ти людей, погибших в ужасной пустыне, валяются у его
ног, зловещий свет озаряет все вокруг; сколько хватает глаз, все внушает
ужас и страх. В отчаянии он тщетно пытается вскрикнуть, но язык прилип к
гортани, и вне себя он бросается вперед.  Наделенный  сверхъестественной
силой, он бредет по песку, пока не падает без чувств на землю,  измучен-
ный усталостью и жаждой. Какая ароматическая свежесть оживила  его,  что
это за журчанье? Вода! Да, Это  источник,  и  чистый,  прохладный  ручей
струится у его ног. Он пьет с жадностью, его ноющее тело отдыхает на бе-
регу, и он погружается в блаженное забытье. Приближающиеся шаги  застав-
ляют его очнуться. Седой старик, шатаясь, идет утолить невыносимую  жаж-
ду. Опять Это он! Он обвивает руками тело старика и не пускает его.  Тот
борется и пронзительно кричит, умоляя дать воды, одну  каплю  воды,  для
спасения жизни! Но он крепко держит старика и жадно следит за его агони-
ей, и когда голова его безжизненно поникла на грудь, он ногами  отталки-
вает от себя труп.
   Когда горячка прошла и сознание вернулось к нему, он узнал, что богат
и свободен, узнал, что отец, который мог обречь его на смерть в  тюрьме,
- да! - который обрек тех, кто был его сыну дороже жизни, на  смерть  от
нищеты и той болезни сердца, какую не врачует ни одно лекарство, -  отец
был найден мертвым на своих пуховиках. У него хватило бы  духу  оставить
сына нищим, по он был так горд своим здоровьем и силой, что считал преж-
девременным писать завещание, а теперь было слишком поздно, и в ином ми-
ре он мог скрежетать зубами, думая о богатстве, которое по его оплошнос-
ти досталось сыну.
   Он очнулся, чтобы узнать это, но и не только это: вспомнил цель, ради
которой он жил, вспомнил, что его врагом был родной отец его жены -  че-
ловек, бросивший его в тюрьму и прогнавший от своей двери дочь с  ребен-
ком, когда они у ног его молили о милосердии. О, как проклинал  он  сла-
бость, которая препятствовала ему встать и немедленно приступить к  мще-
нию!
   Он распорядился, чтобы его увезли из того места, которое было  свиде-
телем его утраты и скорби, и отправили в тихий уголок на морском берегу;
он не надеялся обрести душевный мир или счастье, ибо и то и другое  уле-
тело навеки, он хотел восстановить утраченные силы и  обдумать  лелеемый
им план. И вот здесь какой-то злой дух предоставил ему случай  для  осу-
ществления его первой и самой страшной мести.
   Стояло лето; погруженный в мрачные мысли, он выходил в ранний  вечер-
ний час из своего уединенного жилища,  пробирался  узкой  тропинкой  под
утесами к дикому и пустынному месту, которое понравилось  ему  во  время
его бесцельных прогулок, садился  на  какой-нибудь  сорвавшийся  обломок
скалы и, закрыв руками лицо, просиживал здесь часами, пока не спускалась
ночь и длинные тени утесов над его головой не  окутывали  густым  черным
мраком все окружающее.
   Как-то в тихий вечер он сидел здесь в  обычной  своей  позе,  изредка
поднимая голову, чтобы проследить полет чайки или бросить взгляд на  ве-
ликолепную алую тропу, которая, начинаясь на поверхности океана,  уводи-
ла, казалось, к самому горизонту, где  закатывалось  солнце,  как  вдруг
глубокую тишину нарушил громкий крик о помощи; он прислушался, не  обма-
нул ли его слух, но крик повторился, крик еще более громкий, чем раньше,
и, вскочив, он поспешил в ту сторону, откуда неслись звуки.
   С первого взгляда все стало ясно: на берегу было брошено  платье,  на
небольшом расстоянии от берега над волнами едва виднелась голова челове-
ка, вдоль берега метался какой-то старик, в отчаянии ломая руки и взывая
о помощи. Больной, чье здоровье уже было в значительной мере  восстанов-
лено, разделся и ринулся к морю, собираясь броситься в воду  и  вытащить
утопающего на берег.
   - Поспешите, сэр, ради господа бога, помогите, помогите, сэр, во  имя
неба! Это мой сын, сэр, мой единственный сын! - воскликнул вне себя ста-
рик, бросаясь ему навстречу. - Мой единственный сын, сэр, и он гибнет на
глазах отца.
   При первом же слове старика незнакомец остановился и, скрестив  руки,
застыл на месте.
   - О боже! - закричал старик, отпрянув. - Хейлинг! Незнакомец улыбнул-
ся, но не издал ни звука.
   - Хейлинг! - взволнованно  заговорил  старик.  -  Хейлинг,  смотрите,
смотрите - мой дорогой мальчик!
   Задыхаясь, несчастный отец указал на то место, где юноша  вел  борьбу
со смертью.
   - Слушайте! - сказал старик. - Он опять вскрикнул. Он еще  жив.  Хей-
линг, спасите его, спасите! Незнакомец снова улыбнулся и стоял неподвиж-
ный, как статуя.
   - Я причинил вам зло! - кричал старик, падая на колени и ломая  руки.
- Отомстите мне, возьмите у меня все, возьмите мою жизнь, бросьте меня в
воду у ваших ног,  и  если  человеческая  природа  может  отказаться  от
борьбы, я умру, не пошевельнув ни рукой, ни ногой!  Сделайте  это,  Хей-
линг, сделайте это, но спасите моего мальчика, он  так  молод,  Хейлинг,
слишком молод, и должен умереть!
   - Слушайте! - сказал Хейлинг, в бешенстве схватив старика за руку.  -
Мне нужна жизнь за жизнь, и вот я дождался. Мой ребенок умер  на  глазах
своего отца, и его смерть была тяжелее и мучительнее той, какую встретит
сейчас, пока я говорю, этот юноша, порочивший  честь  своей  сестры.  Вы
смеялись - смеялись в лицо своей дочери, когда смерть уже простерла  над
нею свою руку, тогда вы смеялись над нашими страданиями. Что  вы  о  них
думаете теперь? Смотрите туда!
   С этими словами незнакомец указал на море. Слабый крик замер над  во-
дой; последняя отчаянная борьба утопающего взволновала зыбь на несколько
секунд, и того места, где  он  опустился  в  свою  безвременную  могилу,
нельзя было отыскать на поверхности воды.
   Спустя три года какой-то джентльмен вышел из собственного  экипажа  у
двери лондонского поверенного, который в те времена пользовался  репута-
цией человека не слишком щепетильного в своей профессиональной практике,
и потребовал свидания по важному делу. Хотя джентльмен был, по-видимому,
еще не стар, но лицо у него было бледное, изможденное и  мрачное,  и  не
требовалось острой наблюдательности дельца, чтобы заметить с первого  же
взгляда, что болезнь или страдание изменили его внешность  сильнее,  чем
могла бы изменить рука времени за период, вдвое превышавший его возраст.
   - Я хочу поручить вам ведение дела, - сказал незнакомец.
   Поверенный раболепно поклонился и взглянул на большой сверток,  кото-
рый был в руке джентльмена. Посетитель заметил этот взгляд и продолжал:
   - Дело необычное, и эти бумаги очутились у меня в руках ценою  многих
хлопот и больших издержек.
   Поверенный поглядел на сверток с еще большим любопытством, а  посети-
тель, развязав веревку, показал ему пачку долговых обязательств с копия-
ми разных документов и другие бумаги.
   - На этих бумагах. - сказал клиент, - человек, чье имя здесь  значит-
ся, нажил, как вы увидите, много денег на протяжении нескольких лет. Су-
ществовало молчаливое соглашение между ним и теми, в чьи  руки  первона-
чально попали эти бумаги и у кого я постепенно их скупил, уплатив  втрое
и вчетверо больше номинальной стоимости, - существовало соглашение, сво-
дившееся к тому, что обязательства эти будут время от времени  возобнов-
ляться в течение определенного срока. Это соглашение нигде  не  занесено
на бумагу. За последнее время должник понес большие потери, и  необходи-
мость уплатить сразу по всем обязательствам явится для него  сокрушающим
ударом.
   - Общая сумма равняется многим тысячам фунтов, - Заметил  поверенный,
просматривая бумаги.
   - Да, - подтвердил клиент.
   - Что же мы предпримем? - осведомился делец.
   - Что предпримем? - неожиданно воспламеняясь,  воскликнул  клиент.  -
Приведем в движение все колеса закона, прибегнем ко всем уловкам,  какие
изобретательность может придумать, а подлость - осуществить, прибегнем к
средствам честным и бесчестным, к открытому нажиму на закон, подкреплен-
ному всеми ухищрениями самых хитроумных его исполнителей. Я хочу,  чтобы
его смерть сопровождалась страшной и длительной агонией.  Разорите  его,
захватите и продайте все его движимое и недвижимое  имущество,  выгоните
его из дому и родного гнезда, заставьте нищенствовать на старости лет  и
умереть и тюрьме!
   - По издержки, мой дорогой сэр, связанные с этим издержки! - возразил
поверенный, оправившись от изумления. - Если  ответчик  окажется  нищим,
кто оплатит издержки, сэр?
   - Назовите любую сумму, - ответил  незнакомец,  -  рука  у  него  так
сильно дрожала от волнения, что он едва мог удержать перо, которое схва-
тил, - любую сумму, и вы ее получите. Не бойтесь назвать се. Мне она  не
покажется чрезмерной, если вы достигнете цели.
   Поверенный назвал наугад большую сумму - аванс, необходимый для того,
чтобы обеспечить себя на случай проигрыша дела, но скорее с целью  удос-
товериться, далеко ли думает зайти его клиент, чем в надежде на то,  что
он удовлетворит требование. Незнакомец выписал на своего банкира чек  на
всю сумму и удалился.
   Чек был оплачен, и поверенный, убедившись, что на  странного  клиента
можно вполне положиться, принялся за дело всерьез. В  течение  следующих
двух лет Хейлинг целыми днями просиживал в конторе,  изучая  бумаги,  по
мере того как они накапливались, и с глазами,  сверкающими  от  радости,
перечитывал снова и снова письма с протестами, мольбы о  небольшой  отс-
рочке, указания на неизбежное разорение, грозившее противной стороне,  -
письма, которые притекали потоком, когда начались тяжба За тяжбой и про-
цесс за процессом. На все просьбы о  ничтожном  снисхождении  ответ  был
один: деньги должны быть уплачены. Деньги, дом, мебель - все по  очереди
было отобрано по многочисленным исполнительным листам, и самого  старика
заключили бы в тюрьму, не ускользни он от бдительности судебных исполни-
телей и не обратись в бегство.
   Неумолимая злоба Хейлинга, отнюдь не утоленная успехом преследования,
усилилась во сто крат после вызванного им разорения. Когда ему  сообщили
о бегстве старика, ярость его была безгранична. Он в бешенстве скрежетал
зубами, рвал на себе волосы и осыпал страшными проклятиями людей,  кото-
рым было поручено произвести арест. Его удалось кое-как успокоить только
повторными уверениями, что беглец несомненно будет найден.  Агенты  были
разосланы на поиски во всех направлениях, прибегли ко всем уловкам,  ка-
кие только можно было изобрести с целью обнаружить его убежище,  но  все
было тщетно. Прошло полгода, а его все еще не нашли. Однажды поздним ве-
чером Хейлинг, которого нигде не видно было  в  течение  многих  недель,
явился  на  квартиру  своего  поверенного  и  приказал   доложить,   что
джентльмен желает видеть его немедленно. Не успел поверенный, который  с
верхней площадки лестницы узнал  его  голос,  распорядиться,  чтобы  его
впустили, как он уже взбежал по лестнице и вошел в приемную,  бледный  и
задыхающийся. Закрыв дверь, чтобы их не подслушали, он опустился на стул
и сказал, понизив голос:
   - Тише! Наконец-то я его нашел.
   - Неужели? - воскликнул поверенный. - Прекрасно, дорогой сэр!
   - Он скрывается в жалкой лачуге к Кемден-Тауне, - сказал  Хейлинг.  -
Пожалуй, это хорошо, что мы потеряли его из виду, так как все это  время
он жил там один, в жестокой нищете, он беден, очень беден.
   - Отлично, - сказал поверенный. - Конечно, вы хотите, чтобы его арес-
товали завтра?
   - Да, - ответил Хейлинг. - Позвольте! Пет! Послезавтра.  Вы  удивляе-
тесь, что я хочу это отложить, - добавил он с мрачной улыбкой,  -  но  я
совсем забыл. Послезавтра годовщина одного события в  его  жизни,  пусть
это совершится послезавтра.
   - Отлично, - сказал поверенный. - Быть может, вы сообщите полицейско-
му чиновнику?
   - Пет. Мы встретимся с ним здесь в восемь часов вечера, я  отправлюсь
вместе с ним.
   Они встретились в назначенный вечер и, наняв карету, приказали кучеру
остановиться на том углу старой Пепкрес-роуд, где  находится  приходский
работный дом. Когда они приехали туда, уже совсем стемнело; пройдя вдоль
глухой стены перед Ветеринарным госпиталем, они свернули в маленькую бо-
ковую улицу, которая называется, или в то время называлась,  Литтл  Кол-
ледж-стрит, и какой бы ни была она теперь, но в те дни являлась довольно
жалкой улицей, окруженной полями и канавами. Надвинув на глаза  дорожную
шляпу и завернувшись в плащ, Хейлинг остановился перед самым жалким  до-
мом на этой улице и тихо постучал в дверь. Ее тотчас же открыла женщина,
которая, узнав его, сделала реверанс, а Хейлинг, шепотом приказав  поли-
цейскому чиновнику остаться внизу, осторожно поднялся по лестнице и, от-
крыв дверь комнаты, выходящей на улицу, быстро вошел. Тот, кого он искал
и так ненавидел - теперь это был дряхлый старик, - сидел за простым сос-
новым столом, на котором стояла жалкая свеча.  Старик  вздрогнул,  когда
вошел незнакомец, и с трудом встал.
   - Что еще? - спросил он. - Еще какая-нибудь беда? Что вам нужно.
   - Сказать вам несколько слов, - ответил Хейлинг.
   С этими словами он присел к другому концу стола и, сняв плащ и шляпу,
повернулся лицом к старику.
   Старик, казалось, мгновенно лишился дара речи. Он откинулся на спинку
стула и, сжимая руки, смотрел на посетителя с отвращением и страхом.
   - Сегодня, - сказал Хейлинг, - исполнилось шесть лет с тех пор, как я
потребовал от вас жизнь, которую вы должны были отдать мне за жизнь мое-
го ребенка. Старик! Над бездыханным телом вашей дочери я поклялся посвя-
тить свою жизнь мести. Я не уклонялся от этого  намерения  ни  на  мгно-
венье, но если бы уклонился, одно  воспоминание  об  ее  покорном  стра-
дальческом взгляде, когда она умирала, или об изможденном лице невинного
ребенка придало бы мне сил для осуществления  замысла.  Мой  первый  акт
отмщения вы помните хорошо, сегодня - последний.
   Старик задрожал, и руки его бессильно опустились.
   - Завтра я покидаю Англию, - продолжал Хейлинг после краткой паузы. -
С сегодняшней ночи вы будете заживо погребены в той самой могиле, на ко-
торую обрекли ее... в тюрьме, без надежды покинуть...
   Он взглянул на старика и умолк. Поднес свечу к  его  лицу,  осторожно
поставил ее на стол и вышел из комнаты.
   - Вы бы наведались к старику, - сказал он женщине  и,  открыв  дверь,
дал знак чиновнику идти вслед за ним на улицу. - Мне кажется, он болен.
   Женщина закрыла дверь, быстро взбежала по лестнице  и  нашла  старика
бездыханным.
   Под простой могильной плитой, на одном из самых мирных  и  уединенных
кладбищ Кента, где полевые цветы пестреют в траве и спокойный пейзаж об-
рамляет прекраснейший уголок в саду Англии, покоятся останки молодой ма-
тери и ее кроткого ребенка. Но прах отца не смешался с их прахом, и, на-
чиная с той ночи, поверенный не мог добыть никаких сведений о дальнейшей
судьбе своего странного клиента".
   Закончив рассказ, старик подошел к вешалке в углу, снял свою шляпу  и
пальто, надел их с величайшим спокойствием и, не прибавив больше ни сло-
ва, медленно удалился. Так как джентльмен с мозаичными запонками заснул,
а большая часть присутствующих увлеклась веселой забавой - капала ему  в
грог сало с подтаявшей свечи, то мистер Пиквик вышел, никем не  замечен-
ный, и, расплатившись за себя и за мистера  Уэллера,  покинул  вместе  с
этим джентльменом обитель "Сороки и Пня".


   ГЛАВА XXII
   Мистер Пиквик едет в Инсуич и наталкивается на романтическое  приклю-
чение с леди средних лет в желтых папильотках

   - Это и есть багаж твоего хозяина, Сэмми? - осведомился мистер Уэллер
у своего любящего сына, когда тот явился во двор гостиницы "Бык" в Уайт-
чепле, с дорожным саком и небольшим чемоданом.
   - Догадка хоть куда, могла быть хуже, старила, - отвечал мистер  Уэл-
лер-младший, складывая свою ношу на дворе и усаживаясь на нее. -  Сейчас
прибудет и сам хозяин.
   - Должно быть, едет в кэбе? - предположил отец.
   - Да, две мили опасностей по восьми пенсов за милю, - дал ответ  сын.
- Как поживает сегодня мачеха?
   - Чудно, Сэмми, чудно, - с внушительной серьезностью ответил  старший
мистер Уэллер. - За последнее время она вроде как в  методистский  орден
записалась, Сэмми, и она на редкость благочестива,  уж  это  верно.  Она
слишком хороша для меня, Сэмми. Я чувствую, что я ее не заслуживаю.
   - Вот как! - сказал мистер Сэмюел. - Это очень самоотверженно с вашей
стороны.
   - Очень, - со вздохом подтвердил его родитель. -  Она  ухватилась  за
какую-то выдумку, будто взрослые люди рождаются снова, Сэмми; новое рож-
дение, - так, кажется, это у них называется. Очень бы мне хотелось  пос-
мотреть, как эта система работает, Сэмми. Очень бы мне  хотелось  видеть
новое рождение твоей мачехи. Уж я бы ее спровадил к кормилице!
   - Как ты думаешь, что эти женщины устроили на днях? - продолжал  мис-
тер Уэллер после непродолжительного молчания, в течение которого он мно-
гозначительно постукивал себя указательным пальцем по носу. - Как ты ду-
маешь, что они устроили на днях, Сэмми?
   - Не знаю, - ответил Сэм. - А что?
   - Собрались и устроили большое чаепитие для одного молодца,  которого
называют своим пастырем, - сказал мистер Уэллер. - Я стоял  и  глазел  у
нашей лавочки с картинками, вдруг вижу маленькое объявление:  "Билеты  -
полкроны. Со всеми заявлениями обращаться в  комитет.  Секретарь  миссис
Уэллер". А когда пришел домой, вижу - этот комитет заседает у нас в зад-
ней комнате. Четырнадцать женщин. Ты бы их послушал, Сэмми! Выносили ре-
золюции, голосовали смету, и всякая такая потеха. Ну,  тут  твоя  мачеха
пристала, чтобы и я пошел, да я и сам думал, что надо идти, увижу  дико-
винные вещи, я и записался на билет. В пятницу вечером, в шесть часов, я
нарядился, и мы отправились со старухой; поднимаемся на второй этаж, там
стол накрыт на тридцать человек и целая куча женщин, начинают  шептаться
и  глазеть  на  меня,  словно  никогда  не  видывали  довольно  плотного
джентльмена лет пятидесяти восьми. Сидим. Вдруг поднимается суматоха  на
лестнице, вбегает долговязый парень с красным носом и в белом галстуке и
кричит: "Се грядет пастырь навестить свое верное стадо!" - и входит жир-
ный молодец в черном, с широкой белой физиономией, улыбается - прямо ци-
ферблат. Ну, и пошла потеха, Сэмми! "Поцелуй мира", - говорит пастырь  и
пошел целовать женщин всех подряд, а  когда  кончил,  за  дело  принялся
красноносый. Только я подумал, не начать ли и мне, - нужно  сказать,  со
мной рядом сидела очень приятная леди, - как вдруг появляется твоя маче-
ха с чаем, - она внизу кипятила чайник. За дело принялись не  на  шутку.
Какой оглушительный гомон, Сэмми, пока заваривали чай, какая молитва пе-
ред едой, как ели и пили! А поглядел бы ты,  как  пастор  набросился  на
ветчину и пышки! В жизни не видал такого мастера по части еды и питья...
никогда не видал! Красноносый тоже был не из тех, кого выгодно нанять за
харчи, но куда ему до пастыря! Ну, напились чаю, спели еще гимн, и  пас-
тырь начал проповедь, и очень хорошо проповедовал, если  вспомнить,  как
он набил себе живот пышками. Вдруг он приосанился да  как  заорет:  "Где
грешник? Где жалкий грешник?" Тут все женщины воззрились на меня и давай
стонать, точно вот-вот помрут. Довольно-таки странно, но я все-таки мол-
чу. Вдруг он снова приосанивается, смотрит на меня во все глаза и  гово-
рит: "Где грешник? Где жалкий грешник?" А все женщины опять застонали, в
десять раз громче. Я тогда малость рассвирепел, шагнул вперед и  говорю:
"Друг мой, говорю, это замечание вы сделали на мой  счет?"  Вместо  того
чтобы извиниться, как полагается джентльмену, он начал браниться еще пу-
ще: назвал меня сосудом, Сэмми, сосудом гнева и всякими такими  именами.
Тут кровь у меня, регулярно, вскипела, и сперва я влепил две-три оплеухи
ему самому, потом еще две-три для передачи красноносому, с тем  и  ушел.
Послушал бы ты, Сэмми, как визжали женщины,  когда  вытаскивали  пастыря
из-под стола... Ба! А вот и коман