надцать лет  назад  авторитеты  в
матримониальных делах считали  положение  младшей  мисс  Уиллис  уже  весьма
близким  к  критическому;  что  же  касается  старшей  из  сестер,  то   она
решительно" была признана безнадежной. Но так или иначе девицы Уиллис наняли
в нашем приходе дом - и тотчас же  закипела  работа;  все  заново  побелили,
перекрасили, переклеили,  стены  в  комнатах  обшили  деревянными  панелями,
мраморные доски вымыли, каминные  решетки  сняли,  а  вместо  них  поставили
медные дверцы, такие блестящие, что в  них  можно  было  смотреться,  как  в
зеркало; в садике за домом посадили четыре  дерева,  в  садике  перед  домом
усыпали  гравием  дорожки;  привезли  несколько  фургонов  нарядной  мебели,
навесили  на  окна  шторы;  мастера,  чьими  руками  совершались   все   эти
приготовления, починки  и  переделки,  поделились  с  соседскими  служанками
своими впечатлениями насчет того, что сестры Уиллис устраиваются на  широкую
ногу;  служанки  рассказали  об   этом   своим   госпожам,   госпожи   своим
приятельницам, и вскоре по всему приходу прошла молва, что в доме  N  25  на
Гордон-Плейс   поселяются   четыре   незамужних   обладательницы   огромного
состояния.
     Наконец, девицы Уиллис переехали, и жизнь пошла своей чередой. Дом  мог
служить образцом аккуратности и четыре мисс Уиллис  тоже.  Все  в  нем  было
церемонным, чопорным, холодным - и  четыре  мисс  Уиллис  тоже.  Никогда  не
случалось, чтоб хоть один стул оказался не там, где ему  надлежало  быть;  и
никогда не случалось, чтобы хоть одна мисс  Уиллис  оказалась  не  там,  где
надлежало быть ей. В один и тот же час они всегда сидели на одних и  тех  же
местах и занимались одним и тем же делом. Старшая мисс Уиллис вязала, вторая
рисовала, две младшие играли в четыре  руки  на  фортепьяно.  Казалось,  они
сговорились скоротать зиму жизни вместе, и с тех  пор  ни  одна  из  них  не
существует сама по себе. Они были точно три грации, которых вдруг  стало  на
одну больше, - три парки с прибавлением четвертой,  -  сиамские  близнецы  в
удвоенном количестве. У старшей мисс Уиллис разливалась желчь - и тотчас  же
у всех четырех мисс Уиллис  наблюдалось  разлитие  желчи.  На  старшую  мисс
Уиллис нападала хандра и  молитвенное  усердие  и  все  четыре  мисс  Уиллис
принимались хандрить и усердствовать в молитвах.  То,  что  делала  старшая,
служило примером для всех остальных; то,  что  делал  кто-либо  посторонний,
становилось  предметом  дружного  осуждения.  Так  они  и  жили  потихоньку,
блаженствуя в своем ледяном спокойствии  и  время  от  времени  подмораживая
соседей, так как им случалось и выезжать в гости и  "запросто"  принимать  у
себя. Три года миновали подобным образом  -  и  вдруг  произошло  совершенно
необычайное и непредвиденное событие. В доме девиц Уиллис появились признаки
весны; мороз понемногу спал, и началась бурная оттепель. Возможно  ли!  Одна
из четырех мисс Уиллис сделалась невестой!
     Откуда взялся будущий муж, какие чувства могли воспламенить  беднягу  и
какая нить рассуждений помогла девицам Уиллис дойти  до  мысли,  что  кто-то
может жениться на одной из них, не став при этом мужем всех  четырех,  -  на
эти сложные вопросы мы не беремся ответить; но  истина  такова,  что  мистер
Робинсон (джентльмен с положением, солидным окладом  по  должности  и  сверх
того некоторыми личными средствами) был принят в доме,  -  что  четыре  мисс
Уиллис получали от упомянутого мистера Робинсона  обычные  в  таких  случаях
знаки внимания, - что соседи из кожи вон лезли, стараясь дознаться,  которая
именно из  четырех  мисс  Уиллис  является  счастливой  избранницей,  и  что
трудностей, связанных с решением этой задачи, ничуть не уменьшило заявление,
сделанное старшей мисс Уиллис: "Мы выходим замуж за мистера Робинсона".
     Случай был в самом  деле  незаурядный.  Сестер  настолько  привыкли  не
отделять друг от друга, что весь переулок - не исключая даже старой  леди  -
положительно изнывал от любопытства. Вопрос обсуждался на  каждом  маленьком
сборище, за карточным ли столом,  за  чашкой  ли  чая.  Пожилой  джентльмен,
увлекавшийся разведением шелковичных червей, не колеблясь, высказал  твердую
уверенность в том, что мистер Робинсон - выходец с Востока и в его намерения
входит жениться на всех четырех сестрах сразу; прочие же обитатели  переулка
глубокомысленно качали головами, считая все дело в высшей степени загадочным
и выражая надежды на благополучный его исход; разумеется, все  это  выглядит
очень странно, но было бы невеликодушно  выносить  какие-либо  суждения,  не
имея для того вполне твердых оснований, и во всяком случае все  мисс  Уиллис
уже достаточно взрослые, чтобы отвечать за свои поступки, и в  конце  концов
кому какое дело, и так далее и тому подобное.
     Но вот в одно прекрасное утро, ровно без четверти восемь, две кареты со
стеклами подъехали к дому девиц Уиллис, куда уже за  десять  минут  до  того
прибыл  в  кэбе  мистер  Робинсон,  одетый  в  голубой  фрак  и  казимировые
панталоны, каковой костюм дополнялся бальными  туфлями,  белоснежным  шейным
платком и перчатками светлой кожи.  По  свидетельству  служанки  из  "N  23,
которая как раз в это время подметала  крыльцо,  его  поведение  говорило  о
крайней  взволнованности.  Из  того  же  источника  не  замедлили  поступить
сведения, что кухарка, отворившая дверь, была в щегольском  головном  уборе,
украшенном бантом небывалых размеров и нимало не похожем на скромный  чепец,
предписанный домашними правилами  девиц  Уиллис  для  обуздания  прихотливых
вкусов, проявляемых обычно домашней прислугой женского пола.
     Новость быстро распространилась от дома к дому. Было  совершенно  ясно,
что   торжественный   день   наступил.   Все   население   переулка   заняло
наблюдательные посты у прикрытых шторами окон верхних и нижних  этажей  и  с
нетерпением ожидало развития событий.
     Наконец, дверь  дома  девиц  Уиллис  отворилась;  отворилась  и  дверца
передней кареты. Два джентльмена и соответственно две дамы  -  должно  быть,
ближайшие друзья. Стукнула подножка, хлопнула  дверца,  карета  отъехала,  и
вторая заняла ее место.
     Снова отворилась парадная дверь -  переулок  затаил  дыхание...  мистер
Робинсон под руку со старшей мисс Уиллис! "Я так и думала, - сказала дама из
N 19, - я всегда говорила, что он женится на старшей". - "Ну, знаете ли!"  -
воскликнула молодая дама из N 18, обращаясь к молодой даме из N 17. "Да  уж,
знаете ли!" отозвалась молодая дама из N 17, кивая молодой  даме  из  N  18.
"Это просто неслыханно!" - вскричала неопределенных лет старая дева из N 16,
присоединяясь к их разговору. Но  как  описать  общее  изумление,  когда  на
глазах у целого переулка мистер Робинсон подсадил в карету всех четырех мисс
Уиллис одну за другой, а затем и сам втиснулся в уголок, после  чего  вторая
карета резво покатила вслед за первой, которая в свою очередь  резво  катила
прямо  к  приходской  церкви.  Как   передать   замешательство,   охватившее
священника, когда все четыре мисс Уиллис преклонили колена перед  алтарем  и
вполне внятно стали повторять обеты, предусмотренные брачной церемонией, - и
какими словами изобразить смятение, поднявшееся, когда (уже после того,  как
были устранены возникшие в  силу  этого  затруднения  и  обряд  благополучно
пришел к концу) все четыре мисс Уиллис ударились  в  слезы,  так  что  стены
божьего дома загудели от их дружных рыданий!
     Однако знаменательное событие ничего не изменило в  жизни  сестер;  они
продолжали - теперь уже вкупе с мистером Робинсоном - жить в том же доме,  и
замужняя  сестра,  кто  бы  она  ни  была,  по-прежнему  никогда  нигде   не
показывалась иначе, как в обществе трех остальных а потому весьма  вероятно,
что соседям так и не  пришлось  бы  выяснить,  которая  же  из  мисс  Уиллис
сделалась миссис Робинсон, если бы не одно весьма деликатное обстоятельство,
возможное, впрочем, даже в лучших семьях. На исходе  третьей  четверти  года
свет истины забрезжил, наконец, перед обитателями переулка, и  об  известном
вопросе стали говорить, как  о  чем-то  само  собой  разумеющемся,  проявляя
особый интерес к здоровью миссис Робинсон - урожденной мисс  Уиллис-младшей.
Каждое утро, часов в девять-десять, то одна, то другая  соседская  служанка,
взбежав на крыльцо дома N 25, спешила передать "привет от хозяйки, и  нельзя
ли узнать, как чувствует себя сегодня миссис  Робинсон".  На  что  неизменно
следовал ответ: "Привет от миссис Робинсон, и скажите, что настроение у  нее
бодрое и чувствует она себя не хуже, чем вчера". Не слышались  больше  звуки
фортепьяно, отложены были спицы,  заброшено  рисованье,  и  любимой  забавой
всего семейства стало изготовление швейных изделий миниатюрнейшего  размера.
В гостиной теперь не всегда царил прежний образцовый порядок, и, явившись  с
визитом  в  утренний  час,  можно  было  увидеть  на  столе,  под   небрежно
наброшенной газетой,  два-три  крохотных  чепчика,  чуть  побольше,  чем  на
средней величины куклу, с узким кружевцем, вшитым сзади в форме подковы, или
же белое платьице несообразной с шириною длины, с  тесемочками  у  ворота  и
оборкой на подоле; а однажды нам на  глаза  попалась  длинная  полоса  белой
материи с голубой каймой по краям, назначение  которой  мы  никак  не  могли
угадать. Затем прошел  слух,  что  местного  эскулапа,  мистера  Доусона  из
углового дома, где над входом висит разноцветный фонарь, чаще прежнего стали
беспокоить по ночам; и, наконец, однажды, в третьем часу  утра,  переполошив
весь переулок, к дверям миссис Робинсон подъехал  извозчичий  экипаж,  и  из
него вылезла толстая старуха в накидке и ночном чепце,  с  узелком  в  одной
руке и деревянными калошами в другой, всем своим видом показывавшая, что  ее
только что подняли с постели ввиду неотложной надобности.
     Утром, выйдя на улицу, мы увидели, что дверной молоток  обмотан  старой
лайковой перчаткой, и по своей неопытности (мы в  то  время  еще  не  успели
обзавестись семьей) никак не могли понять, что бы это могло значить, пока не
услышали голос старшей мисс  Уиллис,  с  величайшим  достоинством  самолично
отвечавшей на очередной вопрос: "Привет от меня,  и  передайте,  что  миссис
Робинсон чувствует себя как нельзя лучше и  малютка  тоже".  Тем  самым  все
разъяснилось для нас, как и для  прочих  обитателей  переулка,  и  нам  даже
показалось странным, как это мы раньше не догадались, в чем дело.

        ГЛАВА IV  
                       Выборы приходского надзирателя

                              Перевод В. Топер

     Недавно в нашем приходе имело место знаменательное событие. Закончилась
ожесточенная борьба; совершился переворот, поставивший все вверх дном.  Была
одержана блистательная победа, о которой страна или, скажем,  приход  -  это
все едино - долго будет хранить память.  У  нас  состоялись  выборы:  выборы
приходского надзирателя. Приверженцы старой системы надзора были разгромлены
в своей цитадели, и поборники новых  великих  принципов  окончательно  взяли
верх.
     Наш приход, как и все другие приходы, - это свой обособленный мирок,  и
не со вчерашнего дня он расколот на две партии; и  хотя  вражда  между  ними
порой и утихала, она неизменно вспыхивала  с  удвоенной  силой,  как  только
представлялся удобный случай. Вокруг местных налогов - на  ночных  сторожей,
на бедных, на церковь, на освещение улиц, починку мостовых, вывоз нечистот -
то и дело разгоралась жаркая битва, а беспощадность, с какой  велась  борьба
по вопросам опек и, просто не поддается описанию.
     Лидер правящей партии -  испытанный  покровитель  церковных  старост  и
стойкий защитник попечителей живет по соседству  с  нами.  Этому  почтенному
старцу принадлежат с полдюжины домов на нашей стороне  улицы,  и  он  всегда
ходит по другой, откуда  особенно  удобно  сразу  охватить  взором  все  его
владения. Он высок ростом, сухопар и костляв,  у  него  острые,  пронырливые
глазки и пытливый  нос,  самой  природой  предназначенный  для  того,  чтобы
соваться в чужие дела. Он глубоко  сознает  свою  ответственность  за  жизнь
прихода и весьма  высокого  мнения  об  ораторском  искусстве,  коим  он  на
собраниях услаждает  слух  прихожан.  Кругозор  его  мы  назвали  бы  скорее
ограниченным, чем широким, а взгляды - скорее косными, чем  передовыми.  Ему
случалось ратовать за свободу печати, но  он  же  требует  отмены  гербового
сбора на периодические издания, ибо, говорит он, ежедневные газеты,  которые
ныне взяли на откуп  общественное  мнение,  никогда  полностью  не  печатают
отчетов о приходских  собраниях.  Он  надеется,  что  его  не  заподозрят  в
себялюбивых побуждениях, но ведь нельзя же отрицать, что есть такие  речи  -
хотя бы, к примеру, его собственная знаменитая речь о жалованье  пономарю  и
обязанностях оного, - которые публика прочла бы не только  с  удовольствием,
но и с пользой для себя.
     Самый главный  его  соперник  в  общественной  деятельности  -  капитан
Пардей, тот самый отставной моряк, которого  мы  уже  отрекомендовали  нашим
читателям. Так как моряк решительный противник законной власти, кем  бы  она
ни  была  представлена,  а  наш  друг  -  неизменный  приверженец   таковой,
опять-таки вне зависимости от  личных  качеств  ее  носителей,  то  надо  ли
удивляться, если между ними частенько  происходят  жестокие  стычки.  По  их
милости  четырнадцать  раз  в  церковном  совете  дебатировался  вопрос   об
отоплении  церкви  водой  вместо  угля;  и  оба  оратора  произносили  столь
пламенные речи о свободе и бюджете, о расточительстве и  горячей  воде,  что
весь приход пребывал в крайнем возбуждении. В  другой  раз  капитан,  состоя
членом инспекционной комиссии, после обследования  работного  дома  выдвинул
против своего врага, бывшего в то время попечителем, ряд  тяжких  обвинений,
открыто заявил о том, что  отказывает  в  доверии  нынешним  властям,  и,  в
частности, потребовал обнародования рецепта, по которому варят похлебку  для
бедных "с приложением всех относящихся к сему бумаг". Попечитель  решительно
отверг это требование; он подкрепил свои доводы ссылками на  прецеденты,  на
прочно установившийся обычай и отказался предъявить бумаги на том основании,
что всякое служение обществу станет невозможным, если  бумаги  столь  сугубо
частного свойства, как те, которыми обмениваются смотритель работного дома и
стряпуха, будут вытаскивать на свет божий  по  первому  слову  любого  члена
совета. Резолюция была отклонена большинством в два голоса;  тогда  капитан,
никогда не признающий себя побежденным, внес новое предложение - о  создании
комиссии для расследования всего вопроса в  целом.  Дело  приняло  серьезный
оборот;  бесконечные  дебаты  происходили  и  на  собраниях  прихожан  и  на
заседаниях совета; ораторы произносили речи, отражали нападки, переходили на
личности, давали объяснения, и страсти разгорались  все  сильнее,  пока  под
самый конец, когда уже казалось, что решение вот-вот  будет  принято,  члены
совета  не  спохватились,  что  они  безнадежно  запутались  в   процедурных
тонкостях  и  что  из  этого  тупика  им  не  выбраться,  не  уронив  своего
достоинства. Поэтому прения были прекращены, вопрос остался открытым, и  все
с важностью разошлись, очень довольные тем, что потрудились на славу.
     Таково было положение в нашем приходе  недели  две  тому  назад,  когда
скоропостижно скончался Симмонс, приходский надзиратель. Бедняга надорвался,
водворяя в карцер сильно захмелевшую пожилую обитательницу  работного  дома.
Уже ослабленный преклонным возрастом организм не выдержал такого потрясения,
тем более что  незабвенный  покойник,  ревностно  и  неутомимо  руководивший
пожарной командой, схватил жестокую простуду, нечаянно направив  струю  воды
не на огонь, а на собственную особу; и вот к исходу  второго  дня  церковный
совет получил весть о том, что Симмонс приказал долго жить.
     Не успел покойный надзиратель испустить последний вздох, как  появились
претенденты на освободившуюся должность, причем все они, домогаясь поддержки
избирателей,  преимущественно  восхваляли   свою   многосемейность,   словно
должность приходского надзирателя была  учреждена  с  единственной  целью  -
содействовать размножению человеческой породы. "Голосуйте за  Банга!  Пятеро
детей!", "Голосуйте за Гопкинса! Семеро детей!!",  "Голосуйте  за  Тимкииса!
Девятеро детей!!!" Подобные воззвания, выведенные черными буквами по  белому
полю, во множестве красовались на стенах домов и в окнах больших  лавок.  По
общему мнению, победа должна была достаться Тимкинсу: несколько  многодетных
матерей уже почти обещали ему свою поддержку, и девятка ребятишек несомненно
выиграла бы гонки, не появись внезапно  новый  плакат,  возвестивший  о  еще
более достойном кандидате: "Голосуйте за Спраггинса!  Десять  человек  детей
(из них пара двойняшек) и жена!!!" Кто мог устоять перед этим? Десяток детей
и сам по себе покорил бы все сердца, а тут  еще  вдобавок  прихотливая  игра
природы, о  которой  так  трогательно  сообщалось  в  скобках,  и  не  менее
трогательное упоминание о супруге кандидата! Никто не  сомневался  в  исходе
выборов. Спраггинс сразу стал фаворитом, и личное участие миссис Спраггинс в
предвыборной кампании (причем каждый мог воочию убедиться, что  в  недалеком
будущем следует ожидать нового прибавления семейства) еще подогрело всеобщие
симпатии к нему. Остальные кандидаты, кроме одного только Банга, отчаявшись,
вышли из игры. День выборов был назначен; и та и другая сторона энергично  и
настойчиво вербовала голоса.
     Виднейшие   прихожане,   разумеется,   тоже   заразились   лихорадочным
волнением, которое всегда царит в предвыборные дни. Что касается прекрасного
пола, то большинство прихожанок с самого начала высказались  за  кандидатуру
Спраггинса; поддержал ее и экс-попечитель на том  основании,  что  должность
приходского  надзирателя  спокон  веку   достается   отцам   многочисленного
семейства; нельзя не сознаться, что в  других  отношениях  Спраггинс  своему
сопернику и в подметки не годится, но все же это давний обычай, и совершенно
незачем давние обычаи нарушать. Отставной  моряк  только  того  и  ждал.  Он
немедленно объявил себя приверженцем Банга, самолично  обходил  избирателей,
писал на Спраггинса пасквили  и  уговорил  своего  мясника  наценить  их  на
деревянные спицы, которыми скрепляют куски туши, и выставить  для  всеобщего
обозрения в витрине;  свою  соседку,  старую  леди,  он  чуть  не  довел  до
сердечного   припадка,   разоблачая   чудовищные   злодеяния    покровителей
Спраггинса; он кидался как угорелый во все стороны - вправо и влево, вверх и
вниз,  взад  и  вперед,  и  здравомыслящие  жители  прихода  в  один   голос
предсказывали, что он задолго до выборов умрет от воспаления мозга.
     Наконец, день выборов наступил. Это уже была не просто борьба за одного
из соперничающих  кандидатов,  а  решающий  бой  между  правящей  партией  и
оппозицией. Вопрос стоял так: либо тлетворное влияние  попечителей,  засилие
церковных старост и вопиющий деспотизм приходского письмоводителя  превратят
выборы в пустую  формальность  и  церковный  совет  навяжет  приходу  своего
ставленника, дабы тот выполнял волю совета и проводил его политику,  -  либо
прихожане,   бесстрашно   отстаивая   свои   неоспоримые   права,    изберут
собственного, независимого приходского надзирателя.
     Выдвижение кандидатов должно было состояться  в  ризнице,  но  набежала
такая огромная толпа любопытных, что решили  перейти  в  церковь,  и  там  с
надлежащей  торжественностью  и  открылось  собрание.  Появление   церковных
старост и попечителей  -  нынешних  и  отставных,  -  за  которыми  следовал
Спраггинс, возбудило всеобщее настороженное  внимание.  Спраггинс  -  щуплый
человечек в порыжелом черном сюртуке, с длинным бледным  лицом,  всем  своим
видом выражал усталость и заботу, что