городная  скромность,  эта  чудесная  простота   эта   душевная
чуткость, побуждавшие  его  избегать  всего,  что  хоть  мало-мальски  могло
усугубить тяжесть, лежавшую  у  меня  на  сердце,  заставили  меня  блаженно
перенестись с погоста, где, как символ Смерти,  зияла  отверстая  могила,  в
Жилище Христианина, стоявшее бок о бок с  нею,  как  символ  Воскресения  из
мертвых. Думая о первой, я всегда теперь буду думать и о втором. Они  всегда
будут соседствовать в моей памяти. И если б я  потерял  на  этом  несчастном
судне дорогого мне человека и проделал путь из Австралии, чтобы взглянуть на
его могилу, я бы уехал, вознося богу хвалу за то, что так близко от кладбища
стоит этот дом и осеняет его в светлые  дни,  а  с  приходом  тьмы  заливает
светом своих огней землю, в которой господь упокоил близкое мне существо.
     В ходе разговора мы, естественно, коснулись описаний погибших на  судне
и благодарственных писем родных  и  друзей,  и  мне  захотелось  просмотреть
некоторые из них. Меня тотчас усадили перед грудой обведенных черной  каймой
бумаг, и я сделал оттуда следующие извлечения.
     Мать пишет:
     "Достопочтенный сэр!
     Среди тех, кто погиб у вашего берега, был и мой любимый сын.  Я  только
начала поправляться после  тяжелой  болезни,  а  это  ужасное  горе  вызвало
рецидив, так что я  не  в  состоянии  сейчас  приехать  и  опознать  останки
дорогого дитяти, которого я лишилась. Моему  любимому  сыночку  было  бы  на
рождество шестнадцать лет. Од был очень ласковый и послушный мальчик и  рано
выучил катехизис. Мы надеялись, что он будет украшением  британского  флота,
но "не так судил  господь".  Я  убеждена,  что  сыну  моему  даровано  будет
спасение. Как он не хотел  идти  в  свое  последнее  плаванье!  Пятнадцатого
октября я получила от  него  письмо  из  Мельбурна,  помеченное  двенадцатым
августа; он был в чудесном расположении духа и в конце писал:  "Пожелай  мне
попутного ветра, мама, а я постараюсь  поймать  его  в  паруса,  и  милостью
божией снова увижу тебя и дорогих малюток. До  свидания,  дорогая  мама,  до
свидания, дорогие родители. До свидания, дорогой братец". Увы, это было  его
последнее "прости". Я не прошу извинения за это письмо, ибо сердце мое полно
печали".
     Муж пишет:
     "Милостивый государь!
     Вы  окажете  мне  большую  любезность,  если  сообщите,  обозначены  ли
инициалы на кольце и кольце-держателе,  которые,  как  сообщает  "Стандарт",
найдены в прошлый четверг и находятся сейчас у  Вас.  Право  же,  милостивый
государь, у меня недостает слов, чтобы по  заслугам  возблагодарить  Вас  за
Ваше доброе отношение ко мне в тот ужасный день. Скажите, чем  могу  я  быть
Вам полезен? И не напишете ли Вы несколько слов  мне  в  утешение  -  ибо  я
близок к безумию".
     Одна вдова пишет:
     "Я нахожусь в таком состоянии, что я и мои  друзья  решили,  что  лучше
схоронить дражайшего моего супруга там, где он сейчас пребывает, - и, как бы
мне ни хотелось, чтоб все было иначе, приходится покориться судьбе. То,  что
я слышала о Вас, позволяет мне  надеяться,  что  похороны  будут  обставлены
самым приличным образом. Раз душа отлетела, не все ли  равно,  где  покоятся
бренные останки, хоть тем,  кто  еще  ждет  своего  часа,  должно  проявить,
поелику возможно, свою любовь к усопшему. Мне отказано в этом  утешении,  но
такова уж воля господня, и я  стараюсь  смириться.  Когда-нибудь  я,  верно,
сумею посетить  Ваши  края,  увидеть  место,  где  покоится  мой  супруг,  и
воздвигнуть в память о нем скромный могильный камень. Не скоро, о, не скоро,
забуду я ту ужасную ночь! Не найдется ли  в  Бангоре  или  его  окрестностях
лавки, откуда я могла  бы  выписать  картинку  с  видом  Молфри  или  церкви
Ланальго, память о которых я всегда буду свято хранить в своем сердце?"
     Другая вдова пишет:
     "Нынче утром я  получила  Ваше  письмо  и  от  души  благодарю  Вас  за
попеченье о прахе любимого моего мужа и за добрые чувства,  которые  Вы  мне
высказали, как то и подобает христианину, скорбящему обо всех, кто, как и я,
убит горем. Да поможет Вам бог в этом великом испытании, и да благословит он
Вас и всех Ваших  близких.  Быстротечное  время  уносит  своих  сыновей,  но
незабвенное Ваше имя останется вечным примером бескорыстия, и сколько  б  ни
минуло лет, многие вдовы будут вспоминать  о  Вашем  благородном  деянии,  и
слезы  благодарности  будут  течь  по   их   щекам,   как   дань   сердечной
признательности, когда все остальное навеки забудется".
     Вот письмо отца:
     "Не знаю, в  каких  словах  высказать  благодарность  за  то  внимание,
которое в столь печальных обстоятельствах оказали  Вы  моему  сыну  Ричарду,
приезжавшему попрощаться со своим дорогим братом, и за то  радение,  с  коим
отслужили Вы прекрасный заупокойный молебен над останками моего  несчастного
сына. Да будет божье соизволение молитве Вашей достичь престола  всевышнего,
чтобы заступничеством Христовым душа моего ребенка принята была  в  царствие
небесное.
     Его любящая мать просила меня передать Вам сердечную признательность".
     Лица, посетившие дом священника, присылали такие письма:
     "Дорогие и незабвенные друзья!
     Благополучно прибыв сюда вчера утром, я отправляюсь дальше по  железной
дороге.
     Всякий раз, когда я вспоминаю о Вас и Вашем гостеприимном доме,  сердце
мое переполняется благодарностью. Чувства мои к Вам не передашь  словами.  Я
умолкаю. Пусть же господь воздаст Вам полною  мерой.  Не  называю  имен,  но
обнимаю вас всех".
     "Мои дорогие друзья!
     Я молчала до сих пор потому, что лишь  сегодня  впервые  после  приезда
поднялась с постели.
     Если б сбылась моя последняя печальная надежда и  мне  удалось  обрести
тело моего горячо оплакиваемого сына, то сейчас, по возвращении  домой,  это
было бы для меня некоторым утешением,  и,  мне  думается,  я  смирилась  бы,
сколько возможно, со своей участью.
     Боюсь, что теперь мне  почти  нечего  больше  ждать,  и  я  нахожусь  в
неутешном горе.
     Мою скорбь смягчает лишь Ваше великодушное  согласие  принять  на  себя
заботы об этом деле, и я твердо уверена, что Вы сделаете все,  что  в  Ваших
силах, дабы разыскать и похоронить моего дорогого сына, как мы с Вами о  том
уговорились перед моим отъездом с места этой ужасной катастрофы.
     Я очень хотела бы знать, не обнаружилось ли  за  это  время  что-нибудь
новое. Я и без того многим Вам  обязана,  но  не  будете  ли  Вы  так  добры
написать мне? Если Вам удастся опознать  тело  моего  несчастного  мальчика,
сообщите немедленно, и я тотчас же приеду.
     Не выразить словами, скольким обязана я Вам за Вашу поддержку,  доброту
и участие".
     "Мои любимые друзья!
     Я вернулась вчера благополучно домой, и ночной сон освежил  и  успокоил
меня. Я снова должна повторить, что нет слов, которые могли бы передать  мою
благодарность Вам. Память о Вас я сохраню в глубине своего сердца.
     Я видела его и, как никогда, осознала  свое  несчастье.  Какую  горькую
чашу довелось мне испить! Но я покорно склоняюсь перед  неисповедимой  волей
господней. Я не щажу себя; я только ищу в себе силы для смирения".
     На борту "Ройял Чартер"  было  несколько  евреев,  и  благодарность  их
единоверцев с большим чувством выражена в нижеследующем  письме,  присланном
из канцелярии главного раввина:
     "Достопочтенный сэр!
     Не могу не выразить Вам глубокую признательность  от  лица  тех  членов
моей общины, чьи близкие оказались, к несчастью,  среди  погибших  во  время
крушения "Ройял Чартер". Поистине Вы, подобно Воозу *, "не оставили добротой
своей ни живого, ни мертвого".
     Вы явили доброту свою не только к тем, кого  приняли  столь  радушно  в
своем доме и кому столь деятельно помогли исполнить последний долг, но  и  к
мертвым единоверцам нашим, озаботясь, чтобы  они  были  похоронены  в  своей
земле и  по  своему  обряду.  Да  вознаградит  Вас  отец  небесный  за  Вашу
гуманность и человеколюбивые Ваши деяния!"
     Еврейская община города Ливерпуля, в  письме,  подписанном  секретарем,
так выразила свои чувства:
     "Достопочтенный сэр!
     Старосты нашей общины с большим удовлетворением узнали, что, положив  в
местах недавнего крушения "Ройял Чартер" столько  неустанных  и  удостоенных
всеобщего признания трудов,  Вы  весьма  любезно  употребили  немало  ценных
усилий, дабы оказать содействие тем нашим единоверцам, которые вознамерились
похоронить своих друзей в  освященной  земле,  по  обряду  и  ритуалу  нашей
религии.
     Старосты просили меня при  первой  возможности  выразить  Вам  от  лица
общины самую теплую признательность и благодарность и  пожелать  долгих  лет
счастья и благоденствия".
     Джентльмен иудейского происхождения пишет:
     "Достопочтенный сэр!
     Пользуюсь случаем сердечно поблагодарить Вас за незамедлительный  ответ
на письмо, в котором я сообщал все подробности о своем  горячо  оплакиваемом
брате, и прошу Вас принять изъявления искренней признательности за помощь  и
содействие, столь  охотно  оказанное  Вами  при  Эксгумации  останков  моего
бедного брата. Когда в столь скорбных и горестных обстоятельствах встречаешь
людей, так дружески  к  тебе  расположенных,  это  в  какой-то  мере  служит
утешением и притупляет душевную боль. Его судьба кажется  особенно  тяжелой,
если припомнить все обстоятельства, которые ей сопутствовали. Семь лет назад
он покинул свой дом и три  года  спустя  приехал  повидаться  с  семьей.  Он
помолвился тогда с очень милой девушкой. В чужих краях ему улыбнулась удача,
и он возвращался домой, чтоб исполнить свою священную клятву.
     Он ничего не застраховал и все, что у него было, вез с собой в  золоте.
Мы получили от него весточку, когда корабль  заходил  в  Куинстаун;  он  был
тогда полон упований, а через несколько коротких часов все пошло прахом").
     Проникнуты скорбью, но слишком сокровенны, чтобы  приводить  их  здесь,
многочисленные упоминания о медальонах с женскими  портретами,  которые  эти
грубые мужчины носили на шее (там их нашли после  их  смерти),  о  срезанных
локонах, страничках из  писем  и  многих,  многих  других  знаках  затаенной
нежности. На одном трупе, выброшенном волнами на берег,  нашли  напечатанным
на листе бумаги с краями, вырезанными в форме кружев, такое, единственное  в
своем роде (и оказавшееся бесполезным) заклинание:

                               Благословение
     Пусть благословение божие пребудет с тобою. Пусть солнце славы  озаряет
ложе твое и дорога изобилия, счастья и почестей всегда будет  открыта  перед
тобой. Пусть никакая печаль не омрачит дни твои и горе не  лишит  тебя  сна.
Пусть голова твоя мирно покоится на мягком своем изголовье и приятные  дремы
сопутствуют ночному твоему отдохновению; а когда годы пройдут долгой чредою,
и радости жизни наскучат тебе, и смерть легкой рукою накинет  на  тебя  свое
покрывало, чтоб  не  пробудился  ты  больше  к  жизни  земной,  пусть  ангел
господень стоит над одром твоим и да озаботится он, чтобы резкий порыв ветра
не затушил раньше срока угасающий светильник жизни.

     У одного матроса на правой руке была такая татуировка  -  спаситель  на
кресте; чело распятого и его  одеяние  забрызганы  кровью;  ниже  изображены
мужчина и женщина; с одной стороны от распятия - лунный серп, нарисованный в
форме человеческого лица, с другой - солнце; над распятием буквы  X.  В.  На
левой руке изображена танцующая пара,  сделана  попытка  обрисовать  женское
платье; внизу подписаны инициалы. У другого матроса - на правой  руке  внизу
вытатуированы  моряк  и  женщина;  моряк  держит  английский  флаг;   лента,
прикрепленная к древку, развевается над головою женщины,  и  она  сжимает  в
руке один ее конец. На верхней части руки вытатуирован спаситель на  кресте;
верх распятия окружен звездами, и одна большая звезда наколота тушью  сбоку.
На левой руке  флаг,  сердце,  пронзенное  стрелой,  лицо  и  инициалы.  Эту
татуировку  удалось  совершенно  ясно  различить  под  обесцвеченным  кожным
покровом изуродованной руки, когда кожа  была  осторожно  соскоблена  ножом.
Вполне возможно, что обычай татуироваться так живуч  среди  моряков  потому,
что они хотят быть опознанными, если утонут и будут выброшены на берег.
     Прошло немало времени, прежде чем я смог оторваться от заинтересовавших
меня бумаг на столе, и я покинул это доброе семейство лишь после  того,  как
преломил с ними хлеб и выпил вина. И совершенно так же, как я приехал сюда с
береговым стражником, своим обратным попутчиком я избрал  почтальона  с  его
кожаной  сумкой,  палкой,  рожком  и  терьером.  Много  писем,   проникнутых
отчаяньем, принес он за эти два месяца в дом приходского  священника;  много
добрых утешительных ответов унес он отсюда.
     По дороге я размышлял о множестве наших  соотечественников,  которые  в
грядушие  годы  совершат  паломничество  на  это  маленькое  кладбище,  и  о
множестве австралийцев, причастных к этой  катастрофе,  которые,  приехав  в
Старый Свет, посетят это место; я размышлял  о  людях,  написавших  всю  эту
груду писем, что я оставил на столе. и тогда мне  захотелось  включить  сюда
этот короткий отчет. Церковные соборы, конференции, епископские  послания  и
тому подобное могут, я полагаю, немало способствовать упрочению веры - и дай
им бог! Однако, думается мне, за все время, сколько они просуществуют, им не
преуспеть в служении делу господню и вполовину против того, что явил небесам
этот открытый ветрам клочок гористого валлийского побережья.
     Если б во время крушения "Ройял Чартер" я потерял подругу жизни, больше
того, если б я  потерял  нареченную,  если  б  я  потерял  свою  юную  дочь,
даровитого сына или маленького ребенка, я поцеловал бы  эти  бережные  руки,
неутомимо трудившиеся в церкви, и сказал: они  более  всех  других  достойны
были б коснуться праха близкого моего, даже если б успокоился  он  в  родном
своем доме. Я был бы счастлив, что близкое мне существо  покоится  в  мирной
могиле неподалеку от дома, в котором живет эта добрая  семья,  на  маленьком
кладбище, где судьба свела столь многих; я вспоминал бы об этом  с  чувством
благодарности и знал, что чувство мое  справедливо.  Моя  заметка  немногого
стоит, пока я не назову, - даровав, надеюсь, утешение многим сердцам, -  имя
священнослужителя, столько раз здесь упомянутого. Это преподобный Стивен Руз
Хьюз из Ланальго, близ Молфри на Энглси *. Его брат - преподобный Хью Роберт
Хьюз из Пенроз Олигви.


                                  III

        ^TРаботный дом в Уоппинге^U

     Однажды мне  захотелось  на  досуге  отправиться  из  Ковент-Гардена  в
Ист-Энд и, обратив свои стопы к этой стороне  круга  столичного,  я  миновал
Индиа-Хаус *, раздумывая от нечего делать о Типу-саибе * и Чарльзе  Лэме  *,
миновал своего маленького деревянного  мичмана,  ласково  потрепав  его,  на
правах давней дружбы, по  ноге  в  коротких  штанишках,  миновал  Олдгетскую
водокачку и "Голову Сарацина"  *  (его  черномазая  физиономия  обезображена
позорной сыпью реклам), пересек пустой двор старинного его  соседа,  Черного
или Синего не то Кабана, не то Быка, который ушел из жизни неизвестно  когда
и чьи экипажи подевались неизвестно куда, возвратился в век  железных  дорог
и, пройдя  мимо  Уайтчеплской  церкви,  очутился  -  довольно  некстати  для
Путешественника не по торговым делам - на Торговой улице. Я весело прошлепал
по густой грязи этого проспекта, созерцая с превеликим удовольствием громаду
одного из зданий рафинадного завода; маленькие шесты с флюгерами в маленьких
садиках, расположенных позади домов в переулках; прилегающие к улице  каналы
и доки; фургоны, громыхающие по булыжной мостовой,  лавки  ростовщиков,  где
корабельные   помощники,   оказавшись    в    стесненных    обстоятельствах,
прозакладывали такое количество секстантов и квадрантов,  что  я  купил  бы,
пожалуй, несколько штук за бесценок, имей я хоть  малейшее  представление  о
том, как с ними обращаться, и свернул, наконец, направо, в сторону Уоппинга.
     Я  не  собирался  нанять  лодку  у  Старой  Лестницы  в  Уоппинге   или
полюбоваться местами, где некая молодая особа под  очаровательный  старинный
напев уверяла своего возлюбленного моряка, что нисколечко не переменилась  с
того самого дня, когда подарила ему кисет с его именем, - я  не  верю  в  ее
постоянство и боюсь,  что  в  этой  сделке  его  надули  самым  бессовестным
образом, да  и  что  всегда-то  он  ходил  в  дураках.  Нет,  меня  заставил
отправиться в Уоппинг один полицейский судья  из  восточной  части  Лондона,
который заявил в утренних газетах, будто уоппингский работный дом для женщин
содержится очень плохо, и называл это стыдом, позором  и  другими  страшными
словами,  так  что  я  решил  самолично  узнать,  как  обстоит  все  это   в
действительности.  Ведь  полицейские  судьи  восточной  части   Лондона   не
обязательно принадлежат к числу мудрейших мужей Востока, о чем можно  судить
по их манере вести дела о маскарадах и пантомимах, которые устраиваются  там
в приходе Сент-Джордж; способ этот состоит  в  том,  чтобы  утопить  дело  в
словопрениях сторон, привлечь к нему всех, кто к нему причастен, и всех, кто
к нему не причастен, осведомиться у  истца,  как,  по  его  мнению,  следует
поступить с ответчиком, а у ответчика - как он советует  поступить  с  самим
собой.
     Задолго до того, как я достиг Уоппинга, я уже понял, что сбился с пути,
и, решив, подобно турку, положиться на судьбу, отдался на волю узких уточек,
в надежде так или иначе добраться, если только мне  суждено,  до  намеченной
цели. Я брел около часа куда глаза глядят и  в  конце  концов  очутился  над
воротами грязного шлюза с черной водой. Против меня стояло какое-то склизкое
существо, отдаленно напоминавшее лоснящегося от грязи  молодого  человека  с
опухшим землистым лицом. Оно могло  сойти  за  младшего  сына  этой  грязной
старухи Темзы или  за  того  утопленника,  что  был  изображен  на  плакате,
наклеенном на стоявшей между нами гранитной тумбе в форме наперстка.
     Я спросил у этого привидения, как называется место, чуда я попал.
     - Ловушка мистера Бейкера, - ответствовало оно с  призрачной  ухмылкой;
звук его голоса напоминал клокотание воды.
     В подобных случаях я всегда бываю озабочен тем, чтобы суметь удержаться
на умственном уровне своего  собеседника,  и  я  задумался  над  сокровенным
смыслом слов, произнесенных привидением, а оно покамест,  обхватив  железный
засов на воротах шлюза, принялось сосать его. Вдохновение  осенило  меня:  я
догадался, что мистер Бейкер - здешний коронер *.
     - Подходящее место для самоубийства, - сказал я, глядя  в  темную  воду
шлюза.
     - Это вы насчет Сью? - встрепенулось  привидение.  -  Здесь,  здесь.  И
Полли, Опять же Эмили, и Нэнси, и Джейн. -  После  каждого  имени  он  вновь
принимался сосать железо. - А все от чего - все от  дурного  нрава.  Срывает
шляпку или платок, и ну бегом сюда,  да  и  вниз  головой.  Завсегда  здесь.
Бултых - и вся недолга. В одночасье.
     - Что, всегда около часа ночи?
     - Да нет, - возразило привидение. - Насчет этого они не разборчивы. Для
них любое время годится - и в два ночи и в три. Только вот что я вам  скажу,
- тут привидение прислонилось головой к засову и саркастически  заклокотало,
- им надо, чтоб кто-нибудь мимо шел. Станут  они  тебе  топиться,  коля  нет
рядом бобби или еще какого типа, чтоб услышал, как вода плеснулась.
     Насколько я мог уразуметь сказанное, я как раз и был тип, иначе  говоря
- один из представителей разношерстной толпы, и  я  с  подобающим  смирением
позволил себе спросить:
     - И часто удается их вытащить и вернуть к жизни?
     - Насчет того, чтоб вернуть, не знаю, - заявило привидение, которому по
какой-то таинственной причине очень не по душе пришлось это слово.  -  Тащут
их в работельню, суют в горячую ванну, они и  оч