могли мириться с рядами померанцевых деревьев в
кадках на дворе банка или, еще того хуже, с купидоном над кассой. А ведь так
оно и было на самом деле. И хотя  купидона  замазали  штукатуркой,  его  все
равно отлично было видно на потолке; одетый как нельзя более откровенно,  он
с утра  до  вечера  прицеливался  сверху  к  деньгам  (что,  вообще  говоря,
свойственно купидонам).  Да,  конечно,  банк  Теллсона  на  Ломберд-стрит  в
Лондоне потерпел бы неминуемый крах из-за этого юного язычника, чему  немало
способствовал бы также и глубокий альков за тяжелыми драпировками, здесь же,
за спиной бессмертного шалуна, и  громадное  зеркало  в  стене,  да  и  сами
банковские служащие, отнюдь не старые и чуть что готовые пуститься  в  пляс,
тут же, на людях. Однако парижская контора  Теллсона  отлично  уживалась  со
всем  этим,  и  пока  все  шло  мирно  и  гладко,  никого  не  пугала  такая
легкомысленная обстановка и никто не требовал своих вкладов обратно.
     Какие вклады будут теперь  изъяты  из  банка,  какие  так  и  останутся
невостребованными, забытыми; сколько серебра, золота и драгоценностей  будет
лежать в подвалах Теллсона, постепенно теряя свой  блеск,  в  то  время  как
люди, отдавшие их на хранение, будут гнить в тюрьмах, а иных постигнет лютая
смерть; сколько текущих  счетов,  так  и  оставшихся  незакрытыми,  Теллсону
придется захватить с собою на тот свет, - этого еще никто не мог сказать,  и
сам мистер Джарвис Лорри тщетно ломал  голову  весь  вечер,  стараясь  найти
какие-то концы. Он сидел у только что затопленного камина  (в  этот  ужасный
голодный год холода наступили рано), и такая  мрачная  тень  лежала  на  его
честном мужественном лице, что и тень от висячей лампы и причудливые тени от
мебели, стоящей в комнате, отступали перед этим мраком,  ибо  это  был  мрак
ужаса, от которого содрогалась душа.
     Мистер Лорри поселился в банке из преданности фирме, ибо за долгие годы
своей службы он сросся с ней наподобие старого плюща, врастающего корнями  в
стены. С тех пор как главное здание заняли патриоты, здесь стало  более  или
менее безопасно, но честный, преданный старик вовсе и не рассчитывал на это.
Он  поступил  так,  как  диктовало  ему  чувство  долга,  и  никаких  других
соображений у него не было. Против окон банка,  по  ту  сторону  двора,  под
крытой колоннадой, где когда-то теснились ряды экипажей и где и  сейчас  еще
стояло  несколько  карет  и  колясок  бежавшего  монсеньера,  два  громадных
пылающих факела были прикреплены к выступам двух крайних  колонн,  а  рядом,
под открытым небом, в  круге  света,  отбрасываемого  факелами,  громоздился
большой точильный круг; это было очень нескладное  сооружение,  его,  должно
быть, смастерили кое-как, наспех, в соседней кузнице  или  еще  какой-нибудь
мастерской, и притащили сюда. Мистер Лорри встал,  подошел  к  окну,  бросил
взгляд на  это  безобидное  приспособление,  передернулся  и,  закрыв  окно,
вернулся к своему креслу у камина. До сих пор у него было открыто не  только
окно, но и наружные ставни; сейчас он закрыл и то и другое, и все  равно  он
весь дрожал как в ознобе.
     Из-за высокой ограды с чугунными воротами  доносился  с  улицы  обычный
городской шум, но сегодня в  него  врывались  такие  страшные,  исступленные
вопли, словно чьи-то дикие,  отчаявшиеся  нечеловеческие  голоса  взывали  к
небу.
     - Господи боже! - прошептал мистер Лорри, сжимая руки. - Какое счастье,
что никого из близких и дорогих мне людей нет сегодня в этом ужасном городе.
Смилуйся, боже, надо всеми, кому грозит опасность!
     Через несколько минут у ворот раздался трезвон.
     "Вот, опять они пришли!" - подумал мистер Лорри и замер, прислушиваясь.
Он знал, что во дворе сейчас поднимется шум и  возня,  но  до  него  донесся
только стук захлопнувшихся ворот, и все снова стихло.
     К чувству ужаса, которое он  не  мог  в  себе  побороть,  примешивались
теперь тревожные опасения за банк - в эту ночь всего можно было ожидать, ибо
город был  охвачен  безумием.  Банк  хорошо  охранялся,  и  он  решил  пойти
поговорить с верными сторожами, на которых вполне можно было положиться,  но
только успел подняться с кресла, как дверь в  кабинет  распахнулась,  и  две
знакомые фигуры стремительно бросились к нему. Мистер Лорри так и обомлел  и
бессильно упал в кресло.
     Люси с отцом! Люси в отчаянье простирала к нему руки, устремив на  него
молящий взор, и на лице ее точно застыло то хорошо знакомое  ему  мучительно
недоумевающее выражение, - в котором сейчас было что-то до того хватающее за
сердце, как будто сама душа ее молила, вопрошала и заклинала судьбу  в  этот
страшный для нее час.
     - Что, что такое? - не веря своим глазам, едва выговорил мистер  Лорри.
- Что это значит? Люси! Манетт! Что случилось? Как вы попали сюда? Зачем?
     Не сводя с него умоляющих  глаз,  бледная,  обезумевшая  от  горя  Люси
бросилась к нему на грудь.
     - О мой дорогой друг! Моего мужа...
     - Что с вашим мужем, Люси?
     - Чарльза...
     - Что с Чарльзом?
     - Он здесь...
     - Как здесь, в Париже?
     - Здесь вот уже несколько дней - три, четыре, не могу вспомнить, у меня
как-то все путается... Он уехал тайком, из чувства долга,  его  задержали  у
заставы и отправили в тюрьму.
     Старик невольно ахнул. В ту же минуту у ворот снова раздался трезвон, и
во дворе послышался гвалт, шум и топот ввалившейся толпы.
     - Что это за шум? - спросил доктор, подходя к окну.
     - Не смотрите, Манетт! Заклинаю вас, не открывайте ставни!
     Доктор обернулся и, не  отнимая  руки  от  задвижки,  запиравшей  окно,
сказал с невозмутимой улыбкой:
     - В этом городе, дорогой друг, меня никто пальцем не тронет. Моя  жизнь
заколдована. Я - бывший узник Бастилии. Ни у одного патриота в Париже, -  да
что я говорю - в Париже! во всей Франции не поднимется на меня рука. Всякий,
узнав, что я сидел в Бастилии, бросится душить меня в  своих  объятиях.  Что
вы, меня здесь будут на руках носить! Я  за  свои  былые  мученья  пользуюсь
теперь таким почетом, что нас  беспрепятственно  пропустили  через  заставу,
дали нам все сведения о Чарльзе и доставили сюда. И я знал, что  так  будет,
знал, что я смогу вызволить Чарльза. И так я и говорил Люси. Да, но что  это
за шум? - И он дернул задвижку.
     - Не смотрите! - вне себя закричал мистер Лорри. - Нет,  Люси,  дорогая
моя, не подходите туда! - И он обхватил ее  рукой  за  плечи  и  держал,  не
отпуская. - Не дрожите так, милочка моя! Клянусь вам,  у  меня  нет  никаких
сведений о том, что с Чарльзом случилось что-то дурное, я и понятия не имел,
что он здесь, в этом ужасном городе. Куда его отправили, в какую тюрьму?
     - В Лафорс.
     - В Лафорс! Люси, дитя мое, мужайтесь, наберитесь терпения!  Вы  всегда
были терпеливой, мужественной, так вот возьмите себя в руки,  успокойтесь  и
делайте то, что я вам скажу! Поверьте мне, от этого зависит гораздо  больше,
чем я могу вам сказать. Вы сегодня ничего  не  можете  сделать,  вам  отсюда
никуда нельзя выходить. Я говорю вам это потому, что я знаю - как бы вам  ни
было трудно, вы ради Чарльза сделаете то, о чем я  вас  сейчас  попрошу.  Вы
будете меня слушаться во всем. Так  вот,  вы  сейчас  успокоитесь  и  будете
отдыхать. Позвольте, я провожу вас в соседнюю комнату, мне надо поговорить с
глазу на глаз с вашим отцом, и сейчас же. Жизнь и смерть не в  наших  руках,
но медлить нельзя ни минуты.
     - Я подчиняюсь вам. Я вижу по вашему лицу, что мне  ничего  другого  не
остается. Я верю, что вы меня не обманываете.
     Старик обнял ее и поспешил увести в свою спальню, запер дверь на ключ и
чуть не бегом вернулся к доктору, открыл окно, приподнял ставню и,  опершись
на плечо доктора, выглянул вместе с ним во двор.
     Они увидели толпу мужчин и женщин; их было не так много, человек  сорок
- пятьдесят, и все они толпились в другом конце двора. Люди, в  распоряжении
которых сейчас находился дом, впустили их в ворота, и они  все  бросились  к
точильному станку, - его, по-видимому, нарочно поставили здесь, во дворе,  в
таком отгороженном, уединенном месте.
     Но для чего, для какого страшного дела!
     У точильного круга была двойная рукоятка с ручками  в  обе  стороны,  и
двое всклокоченных мужчин, с силой налегая на них, крутили  его  с  каким-то
остервенением. Когда бешеное  вращение  колеса  заставляло  их  откидываться
назад, их длинные космы падали на плечи, а страшные перекошенные  физиономии
с нелепо торчащими наклеенными усами и бровями напоминали свирепых  дикарей,
разукрашенных для воинственной пляски. Потные, с ног до головы  забрызганные
кровью, с воспаленными глазами, горевшими какой-то звериной яростью,  они  с
диким  ревом  налегали  на  рукоятку  и  крутили,  крутили,  как  одержимые.
Слипшиеся волосы то падали им на глаза,  то  космами  свисали  на  плечи,  а
женщины  в  это  время  подносили  им  ко   рту   кружки   с   вином;   вино
расплескивалось, пот лил с них ручьями, и в снопах искр, летевших от  круга,
окровавленные лица и руки выступали словно в адском пламени. Среди всех этих
людей не было ни одного человека, не забрызганного кровью. В  тесной  толпе,
обступившей точильный круг, иногда поднималось какое-то движение и  в  свете
факелов мелькали протискивающиеся вперед фигуры, обнаженные по пояс, руки по
локоть в крови, фигуры  в  окровавленных  лохмотьях,  всклокоченные  головы,
обмотанные красным тряпьем, намокшими в крови обрывками шелка,  пропитанными
кровью обрывками кружев, лентами. Ножи, шпаги, пики,  топоры,  все,  что  ни
точилось на круге, было красно от крови. У многих шпага висела  на  руке  на
перевязи, сделанной из  каких-то  окровавленных  лоскутьев  шелка,  батиста,
клочьев разорванного белья или платья. Вырвав  отточенное  оружие  из  снопа
искр, они опрометью кидались на улицу, и тот, кто заглянул бы  им  в  глаза,
увидел бы в них то же багровое пламя, которое  можно  было  погасить  только
пулей, и всякий порядочный человек сделал бы это не дрогнув,  даже  если  бы
ему пришлось поплатиться за это двадцатью годами жизни.
     Все  это  с  ужасающей  отчетливостью  мелькнуло  перед  ними  за  одно
мгновенье. Так, за одно мгновенье перед  человеком  на  краю  гибели,  перед
глазами утопающего или обреченного на смерть проносится вся его  жизнь.  Они
тут же отшатнулись, и доктор, глядя в посеревшее от ужаса лицо своего друга,
не решился спросить, что все это означает.
     - Они убивают узников, - прошептал мистер Лорри,  опасливо  покосившись
на запертую дверь. - И если вы уверены в  том,  что  вы  говорили,  если  вы
действительно пользуетесь здесь влиянием, - а я думаю, что так оно и есть, -
идите назовите себя этим дьяволам, требуйте, чтобы они провели вас в Лафорс.
Может быть,  уже  поздно,  не  знаю,  но  каждая  минута  промедления  может
оказаться роковой!
     Доктор Манетт крепко сжал ему руку и с непокрытой  головой,  без  шляпы
бегом бросился из комнаты; и когда мистер Лорри снова выглянул  в  окно,  он
уже был во дворе.
     Его седая голова, необыкновенная  внешность,  властная  уверенность,  с
какою он отстранил размахивающие оружием руки, сразу покорили толпу,  -  она
раздвинулась и, пропустив его вперед, молча сомкнулась за ним. На  мгновенье
все стихло, потом толпа задвигалась, пронесся какой-то ропот, среди которого
выделялся громкий голос доктора, и мистер  Лорри  увидел,  как  толпа  стала
поспешно строиться плечом к плечу, и доктор оказался  в  самой  середине,  и
колонна человек в двадцать устремилась в ворота с громкими криками:
     - Да здравствует узник Бастилии! На выручку  родственника  Бастильского
узника, в Лафорс! Дорогу Бастильскому  узнику!  Выручим  из  Лафорса  узника
Эвремонда! - и другими возгласами того же рода.
     Мистер Лорри, взволнованный,  потрясенный,  опустил  ставню,  захлопнул
окно, задернул шторы  и  поспешил  к  Люси,  рассказать  ей,  что  ее  отец,
заручившись поддержкой народа, отправился разыскивать  ее  мужа.  Он  застал
около нее мисс Просс и малютку Люси и в  первую  минуту  даже  не  удивился,
увидев их, и только потом, много позже, когда  он  сидел  около  них  в  эту
тревожную ночь, он с недоумением спрашивал себя, как же они там очутились?
     Люси в полном оцепенении сидела на ковре у его ног, ухватившись  обеими
руками за его руку. Мисс  Просс  уложила  малютку  на  его  кровать  и  сама
прилегла головой на подушку рядом со своей  хорошенькой  питомицей.  О!  Как
бесконечно долго тянулась эта ночь!  Как  надрывали  душу  слезы  несчастной
жены! Как медленно проходил час за часом, а отец все не возвращался,  и  они
ничего не знали.
     Дважды ночью у ворот поднимался трезвон,  во  двор  с  шумом  врывалась
толпа, и точильный круг снова начинал крутиться с глухим скрежетом.
     - Что это? - в ужасе кричала Люси.
     - Шш! дитя мое, - успокаивал ее мистер Лорри, - это  солдаты  точат  на
дворе свои сабли. Дом теперь принадлежит государству,  у  них  здесь  что-то
вроде арсенала.
     Это повторилось еще только два раза  за  всю  ночь,  второй  раз  возня
продолжалась недолго. И через  несколько  минут  все  стихло.  Вскоре  затем
начало светать, и мистер Лорри,  осторожно  высвободив  руку  из  рук  Люси,
подошел к окну и украдкой выглянул во двор. Какой-то человек, весь в  крови,
лежал на земле возле точильного круга - его можно  было  принять  за  тяжело
раненного солдата, очнувшегося на поле битвы;  приподнявшись  на  локте,  он
тупо водил кругом мутным взором. Разглядев  в  полумгле  карету  монсеньера,
этот выбившийся из сил убийца с трудом поднялся на ноги, шатаясь  подошел  к
роскошному экипажу,  рванул  дверцу,  взобрался  в  него  и,  пачкая  кровью
нарядные подушки, завалился спать. Когда мистер Лорри снова выглянул в окно,
большой точильный круг - земля  -  уже  совершил  полный  оборот,  и  первые
солнечные лучи окрасили двор красным огненным светом. А тот другой точильный
круг стоял покинутый, один, в недвижной тиши  ясного  прохладного  утра;  он
тоже был весь красный, но не от солнца - оно не задевало и не  касалось  его
своими лучами.


       ^T ГЛАВА III - Тень ^U

     Как только наступившее утро заставило мистера Лорри вернуться к  делам,
он со свойственной ему деловитостью прежде всего подумал о том, что не имеет
права подвергать риску фирму Теллсона и давать приют  в  стенах  банка  жене
арестованного эмигранта. Если бы речь шла о  его  личной  собственности  или
опасность грозила ему самому, он бы, не задумываясь,  пошел  на  любой  риск
ради Люси и ее  ребенка.  Но  доверие,  оказанное  ему,  возлагало  на  него
ответственность за чужое имущество, а во всех своих  деловых  обязательствах
он всегда руководствовался только деловыми соображениями.
     Сначала  у  него  мелькнула  мысль  разыскать  виноторговца  Дефаржа  и
поговорить с ним, не поможет ли он подыскать квартиру, где приезжие могли бы
чувствовать себя в безопасности в такое тревожное время. Но он тут же решил,
что это не годится. Дефарж жил в самом бунтарском  квартале  и  наверно  был
замешан во все эти опасные дела  и  даже  пользовался  среди  своих  большим
влиянием.
     Настал  полдень,  доктор  все  еще  не  возвращался,  а  каждая  минута
промедления угрожала репутации фирмы, и мистер  Лорри  решил  поговорить  об
этом с Люси. Она сказала ему, что отец собирался подыскать квартиру  в  этом
же  квартале,  где-нибудь  поближе  к  банку.  И  так  как  никаких  деловых
возражений против этого у мистера Лорри не было и он  предвидел,  что,  даже
если с Чарльзом все разрешится благополучно и его выпустят, ему все равно не
позволят выехать из Парижа, - он тут же отправился искать квартиру  и  очень
скоро нашел вполне подходящее помещение в уединенном переулке, где притихшие
дома с закрытыми ставнями грустно свидетельствовали о том, что их покинули.
     Он тотчас же отвез туда Люси с  ребенком  и  мисс  Просс  и  постарался
устроить их как можно удобнее, во всяком случае куда удобнее, чем ему самому
жилось в конторе банка. Он  приставил  к  ним  Джерри,  который  в  качестве
привратника являл  достаточно  внушительную  фигуру  и  в  случае  чего  мог
выдержать любую  потасовку;  после  этого  мистер  Лорри  вернулся  к  своим
банковским делам. Но на душе  у  него  было  неспокойно,  тяжелые  мысли  не
покидали его и за работой, и время тянулось томительно долго.
     Но вот день подошел к концу, банк закрылся, мистер Лорри остался один и
совсем пал духом. Он сидел, затворившись у себя в комнате, и раздумывал, как
же им теперь быть дальше, как вдруг на лестнице  послышались  шаги  и  через
несколько секунд в дверях появился человек,  который  окинул  мистера  Лорри
быстрым внимательным взглядом и обратился к нему по имени.
     - К вашим услугам, - сказал мистер Лорри. - Вы меня знаете?
     Это был  рослый  человек,  лет  около  пятидесяти,  с  темной  курчавой
головой.  Он  ответил  мистеру  Лорри  его  же  вопросом,  даже  не  изменив
интонации:
     - А вы меня знаете?
     - По-моему, мы где-то встречались.
     - Может быть, у меня в винном погребке?
     Мистер Лорри сразу оживился и заволновался.
     - Вы от доктора Манетта? - спросил он.
     - Да, я по поручению доктора Манетта.
     - А что же он поручил передать? Он прислал что-нибудь?
     Дефарж молча вложил в его дрожащую  от  волнения  руку  измятый  клочок
бумаги. На нем было написано рукою доктора:
     "Чарльз невредим, но я  еще  опасаюсь  уйти  отсюда.  Я  упросил  моего
посланца передать от Чарльза маленькую записку жене. Пусть он  повидается  с
женой Чарльза".
     Записка была из Лафорса и написана всего какой-нибудь час тому назад.
     Мистер Лорри прочел ее вслух, и у него отлегло от сердца.
     - Вы пойдете со мной к его жене? - спросил он.
     - Да, - ответил Дефарж.
     Мистер Лорри, все еще  не  замечая  ни  удивительной  сдержанности,  ни
деревянного тона, каким говорил с ним Дефарж,  надел  шляпу,  и  они  вместе
спустились во двор.
     У ворот стояли две женщины, одна из них с вязаньем в руках.
     - А, да это мадам Дефарж! -  воскликнул  мистер  Лорри,  вспомнив,  что
видел ее тому назад семнадцать лет, и за этим же самым занятием.
     - Да, это она, - сказал ее супруг.
     - Мадам пойдет с нами? - поинтересовался мистер Лорри,  видя,  что  она
следует за ними.
     - Да. Чтобы знать их в лицо и запомнить. Для их же безопасности.
     Тут мистеру  Лорри  впервые  показалось  несколько  странным  поведение
Дефаржа, он с сомнением покосился на него и прибавил шагу. Обе  женщины  шли
за ними следом; вторая была не кто иная, как Месть.
     Они поспешно прошли маленькой улочкой, поднялись по лестнице, и  Джерри
встретил их в дверях и проводил в комнаты, где они  застали  плачущую  Люси.
Боже, как она обрадовалась, когда мистер Лорри  сообщил  ей  известия  о  ее
муже, и с  каким  жаром,  от  всего  сердца  бросилась  она  пожимать  руку,
вручившую ей записку! Разве могла она  подозревать,  что  творила  эта  рука
нынешней ночью совсем неподалеку от ее мужа и что грозило ему от этой  руки,
если бы его не спас случай.
     - "Дорогая моя, не падай духом. Я жив и здоров, и твой отец  пользуется
влиянием у тех, от кого я завишу. Ты  не  можешь  ответить  на  мое  письмо.
Поцелуй за меня нашу малютку".
     Вот все, что было в записке. Но и это было так много для  той,  которая
сейчас словно воскресла, читая ее,  что  она  бросилась  к  жене  Дефаржа  и
поцеловала ее руку, шевелившую спицами. Это было  пылкое  движение  любящего
женского сердца, преисполненного благодарности, - но  рука  не  ответила  на
него - холодная, грузная, она отдернулась и продолжала вязать.
     И Люси словно почувствовала какую-то угрозу в этой холодной  руке.  Она
только  что  собиралась  спрятать  записку  у  себя  на  груди,  но  так   и
остановилась, судорожно сжав руки,  устремив  на  мадам  Дефарж  испуганный,
недоумевающий взгляд. Мадам Дефарж спо