется  какой-то
простак  с  крайне  самодовольной   физиономией.   Он   ухитрился   обмануть
бдительность констебля, охраняющего вход на лестницу, и, видимо, очень  горд
тем, что проник сюда.
     - Вернитесь, сэр, здесь нельзя находиться!  -  кричит  охрипший  страж,
приметив непрошеного гостя; голос его грозен и жесты весьма выразительны.
     Тот в нерешительности останавливается.
     - Вам говорят, сэр. Угодно вам выйти? - продолжает  хранитель  порядка,
легонько подталкивая нарушителя к дверям.
     - Не толкайтесь, - сердито оборачивается нарушитель.
     - Буду толкаться, сэр.
     - Нет, не будете, сэр.
     - Выйдите вон, сэр.
     - Уберите руки, сэр.
     - Освободите проход, сэр.
     - Не по чину заноситесь, сэр!
     - Как вы сказали?!
     - Не по чину заноситесь,  сэр.  и  притом  вы  нахал!  заявляет  вконец
разъяренный нарушитель.
     - Пожалуйста, не  вынуждайте  меня  выставить  вас  за  дверь,  сэр,  -
решительно говорит страж. - Прошу вас. Моя обязанность следить, чтобы проход
был свободен, это распоряжение спикера, сэр.
     - К черту спикера, сэр! - кричит нарушитель.
     - Эй, Уилсон, Коллинз! -  задохнувшись  от  негодования,  зовет  страж;
столь оскорбительные слова кажутся ему едва ли не государственной изменой. -
Выведите этого человека! Выведите его отсюда, говорят вам!  Как  вы  смеете,
сэр? - И летит бедняга вниз по лестнице, отсчитывая по пять ступенек за раз,
поминутно оборачиваясь, порываясь вернуться и осыпая проклятиями и  угрозами
главу палаты и его клевретов.
     - Дорогу, господа! Покорнейше прошу дать дорогу депутатам! - восклицает
ревностный страж порядка и  возвращается  по  коридору,  а  за  ним  гуськом
следуют либеральные и независимые британские законодатели.
     Взгляните на этого джентльмена:  свирепое  лицо  его  почти  такого  же
грязно-желтого цвета, как и его белье, а огромные черные усы придали бы  ему
сходство с манекеном в витрине  парикмахера,  будь  в  этом  лице  отпечаток
мысли, которого не лишены восковые карикатуры на образ и подобие божие. Он -
офицер милиционной армии, самый занятный персонаж в палате общин. Что  может
быть смехотворней  нелепо  величественного  вида,  с  каким  он  шествует  в
кулуары, вращая белками точь в точь как голова турка на дешевых  голландских
часах с боем? Еще никто никогда не видел его без связки засаленных бумаг под
мышкой:  предполагают,  что  это  проект  бюджета  на  1804  год   или   еще
какие-нибудь столь же злободневные документы. Джентльмен этот не  пропускает
ни одного заседания, и его внушительное  "правильно!  пра-авильно!"  нередко
смешит всю палату.
     Это он однажды послал курьера на галерею для  гостей  в  старом  здании
палаты общин, чтобы узнать имя  человека,  смотревшего  в  лорнет,  а  затем
пожаловался  спикеру,  что  этот  субъект  с  лорнетом  корчит   ему   рожи!
Рассказывают и о таком случае: будто он явился в "Кухню Беллами" -  ресторан
для  членов  парламента,  куда  посторонние  допускаются,  так  сказать,  из
милости, застал там за ужином двоих джентльменов  -  и,  зная,  что  они  не
принадлежат к числу депутатов, а стало  быть  не  решатся,  находясь  здесь,
протестовать против его поведения, доставил себе  удовольствие  усесться  за
тот же столик и  задрать  на  него  ногу  в  сапоге!  Впрочем,  он  довольно
безвреден и всегда забавен.
     Проявив терпение и некоторую долю внимания к нашему другу констеблю, мы
проникли в кулуары - и когда дверь палаты отворяется, чтобы пропустить  кого
нибудь из депутатов, можем на миг заглянуть туда. Там  уже  собралось  много
народу, депутаты сходятся кучками и  обсуждают  наиболее  интересные  пункты
сегодняшней повестки дня.
     Вон тот франт в черном сюртуке с бархатными отворотами и манжетами и  в
цилиндре а lа граф д'Орсэй, лихо сдвинутом набекрень, - это  "Честный  Том",
один из депутатов столицы; толстяк в плаще на белой подкладке - не тот,  что
у колонны, а другой, у которого длинные светлые волосы падают на воротник, -
его коллега. Спокойный, почтенного вида джентльмен в серых панталонах, белом
шейном платке и в белых перчатках,  чей  наглухо  застегнутый  синий  сюртук
выгодно обрисовывает статную  фигуру  и  широкую  грудь,  -  человек  весьма
известный. В свое время он выиграл немало сражений, причем,  подобно  героям
древности, побеждал единственно силою того оружия, каким наделили его  боги.
Стоящий подле него старик с суровым лицом  -  великолепный  образчик  породы
людей, ныне почти уже вымершей.  Это  депутат  одного  графства,  депутат  с
незапамятных времен. Взгляните, какой на нем просторный коричневый сюртук  с
вместительными карманами, штаны  до  колеи,  сапоги,  длиннейший  жилет,  на
котором болтается серебряная часовая цепочка; на голове у  него  широкополый
цилиндр, на  шее  завязан  большим  бантом  белый  платок,  свободные  концы
которого торчат из-под жабо. Такой наряд не часто  увидишь  в  наши  дни,  а
когда