Резчик должен бы льстить, приближать к идеалу,
     Если много убавить, прибавлять, если мало!

     Наш переселенческий корабль стоит бортом к пристани. Огромные сходни из
перекладин и досок в двух местах соединяют корабль с пристанью,  и  вверх  и
вниз по этим сходням бесконечной вереницей, туда и сюда, взад и вперед,  как
муравьи, снуют переселенцы, отплывающие на нашем корабле. Кто тащит капусту,
кто караваи хлеба, кто сыр и масло, кто молоко и пиво, кто ящики, постели  и
узлы, кто младенцев - дети почти у всех; почти  у  всех  в  руках  новенькие
жестяные бидоны для ежедневного  рациона  пресной  воды,  и  при  виде  этих
бидонов во рту появляется неприятный жестяной привкус. Туда и сюда, вверх  и
вниз, с корабля на берег и с берега на корабль, они  кишат  повсюду  -  наши
переселенцы. И все же каждый раз, как распахиваются ворота порта, появляются
новые кэбы, появляются тележки и появляются фургоны, и на них прибывают  еще
переселенцы, и с ними еще капуста, еще хлеб, еще сыр и масло, еще  молоко  и
пиво, еще ящички, постели и узлы, еще жестяные  бидоны,  и  вместе  с  этими
грузами все нарастает и нарастает количество детей.
     Я подымаюсь на борт нашего переселенческого корабля. Прежде всего я иду
в кают-компанию и нахожу там обычную при подобных  обстоятельствах  картину.
Каюта  заполнена  мокрыми  от  пота  людьми  с  ворохами  бумаг,  перьями  и
чернильницами; впечатление таково, что, едва  успев  вернуться  с  кладбища,
поверенные неутешной миссис Амазонки бросились разыскивать пропавшее в общей
суматохе завещание ее новопреставленного супруга. Я выхожу  на  ют  подышать
свежим воздухом и, обозревая оттуда переселенцев, расположившихся на  нижней
палубе (собственно говоря, я и здесь со всех сторон окружен  ими),  замечаю,
что и тут вовсю работают перья, и тут стоят чернильницы, лежат вороха бумаг,
и тут возникают бесконечные осложнения  при  расчетах  с  отдельными  лицами
из-за жестяных бидонов и уж не знаю там из-за чего. Раздражения, однако,  не
замечается, не видно  пьяных,  не  слышно  ругани  и  грубых  выражений,  не
замечается уныния, не видно слез, и везде на палубе, в  каждом  уголке,  где
только можно приткнуться - опуститься  на  колени,  сесть  на  корточки  или
прилечь, - люди в самых неподходящих для писания позах пишут письма.
     Должен сказать, что мне доводилось видеть  корабли  переселенцев  и  до
этого июньского дня, однако эти  люди  так  разительно  отличаются  от  всех
других виденных мною при подобных  обстоятельствах  людей,  что  я  невольно
выражаю свое удивление вслух: "Интересно,  за  кого  бы  принял  этих  людей
непосвященный!"
     Внимательное, оживленное, коричневое от загара лицо капитана "Амазонки"
появляется рядом. Он говорит: "И в самом деле - за кого? Большинство из  них
мы приняли на борт еще вчера вечером. Приехали они из разных  концов  Англии
небольшими группами и раньше друг друга в глаза не видели. И не  успели  они
пробыть на борту корабля  двух  часов,  как  у  них  уже  образовалась  своя
собственная полиция, установились собственные  законы  и  дежурства  у  всех
люков. Не  пробило  еще  девяти  часов,  как  у  нас  уже  царил  порядок  и
спокойствие, не хуже чем на военном корабле".
     Я снова огляделся по  сторонам  и  подивился  невозмутимости,  с  какой
писали письма  эти  люди.  Среди  окружавшей  их  толпы  они  умудрялись  не
отвлекаться ничем, а в это время над их головами, покачиваясь, проплывали  и
опускались в трюм огромные бочки; в это время  разгоряченные  агенты  бегали
вверх и вниз по трапам, приводя в порядок бесконечные расчеты; в  это  время
сотни  две  незнакомцев  отыскивали  повсюду  сотни  две  других  таких   же
незнакомцев, задавая вопросы относительно их местонахождения еще сотням двум
таких же незнакомцев; в это время дети носились вверх и вниз, взад и вперед,
путаясь у всех под ногами  и,  ко  всеобщему  отчаянию,  перевешиваясь  вниз
головами во всех опасных местах -  тем  не  менее  они  спокойно  продолжали
писать свои письма.  Примостившись  у  правого  борта,  какой-то  седовласый
человек диктовал длинное письмо  другому  седовласому  человеку  в  огромной
меховой  шапке,  и  письмо  это,  по-видимому,  было  настолько  глубоко  по
содержанию, что переписчику  приходилось  время  от  времени  обеими  руками
снимать с головы меховую шапку, дабы проветрить мозги, и обращать изумленный
взгляд на диктовавшего, словно  это  был  человек,  окутанный  непроницаемой
тайной, и на него стоило посмотреть. У  левого  борта,  покрыв  кнехт  белой
тряпочкой  и  превратив  его  в  аккуратный  письменный  столик,  сидела  на
небольшом ящике женщина и писала с  тщательностью  бухгалтера.  У  ног  этой
женщины, растлившись на  животе  прямо  на  палубе  и  просунув  голову  под
перекладину фальшборта, по-видимому почитая это место надежным убежищем  для
своего листка бумаги, хорошенькая изящная девушка  писала  не  меньше  часу,
лишь изредка появляясь на поверхности, чтобы обмакнуть перо в чернильницу (в
конце концов она потеряла  сознание).  Пристроившись  у  борта  спасательной
лодки, недалеко  от  меня,  на  юте,  еще  одна  девушка  -  свежая,  пышная
деревенская девочка - тоже писала письмо на голых  досках  палубы.  Позднее,
когда в эту же самую лодку забрались хористы, долго распевавшие разные песни
и куплеты, одна из девушек-хористок, машинально исполняя свою партию, писала
письмо на дне лодки.
     - Да, непосвященному трудно было бы догадаться, кто они  такие,  мистер
Путешественник не по торговым делам, - говорит капитан.
     - Несомненно!
     - Если бы вы не знали, кто они, могли бы вы хотя бы предположить?
     - Ну что вы! Я бы сказал, что это цвет Англии.
     - То же сказал бы и я, - говорит капитан.
     - Сколько их?
     - По круглому подсчету восемьсот.
     Я прошелся по нижней палубе, где в темноте ютились  многодетные  семьи,
где вновь прибывающие создавали неизбежную неразбериху и где эта неразбериха
усиливалась скромными приготовлениями к обеду, которые шли в каждой  группе.
Там и сям потерявшие дорогу женщины, подшучивая  над  собой,  расспрашивали,
как им пройти к своим или хотя  бы  выйти  на  верхнюю  палубу.  Кое-кто  из
несчастных детишек  плакал,  но  в  остальном  поражала  бодрость,  царившая
вокруг. "К завтрашнему дню утрясемся!",  "Через  день-два  все  наладится!",
"Здесь будет посветлее, как только выйдем в море". Подобные фразы  слышались
со всех сторон, пока я пробирался ощупью между сундуков, бочек,  бимсов,  не
спущенных в трюм грузов, рым-болтов  и  переселенцев  на  нижнюю  палубу,  а
оттуда снова к дневному свету и к моему прежнему месту.
     Способность сосредоточиться у этих людей была поистине изумительна! Все
те, кто писал письма прежде, продолжали  спокойно  заниматься  своим  делом.
Кроме того, за время моего отсутствия число пишущих сильно возросло. Мальчик
со школьной сумкой в руке и с грифельной доской под мышкой появился снизу, с
прилежным видом уселся неподалеку от меня (высмотрев еще  издали  подходящий
светлый люк) и углубился в решение задачи, не обращая никакого  внимания  на
происходящее вокруг. Пониже меня на главной палубе отец,  мать  и  несколько
детей расположились тесным семейным кружком у  подножья  кишевшего  народом,
беспокойного  трапа.  Дети,  словно  в  гнездышке,  устроились  в  уложенном
кольцами канате, а отец и мать - последняя кормила грудью  ребенка  -  мирно
обсуждали семейные дела, как будто они были в полном уединении. Мне кажется,
что самой характерной чертой, присущей всем этим восьмистам, без исключения,
было отсутствие у них торопливости. Восьмистам?  Но  кого?  "Что  мы,  гусей
считаем, в самом деле?" Восьмистам мормонов! *  Я  -  путешественник  не  по
торговым делам, представитель  фирмы  "Братство  Человеческих  Интересов"  -
прибыл на борт этого корабля переселенцев посмотреть, что представляют собой
восемьсот "святых последнего дня", и увидел (вопреки всем своим  ожиданиям),
что они таковы,  какими  я  сейчас  описываю  их  со  всей  тщательностью  и
добросовестностью.
     Мне указали агента мормонов, немало потрудившегося,  чтобы  собрать  их
всех вместе и заключить договор с моими  знакомыми  -  владельцами  корабля,
который доставит их в Нью-Йорк, откуда они должны ехать дальше,  к  Большому
Соленому  Озеру.  Это  был  красивый  коренастый  человек,  весь  в  черном,
невысокого роста, с густыми каштановыми волосами  и  бородкой  и  блестящими
ясными глазами. По манере говорить я принял бы его за американца.  Вероятно,
из тех, что "видывали виды". Человек простой  и  свободный  в  обращении,  с
открытым взглядом; вдобавок ко всему на редкость находчивый. Полагаю, что он
совершенно не подозревал о моей не торговой особе и, следовательно,  о  моей
огромной не торговой важности.
     Лицо не торговое. Каких превосходных людей удалось вам подобрать.
     Агент. Вы правы, сэр! Это действительно превосходные люди.
     Лицо не торговое (оглядываясь по сторонам). Право, я полагаю, что  было
бы трудно собрать еще где-нибудь восемьсот человек, среди  которых  было  бы
столько красоты, столько силы, столько способности к труду!
     Агент (он не оглядывается по сторонам, а смотрит  в  упор  на  лицо  не
торговое). Полагаю, что да. Вчера мы отправили из Ливерпуля еще с тысячу.
     Лицо не торговое. Вы не сопровождаете этих переселенцев?
     Агент. Нет, сэр, я остаюсь здесь.
     Лицо не торговое. Но вы бывали на территории мормонов?
     Агент. Да, я уехал из Юты три года тому назад.
     Лицо не торговое. Меня удивляет, что эти люди так жизнерадостны  и  так
спокойно относятся к предстоящему им длительному путешествию.
     Агент. Видите ли,  у  многих  из  них  в  Юте  есть  друзья,  и  многие
рассчитывают встретить друзей еще в пути.
     Лицо не торговое. В пути?
     Агент. Получается это таким образом: корабль доставит  их  в  Нью-Йорк,
оттуда они сразу же отправятся поездом до одного  местечка  за  Сент-Луисом,
где прерия подходит к самым берегам Миссури. Там их будут поджидать  фургоны
из Поселения, в которых они поедут через прерии - всего около  тысячи  миль.
Трудолюбивые поселенцы очень скоро  обзаводятся  собственными  фургонами,  и
друзья некоторых из этих людей выедут им навстречу  в  своих  фургонах.  Они
очень рассчитывают на это.
     Лицо  не  торговое.  Вооружаете  ли  вы  их  для   такого   длительного
путешествия через пустыню?
     Агент. По большей части выясняется, что кое-какое оружие у них при себе
уже есть. Тех же, у кого оружия нет, мы вооружим на  время  переезда,  чтобы
обеспечить их безопасность в прериях.
     Лицо не торговое.  Доставят  ли  эти  фургоны  в  Миссури  какие-нибудь
товары?
     Агент. Видите ли, с тех пор как началась  война,  мы  стали  выращивать
хлопок, и вполне вероятно, что фургоны доставят  хлопок,  который  пойдет  в
обмен на машины. Нам нужны машины. Кроме того, мы  стали  выращивать  еще  и
индиго. Это очень выгодный продукт. Оказалось,  что  климат  по  ту  сторону
Большого Соленого Озера весьма благоприятен для выращивания индиго.
     Лицо не торговое. Я слышал, что на корабле  находятся  главным  образом
уроженцы южной части Англии?
     Агент. Да, и Уэльса.
     Лицо не торговое. Многих ли шотландцев вам удается обратить?
     Агент. Нет, немногих.
     Лицо не торговое. А горцев, например?
     Агент. Только не горцев. Всеобщее братство, мир и благоволение их  мало
интересуют.
     Лицо не торговое. Воинственный дух все еще дает себя знать?
     Агент. Да, пожалуй. И кроме этого, им недостает веры.
     Лицо не торговое (оно давно уже мечтает добраться до пророка Джо  Смита
*, и ему кажется, что теперь для этого представляется удобный случай).  Веры
в...?
     Агент (противник, значительно превосходящий опытом лицо  не  торговое).
Во что бы то ни было.
     Подобным же образом лицо не торговое потерпело поражение в разговоре на
ту же тему с уилтширским рабочим -  простодушным  краснощеким  батраком  лет
тридцати восьми, который некоторое время стоял подле него, наблюдая за вновь
прибывающими. С ним лицо не торговое имело следующую беседу:
     Лицо не торговое. Не сочтете ли вы нескромным мой  вопрос  -  из  какой
части страны вы родом?
     Уилтширец. Ничуть!  (Восторженно.)  Я,  можно  сказать,  всю  жизнь  на
равнине Солсбери проработал, чуть что не под самым Стонхенджем. Может, и  не
подумаешь, но так оно и есть.
     Лицо не торговое. Хорошая местность!
     Уилтширец. Да уж что там говорить - местность хорошая!
     Лицо не торговое. Везете с собой семью?
     Уилтширец. Двоих ребятишек - сына и дочку. Сам-то я  вдовец.  Вон  она,
моя дочка! Шестнадцать ей сейчас. Молодец она у меня! (Указывает на девушку,
пишущую около лодки.) Сейчас я приведу своего сынишку. Покажу его  вам.  (На
этом месте разговора Уилтширец исчезает и через некоторое время возвращается
с рослым застенчивым  мальчиком  лет  двенадцати  в  сапогах  не  по  росту,
который, очевидно, совсем не рад предстоящему знакомству.) Тоже молодец! И к
работе охоту  имеет...  (Непокорный  сын  удирает,  и  Уилтширец  прекращает
разговор о нем.)
     Лицо не торговое. Должно быть, вам стоило очень  много  денег  оплатить
такое длинное путешествие, да еще на троих?
     Уилтширец. Уйму денег, можно сказать! Восемь шиллингов в неделю, восемь
шиллингов в неделю, восемь шиллингов в неделю -  каждый  раз  откладывал  из
недельной получки, просто не знаю сколько времени.
     Лицо не торговое. И как это вам удалось столько накопить?
     Уилтширец (признав родственную душу). А я что говорю! Я и сам не пойму,
да только кое-кто помог, кое-кто подсобил, ну вот в конце концов и  удалось,
хоть я и сам не знаю как. Еще, видите ли, несчастливо для нас получилось: мы
порядком застряли в Бристоле - почти на две недели, - брат  Хэллидей  ошибку
одну сделал. Сколько денег ушло, а ведь мы могли бы сразу ехать.
     Лицо не торговое (осторожно подбираясь к  вопросу  о  Джо  Смите).  Вы,
конечно, мормонского вероисповедания?
     Уилтширец (уверенно). Да, я - мормон! (Затем в раздумье.) Я  -  мормон.
(Затем, оглядевшись по сторонам, делает вид, будто заметил на  пустом  месте
близкого друга и исчезает из поля зрения лица не торгового, чтобы больше  уж
с ним не встречаться.)
     После полуденного перерыва на обед, во время которого наши  переселенцы
почти все находились на нижних палубах и "Амазонка" казалась покинутой, всех
собрали,   так    как    предстояла    церемония    проверки    переселенцев
правительственным инспектором и доктором. Два этих облеченных  властью  лица
временно обосновались в середине корабля  возле  бочек,  и,  зная,  что  все
восемьсот переселенцев должны будут  предстать  перед  ними,  я  пристроился
позади них. Полагаю, что они ничего обо мне не знали, и это  должно  придать
добавочный  вес  моему  свидетельству   о   том,   как   просто,   мягко   и
доброжелательно выполняли они свой долг. В их действиях не было ни малейшего
намека на волокиту.
     Теперь все переселенцы собрались на верхней палубе. Они заполняли корму
и, как пчелы, роились на юте.  Несколько  агентов-мормонов  стояли  тут  же,
присматривая за тем, чтобы они по очереди подходили  к  инспектору  и  после
осмотра шли дальше.  Как  удалось  внушить  всем  этим  людям  необходимость
соблюдения порядка, я, разумеется, рассказать не берусь.  Знаю  только,  что
даже и теперь не было ни беспорядка, ни спешки, ни затруднений.
     Наконец  все  готово:  подходит  первая  группа.  Тот,  кому   доверили
проездной билет на всю группу, был заранее предупрежден агентом,  что  билет
нужно иметь наготове, и вот он выходит вперед с билетом в руке.  И  во  всех
остальных случаях, у всех восьмиста человек, без  единого  исключения,  этот
документ всегда оказывался наготове.
     Инспектор (читая билет). Джесси Джобсон, Софрониа Джобсон,  еще  Джесси
Джобсон, Матильда Джобсон, Уильям  Джобсон,  Джейн  Джобсон,  еще  Матильда.
Джобсон, Брайэм Джобсон,  Лионардо  Джобсон  и  Орсон  Джобсон.  Все  здесь?
(Поглядывая на группу поверх очков.)
     Джесси Джобсон Номер 2. Все здесь, сэр!
     Эта группа состоит из старых деда и бабки, сына с  женой  и  их  детей.
Маленький Орсон Джобсон спит на  руках  у  матери.  Доктор,  ласково  говоря
что-то, приподнимает уголок материнской шали, смотрит на  личико  ребенка  и
трогает крошечный  кулачок.  Всем  бы  нам  такое  здоровье,  как  у  Орсона
Джобсона, - плохо бы пришлось тогда лекарям.
     Инспектор. Прекрасно, Джесси Джобсон! Возьмите свой  билет,  Джесси,  и
проходите.
     И с этим они уходят. Агент-мормон  ловко  и  без  суеты  отводит  их  в
сторону. Второй агент-мормон ловко и без суеты пропускает  вперед  следующую
группу.
     Инспектор (снова читает билет). Сюзанна  Клэверли  и  Уильям  Клэверли.
Брат и сестра, что ли?
     Сестра (молоденькая деловитая женщина  оттирает  медлительного  брата).
Да, сэр!
     Инспектор. Хорошо, Сюзанна Клэверли. Возьмите свой  билет,  Сюзанна,  и
берегите его. И с этим они уходят.
     Инспектор (снова берет билет). Сэмпсон Дибл и Дороти Дибл? (С некоторым
удивлением смотрит поверх очков на очень старую супружескую пару.)  Ваш  муж
совсем слепой, миссис Дибл?
     Миссис Дибл. Да, сэр, совсем слепой, дальше некуда.
     Мистер Дибл (обращаясь к мачте).  Да,  сэр,  совсем  я  слепой,  дальше
некуда.
     Инспектор. Плохо ваше дело. Возьмите свой  билет,  миссис  Дибл,  и  не
теряйте его. Можете идти.
     Доктор легонько  постукивает  мистера  Дибла  указательным  пальцем  по
надбровной дуге, и они уходят.
     Инспектор (снова берет билет). Анастасия Уидл?  Анастасия  (хорошенькая
девушка в яркой гарибальдийской  блузе,  еще  утром  единодушно  объявленная
первой красавицей корабля). Это я, сэр!
     Инспектор. Вы едете одна, Анастасия? Анастасия (встряхивая локонами). Я
еду с миссис Джобсон, сэр. Я только сейчас от них отстала, а так я с ними.
     Инспектор. Ага, значит, вы с Джобсонами?  Совершенно  верно.  Это  все,
мисс Уидл. Смотрите не потеряйте билет.
     Она уходит и догоняет Джобсонов, которые ждут ее, наклоняется и  целует
Брайэма Джобсона (несколько мормонов лет по двадцать, посматривающие на них,
считают, по-видимому, что для этой цели она  могла  бы  выбрать  кого-нибудь
постарше). Не успевают еще ее пышные юбки удалиться от бочек, возле  которых
идет проверка, как ее место занимает почтенная вдова с  четырьмя  детьми,  и
перекличка продолжается.
     Уроженцы Уэльса, среди которых было немало стариков, выделялись из всех
тупыми лицами. Кое-кто из этих переселенцев, несомненно, мог  бы  безнадежно
все перепутать, если бы вовремя не подоспевала направляющая рука.  Интеллект
здесь, безусловно, находился на низкой ступени, оставляла желать  лучшего  и
внешность, В остальных случаях дело обстояло как раз  наоборот.  Было  много
изможденных лиц, на которые смиренная нищета и тяжелый  труд  наложили  свою
печать, но чувствовались у  людей  этого  класса  и  непреклонная  решимость
добиться своей  цели  и  спокойное  достоинство.  Ехало  несколько  одиноких
молодых людей. Ехали девушки, объединившись по две  или  по  три.  Мне  было
очень трудно представить себе мысленно их покинутые дома и занятия. Пожалуй,
скорее всего  они  были  похожи  на  не  в  меру  разодевшихся  белошвеек  и
учительниц-практиканток. Среди многочисленных  безделушек  я  заметил  много
брошек с изображением  принцессы  Уэльской,  а  также  и  покойного  супруга
королевы. Некоторые незамужние женщины в возрасте  от  тридцати  до  сорока,
которых можно было  принять  за  шляпниц  и  вышивальщиц,  ехали  совершенно
очевидно в поисках мужей, подобно тому как женщины  классом  повыше  едут  в
Индию. Не думаю, чтобы они ясно представляли себе, что  такое  многомужество
или многоженство. Допустить, что семейные группы,  составлявшие  большинство
переселенцев, практиковали  многобрачие,  значило  бы  допустить  нелепость,