жего  на  траурный  катафалк,
причем просьба его была уважена только на том условии, что он опять  приедет
к ним в следующее воскресенье.
     - Но, может быть, мистер Спаркинс присоединится к нам завтра вечером? -
предложила миссис Молдертон. - Мистер Молдертон собирается  повезти  девочек
на пантомиму.
     Мистер Спаркинс поклонился и пообещал зайти к ним в ложу N 48 в течение
вечера.
     - На утро мы вас освобождаем, -  с  очаровательной  игривостью  сказала
мисс Тереза, - мама везет нас в город за покупками. Я знаю, мужчины  терпеть
не могут этого занятия.
     Мистер Спаркинс опять поклонился и заявил, что он был бы в восторге, но
утром у него важное дело -  он  занят.  Флемуэл  выразительно  посмотрел  на
Молдертона. "Судебная сессия!" - прошептал он.
     К двенадцати часам на следующее утро экипаж был подан к крыльцу,  чтобы
миссис Молдертон с дочерями могла отправиться  в  задуманную  на  этот  день
экспедицию. Пообедать и переодеться для театра они  собирались  у  знакомых.
Сначала они завезли  к  ним  все  свои  картонки,  а  затем  отправились  на
Тоттенхем-Корт-роуд сделать кое-какие покупки у Джонса, Спраггинса и  Смита,
после чего им надо было заехать на Бонд-стрит к Редмейну,  а  уже  оттуда  в
такие  лавки,  о  которых  никто  никогда  не  слыхивал.  Барышни  старались
разогнать дорожную скуку, превознося Горацио Спаркинса, браня свою мамашу за
то, что она везет их в такую даль ради какого-то шиллинга экономии, и гадая,
когда же они доберутся до места своего назначения.  В  конце  концов  экипаж
остановился перед довольно грязной  мануфактурной  лавкой  со  всякого  рода
товарами и всех размеров ярлыками на витрине. Там были раздутые,  словно  от
водянки,  семерки  с  крохотными  тремя  фартингами  в  уголке,   совершенно
невидимыми простым глазом; триста пятьдесят тысяч дамских горжеток, ценою от
одного шиллинга полутора пенсов; башмачки из настоящей французской лайки  по
два шиллинга девять пенсов за пару; зеленые  дамские  зонтики  по  такой  же
дешевке и "всевозможные товары на пятьдесят процентов дешевле себестоимости"
по словам владельца лавки, - а кому же это лучше знать, как не ему.
     - Господи, мамаша, куда это вы нас завезли? - сказала  мисс  Тереза.  -
Что подумал бы мистер Спаркинс, если б он нас увидел!
     - Да, действительно! - сказала мисс Марианна, ужасаясь этой мысли.
     -  Садитесь,  пожалуйста,  сударыни!  Что  прикажете?   -   осведомился
церемониймейстер заведения, в белом шейном платке и строгом галстуке,  очень
походивший на плохой "портрет мужчины" с академической выставки.
     - Я хочу посмотреть шелка, - ответила миссис Молдертон.
     - Сию минуту, сударыня. Мистер Смит! Где мистер Смит?
     - Я здесь, сэр, - послышался голос в глубине лавки.
     - Будьте любезны, поторопитесь, мистер Смит, - сказал церемониймейстер.
- Вас никогда нельзя найти, когда вы нужны, сэр.
     Мистер Смит, вынужденный таким  образом  проявить  все  проворство,  на
какое был  способен,  с  большой  ловкостью  перепрыгнул  через  прилавок  и
оказался лицом к лицу с покупательницами.  Миссис  Молдертон  издала  слабый
крик; мисс Тереза, которая нагнулась  было,  чтобы  сказать  что-то  сестре,
подняла голову и узрела... Горацио Спаркинса!
     "Опустим занавес", как говорят романисты,  над  последовавшей  за  этим
сценой. Загадочный, философический,  романтический,  таинственный  Спаркинс,
тот самый, который  казался  нашей  интересной  Терезе  воплощением  идеала,
воплощением всех молодых герцогов и поэтических франтов в  голубых  шелковых
халатах и таких же туфлях, о  которых  она  столько  читала  и  грезила,  не
надеясь даже когда-нибудь увидеть их, вдруг превратился  в  мистера  Сэмюела
Смита, приказчика в "дешевой лавке", младшего компаньона в ненадежной фирме,
существующей всего каких-нибудь три недели. Полное достоинства  исчезновение
бывшего героя Оук-Лодж при  этом  неожиданном  разоблачении  можно  сравнить
только разве с бегством собаки, которой привязали к  хвосту  жестянку.  Всем
надеждам Молдертонов  суждено  было  погибнуть  разом,  растаять,  как  тает
лимонное мороженое на банкете акционеров; залы Олмэка по-прежнему  были  для
них недостижимы, как Северный полюс; а у мисс Терезы теперь было так же мало
шансов найти мужа, как у капитана Росса найти северо-западный проход.
     Прошло несколько лет после  событий  этого  ужасного  утра.  Маргаритки
трижды зацветали на кемберуэлеком лугу;  воробьи  трижды  начинали  чирикать
по-весеннему в кемберуэлекой роще, а обе мисс Молдертон все еще не  замужем.
У мисс Терезы не осталось уже никаких надежд; зато  репутация  Флемуэла  все
еще на высоте; а семейство  Молдертонов  питает  все  то  же  пристрастие  к
аристократам и еще более сильное отвращение ко всему низменному.

        ГЛАВА VI   
                                Черная вуаль

                              перевод Н.Галь

     Однажды зимним вечером, в конце 1800 года  -  или,  может  быть,  годом
раньше или позже, - молодой врач, лишь недавно начавший практиковать,  сидел
в своей крохотной гостиной, грелся у огня,  весело  пылавшего  в  камине,  и
слушал, как дождь стучит в окно и ветер  уныло  гудит  в  трубе.  Вечер  был
сырой, холодный; весь день в дождь и слякоть молодой врач ходил по городу  -
и теперь, в туфлях и халате,  наслаждался  отдыхом,  и  уже  в  полусне  ему
мерещились разные картины. Сперва он думал о том, как громко  воет  ветер  и
как больно хлестал бы ему в лицо дождь, если бы он не сидел сейчас  дома,  в
тепле и уюте. Потом мысли его обратились к предстоящей поездке на  рождество
в родные края, к тем, кто близок и дорог его сердцу; как они будут рады  ему
и как счастлива была бы Роза,  если  бы  он  мог  сказать  ей,  что  у  него
появился, наконец, хоть один постоянный пациент и, надо надеяться, будут еще
другие пациенты, и тогда через несколько месяцев он  приедет  снова,  и  они
обвенчаются, и он увезет ее с собою, и она  внесет  свет  и  радость  в  его
одинокий дом и вдохновит его на новые труды. Потом он стал спрашивать  себя,
когда же появится этот первый пациент и появится ли, или, быть может, такова
уж воля провидения, что у него совсем никогда не будет  пациентов;  а  потом
опять подумал о Розе и нечаянно задремал и увидел ее во сне, и, наконец,  ее
веселый, ласковый голос явственно зазвучал у него в ушах, и маленькая нежная
рука легла ему на плечо.
     На плечо ему и в самом деле опустилась рука, но совсем не  маленькая  и
не нежная: она принадлежала толстому мальчишке с круглой, как шар,  головой,
которого приход определил помогать  доктору,  бегать  по  его  поручениям  и
разносить больным лекарства; за услуги мальчишке полагалось  вознаграждение:
шиллинг в неделю и стол. Но некому было носить лекарства и некуда  бегать  с
поручениями,  а  потому  мальчишка  все  свое  свободное  время  -  примерно
четырнадцать часов в сутки - занимался тем,  что  потихоньку  таскал  мятные
лепешки, наедался до отвала и спал.
     - Леди... вас леди спрашивает, сэр! -  шептал  мальчик,  тряся  спящего
хозяина за плечо.
     - Какая леди? - вскакивая, крикнул наш друг; не вполне понимая, сон это
или явь, он едва ли удивился бы, если бы увидел перед собой  Розу.  -  Какая
леди? Где?
     -  Там,  сэр!  -  ответил  мальчик,  показывая  на  застекленную  дверь
кабинета; круглое лицо его выражало величайший страх перед столь необычайным
событием, как появление пациента.
     Доктор  поглядел  в  сторону  двери  и  вздрогнул,   пораженный   видом
неожиданной посетительницы.
     Это была женщина на редкость высокого роста,  в  глубоком  трауре;  она
стояла так близко к двери, что лицо ее почти касалось стекла. Словно  затем,
чтобы ее нельзя было узнать, голову и плечи окутывал черный  платок  и  лицо
скрывала густая черная вуаль. Стояла она очень прямо,  отчего  казалась  еще
выше, и хотя врач чувствовал взгляд, в  упор  устремленный  на  него  из-под
черной вуали, она не шелохнулась, словно и не заметила, что он  обернулся  и
смотрит на нее.
     - Вы пришли за советом? - спросил он не без колебания,  отворяя  дверь.
Дверь открывалась внутрь,  и  когда  доктор  потянул  ее  к  себе,  странная
посетительница не двинулась с места.
     В ответ она только слегка наклонила голову.
     - Войдите, пожалуйста, - сказал врач.
     Незнакомка  шагнула  вперед,  потом,  к  неописуемому  ужасу  мальчика,
обернулась в его сторону и остановилась в нерешительности.
     - Выйди, Том, - сказал доктор мальчику, чьи круглые глаза во время этой
короткой сценки готовы были выскочить из орбит. - Задерни  шторку  и  закрой
дверь.
     Том задернул зеленую шторку на двери, вышел  в  кабинет,  притворил  за
собою дверь и тотчас приник большим круглым глазом к замочной скважине.
     Доктор  пододвинул  кресло  поближе   к   огню   и   знаком   предложил
посетительнице сесть. Таинственная гостья медленно подошла к  креслу.  Яркий
отблеск пламени упал на черное платье, и доктор увидел, что подол  мокрый  и
забрызган грязью.
     - Вы промокли, - сказал он.
     - Да, - негромким низким голосом произнесла незнакомка.
     - Я вижу, вы больны? - сочувственно спросил доктор, услышав в ее голосе
страдание.
     - Да, - был ответ, - я очень больна. Но не телом, а душою. Не для  себя
я пришла, не мне нужна ваша помощь, - продолжала незнакомка. - Если бы недуг
терзал мое тело, я не вышла бы из дому одна в такой  поздний  час,  в  такую
непогоду; будь я больна, бог свидетель, ровно через двадцать четыре часа я с
радостью слегла бы и молилась только о том, чтобы умереть. Я пришла  умолять
вас о помощи ради другого человека, сэр. Быть может, я  безумна,  что  прошу
для него помощи... да, наверно, так; но  в  долгие  бессонные  ночи,  полные
тоски и слез, эта мысль неотступно преследовала меня; и хотя даже я понимаю,
что надежды нет и никто не в силах спасти его, от одной мысли опустить его в
могилу, даже не позвав на помощь, кровь стынет у меня в жилах!
     Она вся задрожала, и врач видел, что эта дрожь непритворна.
     Искреннее отчаяние странной посетительницы тронуло  молодого  врача  до
глубины души. Он был новичок в своем деле и еще не  научился,  насмотревшись
на горе и муки, ежедневно открывающиеся взору каждого  врача,  не  принимать
слишком близко к сердцу людские страдания.
     - Если тот, о ком вы говорите, находится в столь тяжелом  состоянии,  -
сказал он, поспешно вставая, - нельзя терять ни минуты. Я сейчас же пойду  с
вами. Почему вы не обратились к врачу раньше?
     - Потому что раньше это было бы бесполезно... потому что даже и  теперь
это бесполезно, - ответила женщина, горестно ломая руки.
     С минуту врач  пристально  смотрел  на  черную  вуаль,  словно  пытаясь
разглядеть выражение лица под нею; но вуаль была  слишком  густая  и  совсем
скрывала черты незнакомки.
     - Но вы сами больны, хотя и не сознаете этого, - сказал он мягко.  -  У
вас лихорадка, только она, видно, и  придала  вам  силы  прийти  сюда.  Вот,
выпейте, - продолжал он, наливая ей стакан воды, - придите в себя,  а  потом
как можно спокойнее расскажете мне, что  с  вашим  больным  и  давно  ли  он
страдает от своего недуга. Как только я узнаю все, что мне необходимо знать,
чтобы помочь ему, я тотчас последую за вами.
     Не поднимая вуали, незнакомка поднесла стакан к губам, но  тут  же,  не
отпив ни глотка, отставила стакан и разрыдалась.
     - Я знаю, - промолвила  она  сквозь  слезы,  -  мои  слова  должны  вам
казаться лихорадочным бредом. Мае и  прежде  это  говорили,  и  не  с  такой
добротой, как вы. Я уже немолода; говорят, когда жизнь подходит к концу,  те
немногие годы, что еще осталось прожить, становятся нам еще  дороже;  какими
бы пустыми и жалкими ни казались они стороннему  глазу,  дорожишь  ими  куда
больше, чем теми, что уже прожиты, хоть прошлое и связано с воспоминаниями о
старых, давно умерших друзьях и о юных друзьях -  быть  может,  о  детях,  -
которые покинули тебя, и забыли, и ушли  навсегда,  как  будто  и  они  тоже
умерли. Мне недолго осталось жить, и эти немногие годы должны  бы  быть  мне
вдвойне дороги; но  я  отказалась  бы  от  них  без  малейшего  сожаления...
охотно... с радостью... лишь бы та страшная опасность рассеялась, как дурной
сон. Но я знаю, хоть и счастлива была бы думать иначе, что завтра утром тот,
о ком я вам говорю, будет недосягаем для  человеческой  помощи;  и,  однако,
сегодня вечером, хотя ему грозит гибель, вы не должны его видеть и не можете
ему помочь.
     - Ваше горе и без того велико, - сказал врач после недолгого  молчания,
- и я не хотел бы спорить с вами или допытываться  о  том,  что  вы  жаждете
сохранить в тайне. Но есть в ваших словах противоречие, которое кажется  мне
непостижимым. Человеку грозит смерть, а мне нельзя  его  видеть,  когда  моя
помощь еще может принести  пользу;  вы  опасаетесь,  что  завтра  она  будет
бесполезна, и, однако, хотите, чтобы я пришел завтра! Если  этот  человек  и
вправду так дорог вам, как можно заключить по вашим словам  и  всему  вашему
поведению, почему не  попытаться  спасти  его  теперь,  пока  промедление  и
роковое развитие болезни не сделали это невозможным?
     - Милосердный боже! - рыдая, воскликнула женщина.  -  Как  могут  чужие
люди поверить тому, что даже и мне кажется невероятным? Так вы не придете  к
нему завтра утром, сэр? - прибавила она и поднялась.
     - Я не говорю, что отказываюсь навестить его, -  возразил  врач,  -  но
предупреждаю вас, если  больной  умрет  из-за  того,  что  вы  столь  упорно
настаиваете на этой непонятной отсрочке,  тяжкая  ответственность  ляжет  на
вас.
     - Не на мне лежит бремя ответственности, - горько сказала незнакомка. -
А любую вину, которая лежит на мне, я готова нести и охотно за нее отвечу.
     - Поскольку я не беру на себя никакой  ответственности,  соглашаясь  на
вашу просьбу, - продолжал врач, - я навещу больного утром, если вы  оставите
мне адрес. В какое время можно будет его видеть?
     - Ровно в девять часов, - ответила незнакомка.
     - Простите, что я докучаю вам расспросами, - сказал врач, -  но  сейчас
больной находится на вашем попечении?
     - Нет, - ответила она.
     - Значит, если я дам вам советы относительно ухода за ним  этой  ночью,
вы не сможете помочь ему?
     - Нет, - повторила она срывающимся голосом.
     Врач понял, что дальнейшие расспросы ни к  чему  не  приведут  и  будут
только мучительны для этой женщины: силы покинули  ее,  она  больше  уже  не
могла совладать со своим горем, и на ее страдания тяжело было  смотреть:  он
ограничился тем, что еще  раз  пообещал  прийти  утром  в  назначенный  час.
Посетительница назвала ему дом в глухой части  Уолворта  и  исчезла  так  же
таинственно, как и появилась.
     Легко понять, что столь необычайное посещение глубоко поразило молодого
врача, и он долго раздумывал о том, что же за  странный  недуг  мог  постичь
неведомого больного, но так ни к чему и не пришел. Как и многим из нас,  ему
доводилось  слышать  и  читать   о   загадочных   случаях,   когда   человек
предчувствовал, что в такой-то день и  час  он  умрет,  и  это  предчувствие
сбывалось. Сначала доктор склонен был думать, что, может быть, и ему  сейчас
пришлось встретиться с подобным случаем, но  потом  вспомнил,  что  во  всех
таких рассказах человек терзается предчувствием своей собственной смерти.  А
эта неизвестная женщина говорила не о себе, но о ком-то другом,  о  каком-то
мужчине; и трудно представить себе, чтобы  просто  дурной  сон  или  прихоть
воображения побудили ее говорить о близкой смерти  этого  человека  с  такой
страшной уверенностью. А вдруг его хотят утром убить, и эта женщина  сначала
согласилась стать соучастницей убийства и дала  клятву  молчать,  но  теперь
раскаялась и, если  не  в  ее  власти  отвести  грозящую  жертве  опасность,
решилась  по  крайней  мере  попытаться  сохранить  несчастному   жизнь,   в
назначенный час послав на помощь врача?  Но  неужели  нечто  подобное  может
произойти на  расстоянии  всего  двух  миль  от  столицы?  Самая  мысль  эта
показалась доктору слишком нелепой и дикой, и он тут же ее отверг. Потом  он
вновь подумал, что, может быть, разум бедной женщины помутился; и,  так  как
это  было  единственное  сколько-нибудь  удовлетворительное  объяснение,  он
упорно цеплялся за мысль, что его странная посетительница безумна. Однако  у
него сразу же  возникли  некоторые  сомнения,  и  после,  всю  ту  долгую  и
томительную бессонную ночь, они снова и снова приходили ему на ум; как он ни
старался, он не мог отогнать от себя образ женщины под черной вуалью.
     Предместье Уолворт  и  особенно  его  окраина,  наиболее  удаленная  от
Лондона, даже и в наши дни представляет собою  лишь  горсточку  разбросанных
жалких домишек, а тридцать пять лет тому назад это  безотрадное  место  было
почти необитаемо; немногочисленные тамошние жители пользовались сомнительной
репутацией;  одни  поселились  там  по  бедности,  другие  -   потому,   что
предпочитали скрывать свои занятия и образ жизни от людских взоров.  Большая
часть  домов  появилась  позднее,  спустя  несколько  лет,  а  те,  что  уже
существовали тогда, рассеянные в беспорядке  поодаль  друг  от  друга,  были
бесконечно убоги и жалки.
     Самая местность, по которой в то утро шагал  молодой  врач,  отнюдь  не
способна была придать ему бодрости или рассеять гнетущую тревогу,  вызванную
предстоящим визитом. Свернув с шоссе, он  должен  был  извилистыми  тропками
пробираться  через  болото;  кое-где  стояли   развалившиеся,   полусгнившие
хибарки, они рассыпались в прах и никто не пытался их чинить. Порою тропинка
вела мимо чахлого дерева или стоячего пруда,  вздувшегося  после  вчерашнего
ливня; изредка  попадался  жалкий  огород  или  садик  с  подобием  беседки,
сколоченной  из  нескольких  старых  досок,   обнесенный   полуразвалившимся
забором, кое-как подправленным при помощи кольев,  выдернутых  из  соседских
изгородей; и все это красноречиво свидетельствовало о бедности хозяина  и  о
том, как мало угрызений совести испытывал он, пользуясь для своих нужд чужой
собственностью. Изредка на пороге  грязного  домишки  появится  растрепанная
женщина, выплеснет содержимое ведра  или  кастрюли  в  канаву  или  визгливо
позовет крохотную оборванную девочку, которая ухитрилась отойти на несколько
шагов от дома,  шатаясь  под  тяжестью  изжелта-бледного  младенца  немногим
поменьше, чем она сама; кроме этого, почти незаметно признаков жизни;  и  то
немногое, что можно разглядеть в сыром тумане, нависшем  над  всей  округой,
выглядит столь же уныло и безотрадно, как все описанное нами выше.
     Молодой доктор долго брел по грязи и лужам, снова  и  снова  спрашивал,
как разыскать то место, которое  ему  назвали  накануне,  выслушал  в  ответ
множество невразумительных и противоречивых объяснений и, наконец,  очутился
перед нужным ему домом. Это оказалась небольшая, приземистая постройка в два
этажа, с виду еще более запущенная и мрачная, чем все те, какие  он  миновал
на пути сюда. Верхнее окно плотно закрывала старая желтая  занавеска,  внизу
ставни были затворены, но не заперты на засов. Дом этот стоял особняком,  на
повороте узкой тропинки, и нигде поблизости не видно было другого жилья.
     Если мы скажем, что  доктор  в  нерешимости  прошел  мимо,  прежде  чем
заставил себя вернуться в этому дому  и  взяться  за  дверной  молоток,  это
отнюдь не должно вызвать улыбку даже у самого храброго читателя.  Лондонская
полиция в те дни была совсем не та, что нынешняя;  никто  еще  не  увлекался
застройкой,  средства  передвижения  оставляли  желать  лучшего,  а   потому
отдаленные пригороды совсем еще не были связаны с городом, и многие  из  них
(а Уолворт  в  особенности)  служили  убежищем  для  преступников  и  темных
личностей. Даже самые людные и оживленные улицы Лондона в ту пору освещались
плохо, а такие места, как