бы
его остановить, даже если бы загорелся дом.
   - Где Арабелла Эллен? - воскликнуло несколько голосов.
   - И Уинкль? - добавил мистер Тапмен.
   - Мы здесь! - воскликнул сей джентльмен, появляясь из угла вместе  со
своей хорошенькой собеседницей, причем трудно было сказать, кто  из  них
больше покраснел - он или юная леди с черными глазками.
   - Как это странно, Уинкль, - с некоторым раздражением  сказал  мистер
Пиквик, - что вы не могли занять свое место раньше.
   - Ничуть не странно, - отозвался мистер Уинкль.
   - Гм... - произнес мистер Пиквик с  весьма  вырази  тельной  улыбкой,
когда его глаза остановились на Арабелле. - Гм... пожалуй,  я  не  знаю,
так ли уж это странно.
   Впрочем, размышлять об этом не было времени, ибо скрипки и арфа  при-
нялись за дело всерьез. Мистер Пиквик выступил - руки накрест; вот он на
середине комнаты и несется в самый дальний угол; резкий поворот у  ками-
на, и он мчится назад к двери. Все кружатся, крестообразно  взявшись  за
руки; наконец, громко отбивают ногами такт и  уступают  место  следующей
паре; повторяется вся фигура - опять отбивается такт, выступает  следую-
щая пара, еще одна и еще - оживление небывалое. На конец, когда все  фи-
гуры были исполнены всеми четырнадцатью парами и когда старая леди в из-
неможении вышла из круга, а ее место заняла жена священника, мистер Пик-
вик не переставал, хотя никакой нужды в таких упражнениях не было,  отп-
лясывать на месте в такт музыке, улыбаясь при этом  своей  даме  с  неж-
ностью, не поддающейся никакому описанию.
   Задолго до того момента, когда мистер Пиквик устал от танцев,  новоб-
рачные удалились со сцены. Тем не менее  внизу  был  подан  превосходный
ужин, после которого долго не расходились; и когда мистер  Пиквик  прос-
нулся на следующее утро довольно поздно, у него сохранилось смутное вос-
поминание, что он пригласил, порознь и  конфиденциально,  человек  сорок
пять отобедать вместе с ним в "Джордже и Ястребе", как только они  прие-
дут в Лондон, - факт, который мистер. Пиквик справедливо расценивал  как
несомненный показатель того, что в прошлый вечер он занимался не  только
танцами.
   - Так, стало быть, моя милая, сегодня вечером всем домом устраиваются
игры на кухне? - осведомился Сэм у Эммы.
   - Да, мистер Уэллер, - ответила Эмма. - У  нас  заведено  праздновать
так каждый сочельник. Хозяин ни за что не откажется от этого.
   - У вашего хозяина правильное понятие о развлечениях, - заметил  мис-
тер Уэллер. - Никогда еще я не видывал такого разумного человека и тако-
го настоящего джентльмена.
   - Вот это верно! - сказал жирный парень, вмешиваясь в разговор. - Ка-
ких он славных свиней разводит! И жирный парень по-каннибальски  подмиг-
нул мистеру Уэллеру при мысли о жареных окороках и свином сале.
   - О, наконец-то вы проснулись! - сказал Сэм. Жирный парень кивнул.
   - Вот что я вам скажу, молодой удав, -  внушительно  произнес  мистер
Уэллер. - Если вы не будете поменьше спать и побольше двигаться, вы под-
вергнетесь, когда станете постарше, такой же неприятности, какая  случи-
лась со старым джентльменом, носившим косицу.
   - А что с ним сделали? - прерывающимся голосом осведомился жирный па-
рень.
   - А вот послушайте, - сказал мистер Уэллер. - Это был такой  толстяк,
какого редко встретишь, такой жирный мужчина, что за сорок пять  лет  ни
разу не видел собственных башмаков.
   - Господи! - воскликнула Эмма.
   - Да, не видел, моя милая, - сказал мистер Уэллер. - И если бы вы по-
ложили перед ним на обеденный стол точную модель его собственных ног, он
бы их не узнал. Ну, так вот, отправляясь в свою контору, он всегда наде-
вал красивую золотую цепочку от часов, спускавшуюся этак на фут  с  чет-
вертью, и носил в брючном кармашке часы, которые  стоили...  боюсь  ска-
зать, сколько, но не меньше, чем могут стоить часы... большие,  тяжелые,
круглой фабрикации, как раз под стать такому ужасному толстяку, и с  ог-
ромным циферблатом. "Вы бы лучше не носили этих часов, - говорят старому
джентльмену его друзья, - их у вас украдут". - "Украдут?" - говорит  он.
"Да, говорят, украдут". - "Ну, - говорит он, - хотел бы я посмотреть  на
того вора, который может вытащить часы, потому что, будь я проклят, если
я сам могу их вытащить, так они тут плотно прижаты; и когда мне  хочется
узнать, который час, я должен, говорит, заглядывать в булочные". Тут  он
хохочет так, что вот-вот лопнет, и опять отправляется с напудренной  го-
ловой и косицей, переваливается по Стрэнду, а цепочка свешивается  ниже,
чем когда бы то ни было, а огромные круглые часы чуть не разрывают серые
шерстяные штаны. Не было во всем Лондоне ни одного  карманника,  который
не дергал бы за эту цепочку, но цепочка никогда не рвалась,  а  часы  не
вылезали из кармана, и скоро воришкам надоело таскать за собой по троту-
ару такого грузного старого джентльмена, а он возвращался домой и  хохо-
тал так, что косица болталась, словно маятник голландских часов. Но  вот
однажды катится старый джентльмен по улице и видит, что карман пик,  ко-
торого он знал в лицо, идет под руку с маленьким мальчиком, а у того ог-
ромная голова. "Вот потеха, - говорит себе старый джентльмен, - они  хо-
тят еще разок попытаться, но это не пройдет".  Тут  он  начинает  весело
смеяться, как вдруг мальчик выпускает руку карманника и  бросается  впе-
ред, прямо головой в живот старого джентльмена, и тот на секунду  сгиба-
ется вдвое от боли. "Убили!" - кричит старый джентльмен. "Все в порядке,
сэр", - говорит ему на ухо карманник. А когда  старый  джентльмен  опять
выпрямился, часов и цепочки как не бывало, и - что еще хуже - у него пи-
щеварение с тех пор никуда не годилось до конца  жизни.  Примите  это  к
сведению, молодой человек, и позаботьтесь, чтобы не слишком растолстеть!
   Когда мистер Уэллер закончил эту поучительную повесть, которая, каза-
лось, произвела большое впечатление на жирного  парня,  они  отправились
все втроем в большую кухню, где к тому времени собрались  все  домочадцы
согласно обычаю, связанному с  сочельником  и  соблюдавшемуся  праотцами
старого Уордля с незапамятных времен.
   К  середине  потолка  в  кухне  старый  Уордль  только  что  подвесил
собственноручно огромную ветку омелы, и эта самая ветка омелы  мгновенно
вызвала веселую возню и суматоху, в разгар коих мистер Пиквик с  галант-
ностью, которая сделала бы честь потомку самой леди  Толлимглауэр,  взял
старую леди под руку, повел ее под мистическую ветку и поцеловал  учтиво
и благопристойно. Старая леди подчинилась этому акту вежливости со  всем
достоинством, какое приличествовало столь важному и  серьезному  обряду,
но леди помоложе, не будучи в такой мере проникнуты суеверным  почтением
к обряду или воображая, будто прелесть поцелуя  увеличивается,  если  он
достается с некоторым трудом, визжали и сопротивлялись,  разбегались  по
углам, угрожали и возражали - словом, делали все, только не  уходили  из
комнаты до тех пор, пока некоторые из наименее предприимчивых джентльме-
нов не собрались было отступить, после чего молодые леди тотчас же нашли
бессмысленным сопротивляться дольше и любезно дали себя поцеловать.
   Мистер Уинкль поцеловал  молодую  леди  с  черными  глазками,  мистер
Снодграсс поцеловал Отлили, а мистер Уэллер, не придавая особого  значе-
ния обряду, который требовал целовать, находясь под омелой, целовал Эми-
ли и других служанок, как только ему удавалось их поймать. Что  касается
бедных родственников, то они целовали всех, не исключая даже самых  нек-
расивых молодых леди, гостивших в доме, которые в крайнем смущении  бро-
сились, сами того не ведая, под омелу, как  только  она  была  повешена.
Уордль стоял спиной к камину, созерцая всю эту сцену с  величайшим  удо-
вольствием, а жирный парень не упустил случая присвоить  и  уплести  без
промедления особенно лакомый мясной паштет, который был припасен для ко-
го-то другого.
   Затем визг затих, лица раскраснелись, кудри растре пались,  и  мистер
Пиквик, поцеловав, как упомянуто было выше, старую леди, стоял под  оме-
лой, взирая с довольным лицом на все, что происходило вокруг, как  вдруг
молодая леди с черными глазками, пошептавшись с другими  молодыми  леди,
бросилась вперед и, обвив шею мистера Пик вика, нежно поцеловала  его  в
левую щеку, и не успел мистер Пиквик хорошенько сообразить, в чем  дело,
как все молодые леди его окружили, и каждая подарила его поцелуем.
   Приятно было видеть в центре группы мистера Пиквика, которого  тащили
то в одну сторону, то в другую и целовали в подбородок, в нос, в очки, и
приятно было слышать взрывы смеха, раздававшегося со всех сторон, но еще
приятнее было видеть, как мистер Пиквик, которому вскоре после этого за-
вязали глаза шелковым носовым платком, натыкался на стены, шарил по  уг-
лам и проходил  через  все  таинства  жмурок,  получая  величайшее  удо-
вольствие от игры, пока, наконец, не поймал одного из бедных родственни-
ков, и тогда ему самому пришлось убегать от жмурки, что он делал с  лег-
костью и проворством, вызывавшими восхищение и рукоплескания  всех  при-
сутствующих. Бедные родственники ловили тех, кому,  по  их  мнению,  это
должно было понравиться, а когда игра  затягивалась,  сами  давали  себя
поймать. Когда всем надоели жмурки, началась славная игра  в  "кусающего
дракона", и когда пальцы были в достаточной мере  обожжены,  а  изюминки
выловлены, все уселись возле очага, где ярко пылали  дрова,  и  подан...
был сытный ужин и огромная чаша уоселя, чуть-чуть поменьше медного котла
из прачечной; и в ней так аппетитно на вид и так приятно для слуха шипе-
ли и пузырились горячие яблоки, что положительно нельзя было устоять.
   - Вот это поистине утеха! - сказал мистер Пиквик, поглядывая вокруг.
   - Таков наш неизменный обычай, - отозвался мистер  Уордль.  -  В  со-
чельник все садятся с нами за один стол, вот как сейчас, - слуги и  все,
кто находится в доме. Здесь мы ждем, пока часы не пробьют полночь,  воз-
вещая наступление рождества, и коротаем время, играя в фанты и рассказы-
вая старые истории. Трандль, мой мальчик, расшевелите хорошенько дрова в
камине.
   Лишь только пошевелили дрова, как посыпались мириады сверкающих искр.
Багровое пламя разлило яркий свет, который проник в самые  дальние  углы
комнаты, и отбросило веселый отблеск на все лица.
   - Теперь затянем песню, рождественскую песню, - сказал  Уордль.  -  Я
вам спою одну, если никто не предлагает лучшей.
   - Браво! - воскликнул мистер Пиквик.
   - Налейте стаканы! - крикнул  Уордль.  -  Пройдет  добрых  два  часа,
раньше чем вы увидите дно этой чаши сквозь темно-красный уосель.  Напол-
ните стаканы и слушайте!
   Затем веселый старый джентльмен без дальнейших разговоров запел  при-
ятным, звучным, сильным голосом:
   РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ГИМН
   Что весна мне! Пусть под ее крылом
   Расцветают цветы в полях.
   Но под утро холодом и дождем
   Она все их развеет в прах.
   Вероломный эльф не знает себя,
   Не знает, что верен часок,
   Улыбается он, навек губя
   Беззащитный первый цветок.
   Что мне солнце! Пусть за тучи, в свой дом
   В летний день идет отдыхать.
   Мне и так легко, не стану о нем
   Я скорбеть и к нему взывать.
   Его сын любимый - жестокий бред -
   По следам горячки идет.
   Коль сильна любовь, недолго согрет...
   Это каждый - увы! - поймет.
   Лунный свет порой осенних работ,
   Пронизая ночную тень,
   Мне милей и больше меня влечет,
   Чем бесстыдный и яркий день.
   Но увижу - лист на земле лежит,
   И на сердце тоска легла.
   Опадают листья - сердце щемит,
   Разве осень тогда мила?
   Я веселым святкам гимн пою.
   Золотая пришла пора!
   В честь ее я чашу налил свою
   И тройным встречаю "ура".
   Распахнем мы дверь принять Рождество,
   Старика совсем оглушим.
   Пока есть вино, потешим его
   И друзьями простимся с ним.
   Как всегда, он горд, и к чему скрывать
   Загрубелую сеть рубцов!
   Не позор они - их легко сыскать
   На щеках лихих моряков.
   И я славлю вновь, и песня звонка -
   Пусть гудит и дом и земля, -
   Этой ночью славлю я старика -
   Четырех времен короля.
   Этой песне бурно аплодировали, ибо друзья и слуги составляют чудесную
аудиторию, - в особенности бедные родственники были в подлинном экстазе.
Снова подбросили дров в камин и снова наполнили стаканы уоселем.
   - Какой снег! - тихо сказал один из слуг.
   - Снег? - переспросил Уордль.
   - Суровая, холодная ночь, - отозвался слуга. - И ветер  поднялся.  Он
гонит снег по полю густым белым облаком.
   - Что говорит Джем? - осведомилась старая леди. -  Что-нибудь  случи-
лось?
   - Нет, матушка, - ответил Уордль. - Он говорит, что поднялась  метель
и ветер холодный и пронизывающий. Я бы мог догадаться об этом  по  тому,
как он гудит в трубе,
   - А! - сказала старая леди. - Помню, такой же был ветер и так же  шел
снег очень много лет назад - за пята лет до того, как  скончался  бедный
ваш отец. Тогда тоже был сочельник, и помню, что в тот  самый  вечер  он
нам рассказывал историю о подземных духах, которые утащили старого  Геб-
риела Граба.
   - Какую историю? - спросил мистер Пиквик.
   - О, пустяки! - отозвался Уордль. - Историю о старом пономаре,  кото-
рого будто бы утащили подземные духи, как думают здешние добрые люди.
   - Думают! - воскликнула  старая  леди.  -  Да  разве  найдется  такой
смельчак, который бы этому не верил? Думают! Да разве вы  не  слыхали  с
самого детства, что его похитили подземные духи, разве вы ничего не зна-
ете об Этом?
   - Отлично, матушка, если вам угодно - его похитили, - смеясь,  сказал
Уордль. - Его похитили подземные духи, Пиквик, и конец делу.
   - О нет! - возразил мистер Пиквик. - Уверяю вас, не конец, потому что
я должен узнать, как и почему, - вообще все подробности.
   Уордль улыбнулся, видя, что все вытянули шеи,  чтобы  лучше  слышать;
щедрой рукой налив уоселя, он выпил за Здоровье мистера Пиквика и  начал
следующий рассказ... Но да помилует бог наше писательское сердце - в ка-
кую длинную главу дали мы себя втянуть! Заявляем торжественно: мы совсем
забыли о таких пустячных ограничениях, как главы. Но так и быть, подзем-
ного духа мы выпустим в новой главе. Подземные духи - на сцену, и  ника-
кой им пощады, леди и джентльмены!


   ГЛАВА XXIX
   Рассказ о том, как подземные духи похитили пономаря

   "В одном старом монастырском городе, здесь, в наших краях, много-мно-
го лет назад - так много, что эта история должна быть правдивой, ибо на-
ши прадеды верили ей слепо, - занимал место  пономаря  и  могильщика  на
кладбище некто Гебриел Граб. Если человек - могильщик и постоянно  окру-
жен эмблемами смерти, из этого отнюдь не следует, что он должен быть че-
ловеком угрюмым и меланхолическим; наши могильщики - самые веселые  люди
в мире; а однажды я имел честь подружиться с факельщиком, который в сво-
бодное от службы время был самым забавным и шутливым молодцом  из  всех,
кто когда-либо распевал залихватские песни, забывая все  на  свете,  или
осушал стакан доброго крепкого вина одним духом.  Но,  несмотря  на  эти
примеры, доказывающие обратное, Гебриел Граб был сварливым,  непокладис-
тым, хмурым человеком - мрачным и замкнутым, который  не  общался  ни  с
кем, кроме самого себя и старой плетеной фляжки, помещавшейся в большом,
глубоком кармане его жилета, и бросал на каждое веселое лицо, попадавше-
еся ему на пути, такой злобный и сердитый взгляд, что  трудно  было  при
встрече с ним не почувствовать себя скверно.
   Как-то в рождественский сочельник, незадолго до сумерек, Гебриел Граб
вскинул на плечо лопату, зажег фонарь и пошел по направлению  к  старому
кладбищу, ибо ему нужно было докончить к утру могилу, и, находясь в  по-
давленном состоянии духа, он подумал, что, быть может, развеселится, ес-
ли тотчас же возьмется за работу. Проходя по старой улице, он видел  че-
рез старинные оконца яркий огонь, пылавший в каминах, и  слышал  громкий
смех и радостные возгласы тех, что собрались возле них; он заметил сует-
ливые приготовления к завтрашнему пиршеству и почуял  немало  аппетитных
запахов, которые вырывались с облаком пара из кухонных окон. Все это бы-
ло - желчь и полынь для сердца Гебриела Граба; а когда дети стайками вы-
летали из домов, перебегали через дорогу и, не успев постучать  в  дверь
противоположного дома, встречались с полдюжиной таких  же  кудрявых  ма-
леньких шалунов, толпившихся вокруг них, когда они взбирались но лестни-
це, чтобы провести вечер в рождественских играх. - Гебриел  Граб  злобно
усмехался и крепче сжимал рукоятку своей лопаты, размышляя о кори, скар-
латине, молочнице, коклюше и многих других источниках утешения.
   В таком приятном расположении духа Гебриел  продолжал  путь,  отвечая
отрывистым ворчанием на добродушные приветствия соседей,  изредка  попа-
давшихся ему навстречу, пока не свернул в темный переулок, который вел к
кладбищу. А Гебриел мечтал о том, чтобы добраться до  темного  переулка,
потому что этот переулок в общем был славным,  мрачным,  унылым  местом,
куда горожане не очень-то любили заглядывать, разве что средь бела дня и
при солнечном свете; поэтому он был не на шутку возмущен,  услышав,  как
юный пострел распевает какую-то праздничную песню о веселом рождестве  в
этом самом святилище, которое называлось Гробовым переулком  еще  в  дни
старого аббатства и со времен монахов с бритыми макушками. По мере  того
как Гебриел подвигался дальше и голос звучал ближе,  он  убеждался,  что
этот голос при надлежит мальчугану, который спешил присоединиться к  од-
ной из стаек на старой улице, и для того, чтобы  составить  самому  себе
компанию, а также приготовиться к празднеству, распевал во всю силу сво-
их легких. Гебриел подождал, пока мальчик не поравнялся с ним, затем за-
гнал его в угол и раз пять или шесть стукнул фонарем  по  голове,  чтобы
научить его понижать голос. Когда мальчик убежал, держась рукой за голо-
ву и распевая совсем другую песню, Гебриел Граб засмеялся от  всей  души
и, придя на кладбище, запер за собой ворота.
   Он снял куртку, поставил фонарь на землю и, спрыгнув в  недоконченную
могилу, работал около часа с большим рвением. Но земля промерзла,  и  не
очень-то легким делом было разбивать ее и выгребать из ямы; и хотя  све-
тил месяц, но он был совсем молодой и проливал мало света на могилу, ко-
торая находилась в тени церкви. Во всякое другое время  эти  препятствия
привели бы Гебриела Граба в очень мрачное и горестное расположение духа,
но, положив конец пению маленького мальчика, ни был так доволен, что об-
ращал мало внимания на ничтожные результаты, и, покончив на эту ночь  со
своей работой, заглянул в могилу с жестоким удовлетворением и чуть слыш-
но затянул, собирая свои вещи:
   Славные дома, славные дома, Сырая земля да полная тьма.
   Камень в изголовье, камень в ногах:
   Жирное блюдо под ними в червях.
   Сорная трава да глина кругом, В освященной земле прекрасный дом!
   - Хо-хо! - засмеялся Гебриел Граб, присев на плоскую могильную плиту,
которая была его излюбленным  местом  отдохновения,  и  достав  плетеную
фляжку. - Гроб на рождество! Подарок к празднику. Хо-хо-хо!
   - Хо-хо-хо! - повторил чей-то голос за его спиной.
   Гебриел замер от испуга в тот самый момент, когда  подносил  к  губам
плетеную фляжку, и оглянулся. Самая древняя могила была не более тиха  и
безмолвна, чем кладбище при бледном лунном свете. Холодный иней  блестел
на могильных плитах и сверкал, как драгоценные камни, на  резьбе  старой
церкви. Снег, твердый и хрустящий, лежал на земле и расстилал по  земля-
ным холмикам, теснившимся друг к другу, такой белый  и  гладкий  покров,
что казалось, будто здесь лежат трупы, окутанные только своими саванами.
Ни один шорох не врывался в глубокую тишину этой торжественной  картины.
Сами звуки словно замерзли, так все было холодно и неподвижно.
   - Это было эхо, - сказал Гебриел Граб, снова поднося бутылку к губам.
   - Это было н