перечень  сугубо  уничижительных   наречий)
сообщал  оному  французскому  Людовику,  какими   силами   располагает   наш
пресветлый, преславный, всемилостивейший и проч. и проч. и сколько войск  по
повелению его величества готовится для отправки в Канаду и Северную Америку.
     Джерри, у которого от  этого  судебного  красноречия  колючая  чаща  на
голове  стала  дыбом,  как  частокол,  выслушал  сей  обвинительный  акт   с
величайшим удовлетворением и, хотя смысл доходил  до  него  не  сразу,  а  с
большим опозданием, он все же как-никак уразумел, что сего стоящего  у  всех
на виду, столько раз вышеназванного и  снова  и  снова  упомянутого  Чарльза
Дарнея будут сейчас судить, что присяжных уже привели  к  присяге  и  теперь
слово принадлежит господину генеральному прокурору.
     Подсудимый, которого все в зале (и  он  сам  понимал  это)  уже  видели
повешенным,  обезглавленным  и  четвертованным,   не   обнаруживал   никакой
растерянности, но  и  не  пытался  произвести  впечатления  на  публику;  он
спокойно, сосредоточенно, с глубоким вниманием слушал чтение  обвинительного
акта; положив руки на деревянный барьер загородки, он стоял словно застыв на
месте: под его руками  не  шелохнулась  ни  одна  травка  из  сухой  зелени,
раскиданной на  барьере.  По  всему  залу  были  разбросаны  пахучие  травы,
спрыснутые уксусом - для  очищения  воздуха  от  тюремной  вони  и  тюремной
заразы.
     Над головой узника висело зеркало, и свет из окон, отражаясь в зеркале,
падал на его  лицо.  Многое  множество  преступников  и  несчастных  горемык
отражалось в нем и, промелькнув, исчезало бесследно с его поверхности, равно
как и с лица земли. Какими страшными призраками наполнился бы  этот  ужасный
зал, если бы зеркало сие, подобно морю, которое некогда отдаст погребенных в
нем мертвецов, выкинуло обратно все то, что в нем  отражалось.  Быть  может,
внезапно догадавшись, с какой целью повешено  здесь  зеркало,  узник  только
сейчас почувствовал всю унизительность своего положения, а  может  быть,  он
случайно пошевелился, и свет, ударивший ему в  лицо,  заставил  его  поднять
глаза, - но когда взгляд его упал на зеркало, лицо его вспыхнуло,  а  правая
рука дернулась и смахнула травы с барьера.
     При этом движении он невольно повернулся лицом к  левой  стороне  зала.
Там, в самом углу, на месте, отведенном для свидетелей, сидели двое,  и  как
только взгляд его остановился на них, он сразу переменился  в  лице;  и  это
произошло так резко и внезапно, что все глаза в  зале,  жадно  следившие  за
ним, невольно обратились  к  тому  углу:  зрители  увидели  там  молоденькую
девушку, лет около двадцати, и сидящего рядом с ней джентльмена, по-видимому
ее отца,  внешность  коего  невольно  привлекала  внимание  -  у  него  были
совершенно белые волосы, а на лице его время от времени проступало  какое-то
необыкновенно настороженное выражение: не внимания, не интереса к тому,  что
происходило вокруг, а внутренне-сосредоточенное,  как  будто  он  к  чему-то
прислушивался, углубившись в себя. Когда это  выражение  появлялось  на  его
лице,  он  казался  глубоким  стариком,  но  достаточно  ему  было  немножко
оживиться, - как, например, сейчас, когда он  заговорил  с  дочерью,  -  оно
исчезало, и он весь словно преображался: вы  видели  перед  собой  красивого
представительного человека средних лет.
     Дочь сидела, прижавшись к отцу, продев руку  ему  под  руку  и  стиснув
ладони: она льнула к отцу, потому что все  происходящее  кругом  внушало  ей
ужас и  вызывало  чувство  нестерпимой  жалости  к  узнику.  И  это  чувство
возрастающего ужаса и глубокого сострадания, лишенное  и  тени  любопытства,
так живо отображалось на ее челе и так бросалось в глаза, что даже  те,  кто
не испытывал никакого участия к узнику, разжалобились, глядя на нее.
     - Кто это такие? - слышался шепот в толпе.
     Рассыльный Джерри, который все, что он видел, толковал на  свой  лад  и
был до такой степени увлечен всем происходившим,  что  дочиста  обсосал  все
свои пять пальцев, так что на них не осталось и следа  ржавчины,  -  вытянул
шею, стараясь расслышать, кто такие эти двое. Стоявшие  около  него  толкали
соседей, шепотом спрашивали друг у друга, пока,  наконец,  кто-то  не  задал
этот вопрос одному из дежурных служителей, и ответ тем же  путем,  медленно,
через весь зал, шепотом пополз от одного к другому и, наконец, дополз  и  до
Джерри.
     - Свидетели.
     - С чьей стороны?
     - Против.
     - Против кого?
     - Против подсудимого.
     Судья, который невольно обратил взор в ту сторону,  куда  глядели  все,
медленно отвел глаза, откинулся на своем кресле и  пристально  уставился  на
того, чья жизнь была в его руках, а господин главный прокурор, поднявшись со
своего места, начал прилаживать петлю, править топор  и  забивать  гвозди  в
помост для эшафота.


       ^T ГЛАВА III - Разочарование ^U

     Господин главный прокурор прежде всего счел долгом сообщить  присяжным,
что подсудимый, коего они видят перед собой, хоть и молод годами, но за  ним
насчитывается уже много лет предательской деятельности, карающейся  смертной
казнью; что сношения с нашими недругами завязались у него не  сегодня  и  не
вчера, и не с нынешнего, и даже не с прошлого года. Что, как это  доподлинно
известно, подсудимый уже с давних пор завел обычай разъезжать туда и обратно
из Англии во Францию по каким-то  тайным  делам,  в  коих  он  не  мог  дать
надлежащего отчета: что если бы предательство способно было преуспеть (чего,
к счастью, никогда не бывает), то могло бы  статься,  что  вся  его  гнусная
заговорщическая  деятельность  так  и  осталась  бы  нераскрытой;   но   что
провидение не преминуло вселить в душу некоего достойного гражданина -  мужа
без страха и упрека  -  благородное  стремление  раскрыть  истинные  замыслы
подсудимого; сей муж, будучи объят ужасом, поспешил сообщить о них  министру
его величества и  высокочтимому  Тайному  Совету;  что  сей  доблестный  сын
отечества выступит  ныне  перед  присяжными;  что  его  побуждения  и  образ
действий превыше всяких похвал; что он был некогда другом сего  преступника,
но однажды, в некий злополучный, но вместе с тем и благой час, обнаружив его
гнусные козни, он решил сокрушить предателя,  к  коему  уже  не  мог  питать
дружбы в сердце своем, и повергнуть его на священный алтарь  отечества;  что
если бы в английском королевстве воздвигали статуи  благодетелям  отечества,
подобно  тому,  как  это  делали  в  Греции  и  в   Риме,   несомненно   сей
превосходнейший гражданин удостоился бы оной, но что, поскольку  у  нас  нет
такого обычая, статуя, вероятно, не будет воздвигнута. Что  добродетель,  по
словам  поэтов,  заразительна  (не  стоит  приводить  эти  строки,  господам
присяжным они, конечно, известны, он видит, что они вертятся у них на языке,
-  по  лицам  присяжных  видно  было,  что  они  чувствуют  себя   несколько
виноватыми, ибо понятия не имеют ни о  каких  строках),  а  тем  паче  такая
высокая добродетель, как патриотизм или любовь к родине; что высокий  пример
этого мы видим в лице сего безупречного, незапятнанного свидетеля, ссылаться
на коего, даже и по такому недостойному  делу,  уже  само  по  себе  великая
честь; что он, сошедшись с слугой  подсудимого,  заразил  его  своим  благим
порывом и подвигнул его на святое дело - обследовать ящики письменного стола
и карманы своего хозяина и извлечь оттуда секретные  бумаги;  что  для  него
(господина  главного  прокурора)  не  будет   неожиданностью,   если   здесь
попытаются опорочить этого достойного слугу, но что он сам (господин главный
прокурор) ценит этого  человека  выше,  нежели  своих  братьев  и  сестер  и
почитает его больше своих родителей; что он взывает к господам  присяжным  и
не сомневается, что они разделяют  его  чувства;  что  показания  этих  двух
свидетелей, подкрепленные обнаруженными ими документами,  подтверждают,  что
подсудимый располагал сведениями о численности войск его величества,  об  их
расположении и боеспособности, как на море, так и на суше, и не  может  быть
никаких  сомнений  в  том,  что  он  передавал  эти   сведения   враждебному
государству; что хотя нельзя доказать, что списки, найденные у  подсудимого,
написаны его рукой, но сие не имеет значения, а наоборот, уличает  его,  ибо
свидетельствует о его хитрости и  осторожности.  Что  среди  имеющихся  улик
найдены улики пятилетней давности, из коих явствует, что  еще  за  несколько
недель до первого столкновения между английскими и американскими войсками  *
подсудимый уже занимался этими гнусными изменническими делами и  выступал  в
роли  предателя.  А  посему  господам  присяжным,  людям,  преданным  своему
отечеству (как хорошо известно господину прокурору), людям, несущим  великую
ответственность (как сие хорошо известно им самим), надлежит выполнить  свой
долг - безоговорочно признать подсудимого виновным и - по душе им это или не
по душе - вынести ему смертный приговор.  Что  ни  один  из  них  не  сможет
спокойно положить голову на подушку или допустить  мысль,  что  супруга  его
может положить голову на подушку, ни представить себе, что его  малютки-дети
могут положить головы на подушки; словом, никому из них и  из  их  родных  и
близких никогда  нельзя  будет  положить  голову  на  подушку,  если  голова
подсудимого не скатится  с  плеч.  И  вот  эту-то  голову  господин  главный
прокурор, в завершенье своей речи, и требовал от присяжных во имя всего, что
приходило ему на ум и облекалось в громкие фразы, подкрепляемые  клятвенными
увереньями, что для него подсудимый уже все равно что казнен,  вычеркнут  из
списка живых.
     Когда господин прокурор умолк, зал так и загудел,  словно  рой  больших
синих  мух,  жужжа,  взмыл  в  воздух  и  закружился  вокруг  подсудимого  в
предвкушении того, во что он вот-вот обратится. А когда все  снова  затихло,
на свидетельском месте появился незапятнанный патриот.
     Господин заместитель главного прокурора, старательно следуя  по  стопам
своего начальства, приступил к допросу  патриота.  Имя  джентльмена  -  Джон
Барсед.  Свидетельство  этого  непорочного  создания  оказалось  точь-в-точь
таким, каким изобразил его в своей речи господин главный  прокурор,  и  если
оно чем и  грешило,  так  разве  что  чрезмерной  точностью.  Облегчив  свою
благородную душу, свидетель уже собрался  было  скромно  удалиться,  но  тут
джентльмен в парике, сидевший перед  ворохом  бумаг  неподалеку  от  мистера
Лорри, попросил  разрешения  задать  свидетелю  несколько  вопросов.  Другой
джентльмен в парике - напротив мистера Лорри - так все и продолжал глядеть в
потолок.
     - А сам свидетель никогда не был шпионом? - Нет, он даже не знает,  что
и отвечать на такие гнусные нарекания. -  На  какие  средства  он  живет?  -
Землевладелец. - А где у него  земля?  -  Он  в  точности  сейчас  не  может
припомнить. - А что у него на этой земле? - Это никого не  касается.  -  Он,
что, получил ее по наследству? - Да, по наследству. - От кого? -  От  одного
дальнего родственника. - Очень дальнего?  -  Да,  дальнего.  -  А  в  тюрьме
никогда не сидел? - Разумеется, нет. - Никогда не сидел в долговой тюрьме? -
Не понимаю, какое это имеет отношение к делу. - Так никогда  и  не  сидел  в
долговой тюрьме? Ну, отвечайте, еще раз спрашиваю? В  долговой  не  были?  -
Был. - Сколько раз? - Два, три раза. - А  не  то,  что  пять  или  шесть?  -
Возможно. - Чем занимаетесь? - Джентльмен. - Из дома когда-нибудь  вышибали?
- Может статься. - Часто ли это бывало? - Нет. - А с  лестницы  когда-нибудь
спускали? - Вот этого уж нет. Раз как-то наподдали ему на верхней  площадке,
так он сам с лестницы вниз скатился, по своей воле. - Наподдали за  то,  что
плутовал за игрой в кости?  -  Да,  что-то  в  этом  роде  плел  тот  пьяный
скандалист, который на него накинулся, только это все вранье. - Готов ли  он
присягнуть, что это вранье? - Разумеется. - А не добывал ли он себе средства
к существованию шулерской игрой? - Никогда. - А не была  ли  для  него  игра
средством добывать деньги? - Не больше, чем для других джентльменов. - А  не
занимал ли он деньги у подсудимого? - Занимал. - А обратно отдавал? - Нет. -
А  эта  его  дружба  с  подсудимым,  -  не  было  ли  это  просто  случайным
знакомством, и не сам ли он навязывался в знакомые к подсудимому,  приставал
к нему  в  почтовых  каретах,  в  гостинице,  на  пакетботе?  -  Нет.  -  Он
действительно видел списки в руках подсудимого? - Безусловно. - А ему больше
ничего не известно об этих списках? - Нет.  -  А  не  подбросил  ли  он  их,
попросту говоря, сам? - Нет. - А не рассчитывает ли он  что-нибудь  получить
за свои показания? - Нет. - А не состоит ли он агентом  на  жалованье  и  не
поручалось ли ему подстраивать подобные ловушки? - Нет, боже упаси, никогда.
- Может быть, поручалось что-нибудь другое? - Нет, никогда не поручалось.  -
А присягнуть в этом он может? - Может присягнуть хоть  сто  раз.  -  Значит,
никаких других побуждений, кроме патриотического усердия,  не  было?  -  Да,
никаких других.
     Добродетельный слуга Роджер Клан поспешно произносит  слова  присяги  и
без единой запинки дает свои показания. Он,  по  простоте  души,  ничего  не
подозревая, поступил в услужение к подсудимому четыре года тому  назад.  Они
ехали на пакетботе в Кале, и он сам обратился к подсудимому  и  спросил,  не
нужен ли ему расторопный слуга, и тот взял  его  в  услужение.  Нет,  он  не
набивался  подсудимому  в  качестве  расторопного  слуги  на  все  руки,  не
упрашивал взять его хотя бы из милости - ничего подобного. Подозрения у него
зародились довольно скоро, и тогда он стал  приглядывать  за  ним.  Не  раз,
чистя его платье во время путешествия, он обнаруживал у него в карманах  вот
такие списки. Эти списки он взял из его письменного стола. Нет, он  не  клал
их туда заранее. Он видел своими глазами, как подсудимый  показывал  списки,
очень похожие на эти, французским джентльменам в Кале, а потом  точно  такие
же списки другим французским джентльменам в Кале и в Булони. Он  любит  свою
родину и поэтому не мог это стерпеть и сообщил, куда нужно. Нет, его никогда
не обвиняли в краже серебряного чайника. Насчет горчичницы - да, было  такое
дело, только ведь тогда  же  и  выяснилось  -  напраслину  на  него  взвели,
горчичница оказалась  не  серебряная,  а  только  посеребренная.  Свидетеля,
который перед ним  выступал,  он  знает  лет  семь-восемь;  да,  просто  так
совпало, случайное стечение обстоятельств. Нет, ничего особенно  любопытного
он в этом совпадении не видит, всякое совпадение кажется любопытным. А что у
него тоже не было иных побуждений, кроме патриотического усердия, -  это  уж
ничуть не любопытное совпадение. Он истинный англичанин и уверен, что таких,
как он, найдется немало.
     Синие мухи снова с остервенением зажужжали, и господин главный прокурор
вызвал мистера Джарвиса Лорри.
     - Мистер Джарвис Лорри, вы служащий банкирского дома Теллсон?
     - Да.
     - В тысяча семьсот семьдесят пятом году, в ноябре,  в  пятницу,  поздно
вечером, не случилось ли вам ехать  по  делам  службы  почтовой  каретой  из
Лондона в Дувр?
     - Да, была такая поездка.
     - Были ли в этой карете еще пассажиры?
     - Было двое.
     - И оба они сошли ночью?
     - Да.
     - Мистер Лорри, посмотрите на подсудимого, - не он ли был одним из этих
двух пассажиров?
     - Не могу сказать, он это был или нет.
     - Не похож ли он на кого-нибудь из тех двоих?
     - Оба они были закутаны, ночь была очень темная, и мы все держались так
осторожно и так сторонились друг друга, что  я  опять-таки  ничего  не  могу
сказать.
     - Мистер Лорри, посмотрите еще раз на подсудимого. Если представить его
себе закутанным, как те два пассажира, могли бы вы по его сложению, по росту
сказать, что он никак не мог быть одним из них?
     - Нет.
     - Вы не решились бы сказать под присягой, что он не был одним из них?
     - Нет.
     - Стало быть, вы по меньшей мере допускаете, что он мог быть  одним  из
них?
     - Да. Но только мне помнится - те двое, так же как и я,  очень  боялись
разбойников, а у подсудимого совсем не робкий вид.
     - А вам, мистер Лорри,  не  приходилось  наблюдать,  как  люди  нарочно
прикидываются робкими?
     - Разумеется, приходилось.
     - Мистер Лорри, поглядите еще  раз  на  подсудимого.  Можете  ли  вы  с
уверенностью сказать, видели ли вы его когда-нибудь раньше?
     - Видел.
     - Когда?
     - Спустя несколько дней после той поездки я возвращался из Франции, и в
Кале подсудимый сел на тот же пакетбот, что и я, и мы вместе ехали в Англию.
     - В котором часу он взошел на пакетбот?
     - Часов в двенадцать ночи, может быть чуть попозже.
     - Стало быть, глубокой ночью. И  это  был  один-единственный  пассажир,
который явился на борт в такое неурочное время?
     - Да, он случайно оказался один-единственный.
     - Не приписывайте это случайности, мистер Лорри. Я спрашиваю:  это  был
единственный пассажир, явившийся на борт посреди ночи?
     - Да.
     - Вы ехали один, мистер Лорри, или у вас были спутники?
     - Двое спутников, - джентльмен и молодая леди. Они здесь.
     - Они здесь. Вы разговаривали с подсудимым во время плавания?
     - Почти нет. Море было бурное, переезд долгий и  трудный.  Я  лежал  не
вставая чуть не с самого начала и до конца путешествия.
     - Мисс Манетт!
     Молодая девушка, которая недавно привлекла внимание  всего  зала  и  на
которую сейчас снова устремились взоры  всех  присутствующих,  поднялась  со
своего места. Ее отец поднялся вместе с ней, не выпуская  ее  руки,  которую
она продела ему под руку.
     - Мисс Манетт, посмотрите на подсудимого.
     Стоять лицом к  лицу  с  этим  живым  состраданием,  пылкой  юностью  и
красотой оказалось для подсудимого много трудней, чем стоять лицом к лицу со
всей этой толпой. Точно он стоял вдвоем с  ней  на  краю  вырытой  для  него
могилы и все это жадно устремленное на  него  любопытство  сейчас  уже  было
бессильно заставить его держаться с прежним спокойствием.  Его  правая  рука
судорожно перебирала лежащие перед ним сухие травы,  раскладывая  их  узором
цветочной грядки в саду. Тщетно  силясь  сдержать  прерывистое  дыханье,  он
стискивал дрожащие губы, и вся кровь,  отхлынув  от  них,  приливала  к  его
сердцу. А большие синие мухи снова зажужжали над ним.
     - Мисс Манетт, вы когда-нибудь видели подсудимого раньше?
     - Да, сэр.
     - Где?
     - На том самом пакетботе, о котором здесь только  что  говорили,  и  во
время того же переезда.
     - Вы и есть та юная леди, о которой упоминал свидетель?
     - Да, к великому моему несчастью, это я.
     Жалобный мелодичный голос замер, и  раздался  резкий  отрывистый  окрик
судьи:
     - Воздержитесь от неуместных замечаний, извольте отвечать  на  вопросы,
которые вам задают.
     - Мисс Манетт, вы разговаривали с подсудимым во время путешествия?
     - Да, сэр.
     - Припомните, о чем у вас был разговор. В мертвой тишине, наступившей в
зале, она заговорила тихим голосом:
     - Когда джентльмен взошел на корабль...
     - Вы имеете в виду подсудимого?
     - Да, милорд.
     - Так извольте называть его "подсудимый".
     - Когда подсудимый взошел на корабль, он сразу заметил, что мой отец, -
она окинула любящим взором стоящего рядом отца, - изнемог от усталости и что
ему плохо. Отец мой был так слаб,  что  я  боялась  увести  его  со  свежего
воздуха и устроила ему постель на палубе, у спуска в каюту, и сама села  тут
же рядом, чтобы присмотреть за ним. Других пассажиров, кроме нас четверых, в
эту ночь на корабле не было. Подсудимый был так добр, что  попросил  у  меня
позволения помочь мне устроить отца получше, укрыть его от ветра и дождя.  Я
не знала, как это сделать, потому что не представляла себе, с какой  стороны
будет ветер, когда мы вы