стре.
     - Амелия, душенька, брось ты за сестру, - приказала дородная дама и тут
же, оборотясь к своему соседу, живой рекламе Роулрндовской Помады для Волос,
заметила: - Уж очень она робка и застенчива, моя Джейн, но я, право, не могу
бранить ее за это. Скромность и невинность украшают девицу, и мне даже порой
хотелось бы, чтобы Амелия больше походила на сестру.
     Джентльмен с бакенбардами шепотом выразил свое одобрение.
     - Ну что же ты, душенька! - сказала дородная дама.
     Мисс Амелия взяла стаканчик и бросила - сначала  за  сестру,  потом  за
себя. Выпало первый раз восемь, второй - десять.
     - Не правда ли, она мила? -  шепнула  дородная  дама  своему  соседу  с
другой стороны, довольно тощему юнцу.
     - Прелестна!
     -АЛ сколько в ней жизни! Признаться, тут  я  разделяю  ваш  вкус.  Меня
пленяет  эта  бойкость,  эта  жизнерадостность.  Ах!  (Вздох.)  Как  бы  мне
хотелось, чтобы бедняжка Джейн была хоть немного похожа на Амелию!
     Молодой человек кивнул головой в знак того, что вполне понимает чувства
дородной дамы; он, так же как и джентльмен с бакенбардами, был убежден,  что
нашел свой идеал.
     - Кто это? - спросил мистер Симон Тагс у  миссис  Уотерс,  указывая  на
приземистую особу в синем бархатном токе с  перьями,  которая  появилась  на
подмостках сопровождаемая толстым мужчиной в узких черных панталонах.
     - Миссис Типпин,  артистка  лондонских  театров,  -  ответила  Белинда,
справившись с программой концерта.
     Высокоталантливая Типпин удостоила  поклоном  публику,  встретившую  ее
рукоплесканиями и криками "браво!", а затем, подойдя к фортепьяно, исполнила
популярную песенку "Скажи хоть слово"  под  аккомпанемент  мистера  Типпина;
после чего мистер  Типпин  исполнил  комические  куплеты  под  аккомпанемент
миссис Типпин; и  шумное  одобрение  слушателей  перешло  в  настоящую  бурю
восторга после  вариаций,  которые  исполнила  на  гитаре  мисс  Типпин  под
аккомпанемент мистера Типпина-младшего.
     Так прошел этот вечер; и так проводили все свои дни и  вечера  Тагсы  и
Уотерсы в течение целых тести недель. Утром взморье - в полдень ослы - после
полудня мол вечером курзал; и всюду одни и те же лица.
     Ровно через шесть недель выдался прекрасный вечер;  луна  ярко  светила
над спокойным морем, которое тихо плескалось  у  подножия  высоких,  мрачных
утесов - так тихо, что, должно быть, убаюкивало взрослых рыб, не  потревожив
уже спящих рыбенышей, - и в свете луны пытливый наблюдатель (если бы нашелся
такой) мог бы разглядеть две фигуры, неподвижно сидевшие  на  одной  из  тех
деревянных скамеек, что расставлены вдоль обрыва. Они  сидели  там  уже  два
часа, и луна за это время успела пройти полнеба, а они так и не пошевелились
ни разу. Поредела и рассеялась толпа гуляющих, замерла вдали песня  бродячих
музыкантов; один за другим загорались в окнах домов  огни;  один  за  другим
прошли мимо солдаты пограничной  охраны*,  направляясь  на  своп  уединенные
посты, - а они всє сидели, не двигаясь с  места.  Густая  тень  скрывала  их
почти целиком, но в лунном свете отчетливо  виден  был  пюсовый  башмачок  и
блестел атласный галстук. Мистер Симон Тагс и миссис Уотерс вот кто сидел на
этой скамье. Они не разговаривали, только молча глядели на море.
     - Завтра должен вернуться Уолтер, - прервав, наконец,  тишину,  грустно
сказала капитанша.
     Со вздохом, похожим на порыв ветра  в  разросшихся  кустах  крыжовника,
мистер Симон Тагс отозвался:
     - Увы, да.
     - О Симон! - продолжала Белинда. -  Эта  неделя  безмятежного  счастья,
целомудренных радостей нашей платонической любви -  это  слишком  много  для
меня.
     Симон чуть было не сказал, что для него это слишком  мало,  но  вовремя
удержался и лишь невнятно пробормотал что-то в ответ.
     - И подумать только, - воскликнула Белинда, - подумать только, что даже
от этого невинного проблеска счастья мы теперь должны отказаться навеки!
     - О, не говорите так, Белинда, - воскликнул  впечатлительный  Симон,  и
две крупные слезы, догоняя одна другую,  скатились  по  его  бледному  лицу,
благо оно было такое длинное, что для  гонки  вполне  хватило  места.  -  Не
говорите "навеки".
     - Так нужно, - отвечала Белинда.
     - Но почему? - взмолился  Симон.  -  Почему?  Ведь  наши  платонические
отношения до того безгрешны, что даже ваш муж, я уверен, не усмотрит  в  них
ничего дурного.
     - Мой муж! - вскричала Белинда. - Вы его  плохо  знаете.  Он  ревнив  и
мстителен; в своей ревности он доходит до бешенства, а  в  жажде  мщения  не
знает пощады! Вы хотите, чтобы он убил вас у меня на глазах?
     Срывающимся от волнения голосом мистер Симон  Тагс  признался  в  своем
нежелании подвергнуться упомянутой процедуре на глазах у кого бы то ни было.
     - Тогда мы должны расстаться, - сказала капитанша Уотерс.-  Пусть  этот
вечер будет последним. А теперь пора домой; уже поздно.
     Мистер Симон Тагс уныло помог ей встать  и  проводил  ее  до  дому.  Он
медлил с прощанием - его рука ощутила платоническое пожатие ее руки.
     - Доброй ночи! - сказал он колеблясь.
     - Доброй ночи, - всхлипнула Белинда. Мистер Тагс все  медлил.  -  А  вы
разве не войдете, сэр? - спросила служанка, отворившая  дверь.  Мистер  Тагс
колебался. Ах, эти колебания! Но все же он вошел.
     - Доброй ночи! - снова сказал мистер Симон Тагс, когда они очутились  в
гостиной.
     - Доброй ночи! - ответила Белинда. - И если когда-нибудь в жизни мне...
Тс! - Она смолкла и прислушалась, вперив остановившийся от  ужаса  взгляд  в
посеревшую физиономию мистера Симона Тагса. Кто-то стучал в парадную дверь.
     - Мой муж! - прошептала Белинда: внизу послышался голос капитана.
     - И мои родные! - прибавил Симон:  голоса  Тагсов  уже  разносились  по
лестнице.
     - Прячьтесь! Прячьтесь! - сдавленным голосом воскликнула миссис Уотерс,
указывая на окно, плотно задернутое кретоновыми занавесями.
     - Но я ничего дурного не сделал! - снова заколебался мистер Симон.
     - Прячьтесь! -  вне  себя  настаивала  Белинда.  -  Прячьтесь,  или  вы
погибли. - Последний довод оказался неотразимым. Устрашенный Симон юркнул за
занавеси с пантомимической поспешностью.
     Те же, капитан, Джозеф Тагс, миссис Тагс и Мари.
     - Познакомься, дорогая, - сказал капитан. - Лейтенант Гроб.
     Мистер Симой услышал топанье подбитых железом сапог  и  хриплый  голос,
благодаривший за оказанную честь. Потом лейтенант уселся за стол,  громыхнув
по полу саблей. У мистера Симона от страха мутился рассудок.
     - Где у нас бренди, дорогая? - спросил капитан.
     Вот это положение! Они, чего доброго, вздумают пировать тут всю ночь, а
мистер Симон Тагс должен сидеть за занавесью, боясь перенести дух.
     - Сигару, Гроб! - предложил капитан.
     Надо сказать, что мистер Симон Тагс  совершенно  на  выносил  табачного
дыма; если он закуривал сам, это вынуждало его немедленно искать  уединения;
если при нем курили другие, это вызывало у него сильнейший кашель,.  Что  до
капитана Уотерса, то он был завзятым курильщиком; таким же  оказался  и  его
друг лейтенант; а Джозеф. Тагс не  отставал  от  них  обоих.  Гостиная  была
невелика, дверь заперта, сигары крепки; клубы дыма вскоре заполнили  комнату
и мало-помалу стали проникать сквозь кретон  занавесей.  Мистер  Симон  Тагс
зажимал нос, рот, старался не дышать, но ничто не помогло:  кашель  все-таки
вырвался.
     - Ах, господи! - сказал капитан. - Прошу прощения,  мисс  Тагс.  Вы  не
любите, когда курят?
     - Напротив, очень люблю, - сказала Мари.
     - Но дым раздражает вам горло?
     - Вовсе нет.
     - Однако вы только что закашлялись.
     - Что вы, капитан Уотерс? И не думала даже.
     - Но я слышал кашель, - настаивал капитан.
     - И я тоже, - сказал Гроб. Но никто не признавался.
     - Почудилось, - решил капитан.
     - Должно быть, - поддакнул Гроб.
     Еще сигары - еще больше дыма - снова кашель: сдавленный, но слышный.
     - Что за чертовщина! - сказал капитан, озираясь.
     - Чудеса! - воскликнул ничего не подозревающий мистер Джозеф Тагс.
     Лейтенант Гроб посмотрел на всех по очереди с таинственным видом; затем
отложил свою сигару; затем на цыпочках сделал  несколько  шагов  к  окну  и,
оглянувшись, большим пальцем через плечо указал на занавесь.
     - Гроб! - крикнул капитан, вскочив из-за стола. - Что это значит?
     Вместо ответа лейтенант отдернул занавесь  -  и  перед  присутствующими
предстал  мистер  Симон  Тагс,  помертвевший  от  страха  и  посиневший   от
сдерживаемого кашля.
     - Что я вижу! - в бешенстве закричал капитан. - Гроб! Вашу саблю!
     - Симон! - завопили Тагсы.
     - Пощады! - простонала Белинда.
     - Платонически! - прохрипел Симон.
     - Саблю мне! - взревел капитан. - Пустите,  Гроб,  -  негодяй  заплатит
жизнью.
     - Караул, убивают! - завизжали Тагсы.
     - Держите его крепче, сэр! - еле слышно пролепетал Симон.
     - Воды! - вскричал Джозеф Тагс, после чего мистер Симон Тагс и все дамы
попадали в обморок, образуя живописную группу.
     Мы бы охотно скрыли от читателя плачевный исход  этого  шестинедельного
знакомства. Однако докучливое правило, подкрепленное обычаем, требует, чтобы
рассказ имел не только начало,  но  и  конец;  так  что  тут  уж  ничего  не
поделаешь. Лейтенант Гроб явился  с  поручением  от  имени  своего  друга  -
капитан Уотерс требовал удовлетворения. Мистер Джозеф Тагс  выразил  желание
уладить дело - лейтенант Гроб  изъявил  готовность  вступить  в  переговоры.
Когда мистер Симон Тагс  оправился  после  нервного  потрясения,  явившегося
следствием любовной неудачи и пережитых волнений, он узнал,  что  его  семья
лишилась весьма приятного знакомства и что состояние мистера  Джозефа  Тагса
уменьшилось  на  полторы  тысячи  фунтов,  а  состояние   капитана   Уотерса
увеличилось ровно на такую же сумму.  Ценою  этих  денег  должна  была  быть
куплена тайна, но каким-то образом история все же вышла  наружу;  и  досужие
языки утверждают, что не часто компании мошенников попадается  такая  легкая
добыча, какою для капитана Уотерса, его супруги и лейтенанта Гроба послужило
семейство Тагс в Рэмсгете.

        ГЛАВА V   
                              Горацио Спаркинс

                             перевод Н.Дарузес

     - В самом деле, мой друг, прошлый раз на  бале  он  очень  ухаживал  за
Терезой, - сказала миссис Молдертон, обращаясь  к  своему  супругу,  который
после утомительного дня в Сити отдыхал  перед  камином,  накинув  на  голову
шелковый платок, и потягивал портвейн, положив ноги на каминную  решетку,  -
очень ухаживал; и я опять-таки повторяю:  следует  ему  оказывать  всяческое
поощрение. Решительно надо бы пригласить его к нам на обед.
     - Кого это? - вопросил мистер Молдертон.
     - Ну ты же знаешь, кого я имею  в  виду,  мой  друг,  -  того  молодого
человека с черными бачками и в белом галстуке, который  недавно  появился  в
собрании, и все девушки только о нем и говорят. Молодого... господи! Ну  как
же его зовут? Марианна,  как  его  зовут?  -  продолжала  миссис  Молдертон,
обращаясь к младшей дочери, которая вязала кошелек, стараясь при этом  иметь
томный вид.
     - Мистер Горацио Спаркинс, мама, - со вздохом ответила мисс Марианна.
     - Ах да, совершенно  верно,  Горацио  Спаркинс,  -  подтвердила  миссис
Молдертон. - Решительно самый благовоспитанный  молодой  человек,  какого  я
только видела. И, конечно, в том прекрасно  сшитом  фраке,  который  на  нем
тогда был надет, он походил на... на...
     - На принца Леопольда, мама, - столько благородства, столько чувства! -
восторженным тоном подсказала Марианна.
     - Не забывай, мой друг, - продолжала миссис Молдертон, - что Терезе уже
двадцать восемь лет и, право, давно следовало бы что-то предпринять.
     Мисс Тереза Молдертон была девушка  очень  маленького  роста,  довольно
пухленькая, с румяными щечками, добродушного нрава, однако до сих пор  ни  с
кем не помолвленная, хотя, надо сказать по совести, отнюдь  не  потому,  что
она мало старалась. Напрасно она кокетничала  десять  лет  подряд;  напрасно
супруги  Молдертон  прилежно  заводили  обширные  знакомства  среди  молодых
холостяков Кемберуэла и даже Уондсворта и Брикстона, не говоря  уже  о  тех,
которые заезжали к ним из Лондона. Мисс Молдертон была известна  не  меньше,
чем лев на крыше Нортамберленд-Хауса, и шансов  на  замужество  у  нее  было
ровно столько же.
     - Я уверена, что он тебе понравится, - продолжала миссис  Молдертон,  -
он такой воспитанный!
     - Такой умный! - сказала мисс Марианна.
     - А как говорит! - прибавила мисс Тереза.
     - Он очень тебя уважает, мой друг, - сообщила  мужу  миссис  Молдертон.
Мистер Молдертон кашлянул и поглядел на огонь.
     - Да, он очень дорожит папиным обществом, - сказала мисс Марианна.
     - Ну еще бы, - отозвалась мисс Тереза.
     - Право, он сам мне в этом признался  по  секрету,  -  заметила  миссис
Молдертон.
     -  Ну  что  ж,  -  отвечал  мистер  Молдертон,  до  некоторой   степени
польщенный, - если я его увижу завтра в собрании, то, может,  и  приглашу  к
нам. Душа моя, надеюсь, ему известно, что мы живем в Кемберуэле?
     - Разумеется, и что ты держишь лошадь и экипаж - тоже.
     -  Посмотрим,  -  сказал  мистер  Молдертон,  собираясь  задремать,   -
посмотрим.
     Мистер Молдертон был из тех людей, чей  умственный  горизонт  ограничен
Ллойдом, Домом Ост-индской компании, биржей и Английским  банком.  Несколько
удачных спекуляций вознесли его из ничтожества и сравнительной  бедности  до
положения богача. Как часто бывает в таких случаях, и он  сам  и  его  семья
вместе с благосостоянием приобрели чрезвычайно возвышенный образ мыслей: они
стали перенимать моды, вкусы и прочие глупости у высших классов  и  возымели
самое решительное  и  весьма  подобающее  отвращение  ко  всему,  что  могло
почитаться  низменным.  Мистер  Молдертон  был  гостеприимен  из  тщеславия,
ограничен по невежеству и полон  предрассудков  из  чванства.  Самомнение  и
хвастовство заставляли его держать отличный стол:  ради  выгоды  и  любви  к
благам мира сего у него бывало много  гостей.  Он  любил  принимать  у  себя
образованных людей или таких, которых сам считал образованными,  потому  что
про это было лестно рассказывать; зато терпеть не мог таких, которых называл
"умниками". Вероятно, он  питал  к  ним  неприязнь  из  сочувствия  к  своим
сыновьям, ибо ни тот, ни другой  не  давали  родителю  ни  малейшего  повода
опасаться за  них  в  этом  отношении.  Все  семейство  стремилось  заводить
знакомства и связи не в  своем  кругу,  а  среди  вышестоящих;  и  одним  из
неизбежных последствий этого стремления,  соединенного  с  полным  незнанием
света за пределами своего узкого мирка, было  то,  что  всякий,  кто  только
претендовал на знакомство с высшим светом, мог  запросто  обедать  у  них  в
Оук-Лодж, Кемберуэл.
     Появление мистера Горацио Спаркинса в собрании вызвало немало толков  и
расспросов среди завсегдатаев. Кто бы это был? Он, видимо, очень сдержан  и,
видимо, полон грусти. Может быть,  это  духовное  лицо?  Он  слишком  хорошо
танцует. Адвокат? Он сам сказал, что нет. Слог у него  самый  изысканный,  и
говорит он очень много. Может быть, это  знатный  иностранец,  приехавший  в
Англию для того, чтобы описывать страну, ее обычаи и нравы; а  на  публичных
балах и обедах он бывает  для  того,  чтобы  ближе  познакомиться  с  высшим
обществом, тонкостями этикета и английской воспитанностью? Нет,  он  говорит
без иностранного акцента. Может быть, он медик,  сотрудник  журналов,  автор
модных романов или художник? Нет,  и  эти  предположения  были  опровергнуты
вескими доводами. "В  таком  случае,  -  решили  все,  -  он,  должно  быть,
какое-нибудь важное лицо". - "Скорей всего, так и есть, - рассуждал про себя
мистер Молдертон, - он заметил, что мы лучше других, оттого и оказывает  нам
столько внимания".
     На  следующий  вечер  после  того  разговора,  который  мы  только  что
передали, были танцы в  собрании.  Экипаж  было  селено  подать  к  подъезду
Оук-Лодж ровно в девять.  Сестры  Молдертон  были  одеты  в  небесно-голубой
атлас, с разбросанными по нему искусственными цветами,  а  миссис  Молдертон
(коротенькая, толстая женщина), одетая точно так же,  была  похожа  на  свою
старшую дочь, помноженную на два. Мистер Фредерик Молдертон, старший сын,  в
черном фраке, являл собою  идеал  франтоватого  официанта,  а  мистер  Томас
Молдертон, младший сын, в жестком белом галстуке, синем фраке  с  блестящими
пуговицами и красной ленточкой для часов сильно смахивал на интересного,  но
неосторожного молодого человека по имени Джордж  Барнуэл*.  Все  они  твердо
решили поближе познакомиться с мистером  Горацио  Спаркинсом.  Мисс  Тереза,
понятно, намеревалась быть любезной и  милой,  как  это  и  подобает  девице
двадцати восьми лет, ищущей  жениха.  Миссис  Молдертон  готовила  улыбки  и
комплименты. Мисс Марианна хотела попросить, чтобы он  написал  ей  стихи  в
альбом.  Мистер  Молдертон  собирался  осчастливить   знатного   незнакомца,
пригласив его на обед. Том намерен  был  исследовать  глубину  его  познаний
касательно сигар и нюхательного табака. Даже сам мистер Фредерик  Молдертон,
семейный авторитет по части  вкуса,  туалета  и  всяких  светских  новшеств,
который имел отдельные апартаменты в Лондоне  и  свободный  доступ  в  театр
Ковент-Гарден, был одет всегда по моде последнего месяца, два раза в  неделю
во время сезона греб на Темзе и имел друга,  который  когда-то  знал  одного
джентльмена, жившего прежде в Олбени*, - даже он решил, что  мистер  Горацио
Спаркинс, должно быть, отличный малый, так что  он,  Фредерик,  сделает  ему
честь и пригласит его сыграть партию на бильярде.
     Первым,  на  кого  обратились  полные  надежды  взгляды  встревоженного
семейства, был интересный Горацио, сидевший на диване в задумчивой позе,  со
взором, устремленным на потолок, и волосами, зачесанными со лба кверху.
     - Вот он, мой друг, - шепнула миссис Молдертон мистеру Молдертону.
     - Как похож на лорда Байрона! - вполголоса воскликнула мисс Тереза.
     - Или на Монтгомери*! - прошептала мисс Марианна.
     - Или на портрет капитана Кука! - заметил Том.
     - Том, не дури! - остановил его отец, который постоянно одергивал  его,
вероятно опасаясь, - впрочем, совершенно напрасно, - как бы он  не  попал  в
"умники".
     Пока все семейство  пересекало  залу,  элегантный  Спаркинс  с  большим
успехом принимал самые выигрышные позы. Затем он вскочил  на  ноги  с  очень
естественным выражением восторга и удивления, приветствовал весьма  сердечно
миссис Молдертон, поклонился девицам с очаровательной учтивостью, пожал руку
мистеру Молдертону почтительно, даже чуть ли не благоговейно, и  ответил  на
поклон  обоих  братьев  так  любезно  и  так  покровительственно,  что   они
совершенно убедились в том, что это должно быть, очень важное лицо и в то же
время очень обходительное.
     - Мисс Молдертон, - сказал Горацио  с  низким  поклоном  после  обычных
приветствий, - могу ли я надеяться, что вы  удостоите  меня  удовольствия  и
чести...
     - Я, кажется, еще не на все танцы приглашена, -  сказала  мисс  Тереза,
неудачно прикидываясь равнодушной, - но, право, так много знакомых...
     Горацио очень изящно изобразил разочарование.
     - Буду очень рада, - жеманно пролепетала, наконец,  интересная  Тереза.
Физиономия Горацио сразу засияла, словно старая шляпа под летним дождем.
     - Очень вежливый молодой человек, без  сомнения,  -  сказал  польщенный
мистер Молдертон, после того как раболепный Спаркинс со своей дамой стали  в
пару для объявленной кадрили.
     - Он держится безупречно, - сказал Фредерик.
     - Да, отличный малый, - вставил Том, который никогда не упускал  случая
попасть пальцем в небо, - говорит, как аукционист.
     - Том