вы  можете  найти  себе  служанку,
миссис Лиррипер, ровно через месяц, то сделайте одолжение,  а  я  уже  нашла
себе место", - что меня очень оскорбило, да так я ей и сказала,  а  она  еще
больше оскорбила  меня,  намекнув,  что,  поскольку  ее  отец  разорился  на
торговле свининой, она вправе поступать подобным образом.
     Уверяю вас, душенька, ужасно трудно бывает  разобраться,  какого  сорта
девушки лучше, потому что если они проворные, так  от  звонков  сбиваются  с
ног, а если неповоротливые, вы сами страдаете от жалоб на них; если глаза  у
них сверкают, им объясняются в любви, а если они одеваются по моде,  значит,
обязательно примеряют шляпки жилиц; если они музыкальны, попробуйте помешать
им слушать духовые оркестры и шарманки, и что бы ни было у них в голове, все
равно головы их непременно будут высовываться в окна.  А  потом:  то  что  в
девушках  нравится  джентльменам,  то  не  нравится  дамам,  а  это   грозит
неприятностями для всех, да еще возьмите характеры,  хотя  такие  характеры,
как у Кэролайн Мекси, надеюсь, не часто встречаются.
     Красивая она была, черноглазая девушка, эта Кэролайн, и хорошо сложена,
но зато и поплатилась же я за нее, когда она вышла из себя и развернулась во
всю ширь,  хотя  это  произошло  исключительно  из-за  молодоженов,  которые
приехали смотреть Лондон и поселились на втором  этаже,  причем  новобрачная
была очень уж высокомерна и, как говорили, красота Кэролайн пришлась  ей  не
по нутру, потому что сама она красотой не отличалась, но так или  иначе  она
изводила Кэролайн самым бессовестным образом. И вот как-то раз днем Кэролайн
врывается в кухню - щеки у нее разгорелись, глаза горят  -  и  говорит  мне:
"Миссис Лиррипер, эта женщина на втором этаже оскорбила меня так, что  я  не
могу этого вынести!" - а я говорю: "Кэролайн, сдержите свой характер",  -  а
Кэролайн мне на это с ужасным смехом: "Сдержать  свой  характер?  Вы  правы,
миссис Лиррипер, так я и сделаю... К черту ее! - взорвалась  вдруг  Кэролайн
(когда она это сказала, вы смогли бы одним ударом птичьего  перышка  вогнать
меня в землю до самого ее центра). - Покажу я ей свой характер!"
     И  тут,  душенька,  Кэролайн  как  тряхнет  головой!   Волосы   у   нее
рассыпались, она взвизгнула и помчалась наверх, а я бегу за ней так  быстро,
как только несут меня мои дрожащие ноги, но не успела я войти в комнату, как
вижу, что скатерть и розовый с белым сервиз уже сдернуты с грохотом на  пол,
а молодожены повалились навзничь в камин, и на джентльмене  каминные  щипцы,
совок для угля и блюдо с огурцами, - счастье еще, что дело было летом.
     - Кэролайн, успокойтесь! - говорю я.
     Но она проносится мимо, срывает с меня чепчик и раздирает его зубами, а
потом кидается на новобрачную, рвет на ней все платье на  ленточки,  хватает
ее за уши и стукает затылком об ковер, а та вопит истошным голосом: "Режут!"
- а полиция уже бежит по улице,  а  у  Уозенхемши  окна  распахнуты  настежь
(вообразите, что я почувствовала, когда узнала об этом!),  и  мисс  Уозенхем
кричит с балкона, проливая крокодиловы слезы:
     - Это все миссис Лиррипер - видать, обобрала жильца до нитки... до того
довела, что с ума спятил...  ее  зарежут...  так  я  и  знала...  Полиция!..
Спасите!..
     И вот,  душенька,  являются  четыре  полисмена,  а  Кэролайн  стоит  за
шифоньеркой и атакует их кочергой, а когда  ее  разоружили,  пускает  в  ход
кулаки, что твой боксер - вверх-вниз, вверх-вниз, - просто ужас! Но когда ее
одолели, я не могла стерпеть, чтобы  с  бедняжкой  обращались  так  грубо  и
дергали ее за волосы, и я сказала полисменам:
     - Господа полисмены, прошу вас не забывать, что она женщина, так же как
и ваши матери, сестры и возлюбленные, и да благословит господь и вас и их!
     И вот она уже сидит на полу, прислонившись к стене, в наручниках и  еле
переводя дух, а полисмены остывают, и куртки у них все изодраны, а  мне  она
только всего и сказала: "Миссис Лиррипер, мне очень жаль, что я задела  вас,
потому что вы добрая старушка, прямо мать родная", - и  тут  я  подумала:  а
ведь мне и в самом деле часто хотелось быть матерью, однако что творилось бы
у меня в душе, будь я матерью этой девушки! И вот, знаете ли, в  полицейском
участке обнаружилось, что она  и  раньше  проделывала  такие  штуки,  и  она
забрала свои платья, и ее посадили в тюрьму, а когда срок ее кончился и  она
должна была выйти на волю, я в тот  вечер  побежала  к  тюремным  воротам  с
куском студня в своей  корзиночке,  чтобы  немножко  подкрепить  бедняжку  и
помочь ей снова выйти на люди, и там встретилась с одной очень приличной  на
вид матерью, ожидавшей своего сына, который попался из-за дурной компании, и
такой упрямый этот сын: даже башмаки у него были  не  зашнурованы.  Ну  вот,
выходит Кэролайн, а я и говорю ей: "Кэролайн, пойдемте-ка со мной, сядем вон
там у стены, в уголке, и вы покушайте немножко, чего я вам принесла,  -  это
вам пойдет на пользу", - а она бросается мне на шею и говорит,  рыдая:  "Ах,
почему вы не были матерью, когда  есть  на  свете  такие  матери,  что  хуже
некуда! - говорит, а через полминуты уже смеется и говорит:  -  Неужто  я  и
вправду разорвала в клочья ваш чепчик?" А  когда  я  сказала  ей:  "Конечно,
разорвали, Кэролайн", - она опять рассмеялась  и,  погладив  меня  по  щеке,
возразила: "Так зачем же вы носите такие смешные старые чепчики,  милая  моя
старушка? Не будь ваш старый чепчик таким смешным, я, пожалуй, не  стала  бы
его рвать даже в тот день!"
     Ну и девушка! А насчет того, как она собирается  жить  дальше,  от  нее
нельзя было добиться ни слова, - только и говорила: "Э, проживу, с голода не
помру!" - да так мы и расстались, и она была очень  благодарна  -  руки  мне
целовала, - и с тех пор я ее не видела и ничего о ней не слышала, вот  разве
только в  одном  я  твердо  уверена:  тот  новомодный  чепчик  в  клеенчатой
корзинке, который мне принесли как-то раз в субботу  вечером  неизвестно  от
кого  (а  принес  его  пренахальный  маленький  сорванец,  который  наследил
грязными башмаками на чистых ступеньках и все свистел и вроде как  играл  на
арфе, водя палочкой для обруча по железной ограде нижнего  дворика),  -  так
вот, я твердо уверена, что этот самый чепчик прислала мне Кэролайн.
     Нет слов, душенька, чтобы рассказать вам,  в  каких  только  гнусностях
тебя не подозревают, когда сдаешь меблированные комнаты,  но  я  никогда  не
опускалась до того, чтобы иметь запасные ключи от  комнат  -  один  у  меня,
другой у жильца, - и не хочется думать такое даже  про  мисс  Уозенхем  (что
живет вниз по нашей улице, на той стороне), напротив,  я  искренне  надеюсь,
что она на это не способна,  однако  деньги,  бесспорно,  нельзя  добыть  из
ничего и нет  оснований  полагать,  что  Бредшоу  ради  ее  прекрасных  глаз
поместил в своем справочнике объявление, хотя оно и все в пятнах.  Ужас  как
обидно, когда жильцы так твердо убеждены, что ты стремишься их надуть,  хотя
им и в голову не приходит, что  это  они  стараются  надуть  тебя,  но,  как
говорит мне майор Джекмен: "Я знаю свет, миссис Лиррипер, и  знаю,  что  это
свойство присуще всем обитателям земного шара", - и вообще майор не раз меня
успокаивал, потому что он человек умный и много чего повидал на своем веку.
     Подумать только - кажется,  будто  все  это  было  вчера,  а  ведь  уже
тринадцать лет прошло с тех пор, как сижу я однажды вечером,  в  августе,  у
открытого окна диванной с видом на улицу (в диванной тогда  никто  не  жил),
надела очки и читаю вчерашнюю газету (а глаза мои, надо вам  сказать,  плохо
разбирают печатное, но все-таки уж и то хорошо, что на дальнее расстояние  я
дальнозорка) - и вдруг слышу, как некий  джентльмен,  торопливо  перейдя  на
нашу сторону, шагает в страшной ярости вверх по улице и говорит сам с собой,
ругательски ругая и проклиная кого-то.
     - Черт побери! - кричит он во всю глотку, сжимая - в руках палку.  -  Я
пойду к миссис Лиррипер! Где тут дом миссис Лиррипер?
     Но вот, оглянувшись кругом и увидев меня, он срывает шляпу с  головы  и
машет этой шляпой мне, точно я - сама королева, а потом говорит:
     - Извините меня за вторжение, мадам, но прошу вас, мадам, не можете  ли
вы сообщить мне номер того дома на этой улице,  где  проживает  известная  и
весьма уважаемая леди по фамилии Лиррипер?
     Я  слегка  смутилась,  хотя,  признаюсь,  была  польщена,  сняла  очки,
поклонилась и ответила:
     - Сэр, миссис Лиррипер к вашим услугам.
     - Поразительно! - говорит он. - Тысяча извинений! Мадам, разрешите  мне
попросить вас оказать любезность и велеть одному из ваших слуг открыть дверь
джентльмену по фамилии Джекмен, который ищет квартиру.
     Я в жизни не слышала такой  фамилии,  но  более  учтивого  джентльмена,
наверное, никогда не встречу - ведь вот что он мне сказал:
     -  Мадам,  я  потрясен  тем,  что  вы  сами  открываете   дверь   столь
недостойному человеку, как Джемми Джекмен. После вас, мадам.  Я  никогда  не
прохожу впереди дамы.
     Потом он входит в диванную, принюхивается и говорит:
     - Ха! Вот это диванная! Без затхлых буфетов, - однако диванная, и углем
в ней не воняет.
     Надо вам сказать, душенька, что  некоторые  злые  языки  раззвонили  по
всему околотку будто у меня все пропахло углем, а это,  по  мнению  жильцов,
недостаток, если их не разуверить, поэтому я сказала  майору  кротко,  но  с
твердостью, что он, очевидно, имеет в виду улицы Эрендел, Сэррей или Хоуард,
но никак не Норфолк.
     - Мадам, - говорит он, - я имею в виду меблированные комнаты  Уозенхем,
что вниз по вашей улице, на той стороне... мадам, вы понятия не имеете,  что
такое меблированные комнаты Уозенхем... мадам, это  громадный  мешок  из-под
угля, а у мисс Уозенхем принципы и манеры грузчика женского  пола...  мадам,
по тем выражениям, в каких она говорила о вас, я понял,  что  она  не  умеет
оценить по достоинству леди, а по тому, как она вела себя со мной, я  понял,
что она не умеет оценить по достоинству джентльмена...  мадам,  моя  фамилия
Джекмен, а если вам понадобятся какие-либо сведения, помимо тех,  которые  я
вам сообщил, обратитесь в Английский банк - быть может, он вам известен!
     Так вот и поселился майор в диванной, и с того дня и  до  нынешнего  он
был неизменно самым любезным из жильцов и  аккуратным  во  всех  отношениях,
если не считать одного недостатка, о котором мне не к чему упоминать, но это
я ему прощаю за то, что он мой защитник, всегда охотно заполняет бумаги  для
налоговых ведомостей и списков присяжных заседателей, а как-то  раз  схватил
за шиворот молодого человека, уносившего из гостиной часы под  полой  своего
пальто,  а  в  другой  раз,  забравшись  на  крышу  и  стоя   на   парапете,
собственноручно затушил огонь  одеялами,  -  это  когда  загорелась  сажа  в
кухонном дымоходе, - так что мне не пришлось платить за пожарную  машину,  а
после пошел по вызову в суд  и  произнес  весьма  красноречивую  речь  перед
судьями,  выступив  против  приходского  совета,  и  вообще   он   настоящий
джентльмен, хоть и горяч.
     И, конечно, когда мисс Уозенхем  задержала  его  сундуки  и  зонт,  она
поступила невеликодушно - хотя, возможно, это было ее  законное  право  и  я
также, может, унизилась бы  до  такого  поступка,  -  но  ведь  майор  такой
джентльмен, что хоть он далеко не высок ростом, но когда  выпустит  жабо  на
рубашку да наденет сюртук и шляпу с загнутыми полями, он кажется  прямо-таки
высоким, однако где именно он служил, этого, душенька, я не могу сказать вам
в точности - в местных ли войсках или в заморских гарнизонах, - потому что я
никогда не слыхала, чтобы сам он называл себя  майором,  а  всегда  попросту
"Джемми Джекмен", и как-то раз, вскоре после того как он поселился здесь,  я
сочла своим долгом сообщить ему о том, что мисс Уозенхем пустила слух, будто
он вовсе не офицер, и я даже осмелилась добавить: "Но ведь вы  в  офицерском
чине, сэр?" - а он мне ответил: "Мадам, я, во всяком случае, не нижний  чин,
и довольно с вас на нынешний день, ибо довлеет  дневи  злоба  его",  -  что,
несомненно, святая истина, а кроме того, он по-военному требует, чтобы ему в
диванную каждое утро приносили на  чистом  подносе  его  сапоги,  с  которых
только соскоблили грязь, и сразу же после первого завтрака сам  начищает  их
ваксой, вооружившись губочкой и блюдцем и тихонько посвистывая, и до того он
аккуратный, что никогда не запачкает  рубашки  (а  они  у  него  такие,  что
лучшего  и  желать  нельзя,  правда  скорей  в   отношении   качества,   чем
количества), не пачкает он и усов, но, должно быть, нафабривает их в это  же
самое время, - уж очень они черные и блестящие, не хуже сапог, хотя шевелюра
у него замечательно красиво поседела.
     Третий год уже подходил к концу, с тех пор как  майор  занял  диванную,
как вдруг одним ранним утром в феврале месяце, незадолго  до  начала  сессии
парламента (из чего вы можете заключить, что  множество  всяких  проходимцев
уже готовилось тащить что под руку попадется),  -  так  вот,  одним,  ранним
утром пришли ко мне джентльмен и леди из  провинции  посмотреть  комнаты  на
третьем этаже, и я прекрасно помню, что перед этим глядела в окно и  видела,
как они вместе ехали по улице и высматривали объявления о  сдаче  комнат,  а
шел густой мокрый снег. Лицо джентльмена мне что-то не  очень  приглянулось,
хотя он тоже был красивый, но леди  была  очень  хорошенькая  -  молоденькая
такая и нежненькая, и ей, видать, очень тяжело было бы мотаться по улицам  и
не в такую скверную погоду, хотя ехали они только от отеля Аделфи, а это  не
больше чем в четверти мили отсюда.
     Надо вам сказать, душенька, что я была вынуждена брать за  третий  этаж
лишних пять шиллингов в неделю по случаю убытка, который  потерпела  оттого,
что последний жилец сбежал в парадном туалете - якобы отправился  на  званый
обед, - и очень ловко все это было проделано и внушило мне подозрительность,
особенно принимая во внимание сессию парламента, и потому, когда  джентльмен
предложил мне снять помещение на верных три месяца и деньги вперед, с правом
возобновить контракт на тех же условиях еще на шесть месяцев, я сказала, что
не помню, - может, я уже условилась с другими лицами, но,  впрочем,  спущусь
вниз и наведу справку, а их прошу присесть. Они  присели,  а  я  побежала  и
дернула  за  ручку  дверь  в  комнату  майора,  с   которым   уже   привыкла
советоваться, так как это мне очень помогало, и  тут  я  догадалась  по  его
тихому свисту, что он начищает себе сапоги, а это занятие, как вам известно,
требует уединения,  однако  он  любезно  отозвался:  "Если  это  вы,  мадам,
входите", - и я вошла и все ему рассказала.
     - Ну, что ж, мадам, - говорит майор, потирая  себе  нос,  что  испугало
меня в ту минуту, потому что в руках у него была черная  губка,  но  он  тер
себе нос суставом, да и вообще он всегда очень аккуратно  и  ловко  орудовал
пальцами, - ну что ж, мадам, я полагаю, что деньги вам будут кстати?
     Я постеснялась прямо сказать "да", особенно потому, что у майора слегка
раскраснелись щеки - ведь у него не все было в порядке, но что именно - я не
скажу, и в чем именно - не скажу тоже.
     - Я, мадам, придерживаюсь того мнения, - говорит майор,  -  что,  когда
вам предлагают деньги, когда вам их предлагают, миссис Лиррипер,  вы  должны
их брать. Что можно сказать против этих людей, которые сидят наверху, мадам?
     - Я, право, ничего не могу сказать против  них,  сэр,  но  все  же  мне
хотелось бы посоветоваться с вами.
     - Вы, мадам, как будто упомянули, что они молодожены? - говорит  майор.
Я говорю:
     - Да-а. Надо полагать. Хотя, по правде говоря, эта молодая особа только
сказала мне вскользь, что она не так давно была незамужней.
     Майор опять потер себе нос и начал губочкой растирать ваксу по  блюдцу,
все кругом и кругом, а сам несколько  минут  тихо  посвистывал  и,  наконец,
сказал:
     - По-вашему, это выгодная сделка, мадам?
     - Еще бы, конечно, выгодная, сэр!
     - Допустим, что они возобновят контракт еще  на  шесть  месяцев.  А  вы
очень огорчитесь, мадам, если... если случится худшее, что может  случиться?
- спросил майор.
     - Право, не знаю, - говорю я майору. - Это зависит от обстоятельств.  А
вот вы, сэр, вы не будете возражать?
     - Я? - говорит майор. - Возражать?  Джемми  Джекмен?  Миссис  Лиррипер,
принимайте предложение.
     Ну, я и пошла наверх и дала согласие, а они переехали на другой день, в
субботу, и майор был так любезен, что  написал  для  нас  контракт  красивым
круглым  почерком,  в  выражениях,   которые   показались   мне   столь   же
юридическими, сколь военными, и мистер  Эдсон  подписал  его  в  понедельник
утром, а во вторник майор пришел с визитом к, мистеру Здсону, а мистер Эдсон
в среду отдал визит майору - ну вот, третий этаж и подружился с диванной, да
так, что лучшего и желать нельзя было.
     Три месяца, за которые было уплачено вперед, прошли, и  вот,  душенька,
наступил уже май, но никаких разговоров насчет  возобновления  контракта  со
мной не начинали, а тут  оказалось,  что  мистер  Эдсон  вынужден  уехать  в
деловую экспедицию через остров Мэн, что прямо-таки  застало  врасплох  нашу
хорошенькую дамочку, да и остров-то этот, по-моему, не лежит на  пути  ни  в
какую страну и ехать через него незачем ни в какое  время;  впрочем,  насчет
этого могут быть разные мнения. И так  неожиданно  все  это  случилось,  что
мистеру Эдсону пришлось уехать уже на другой день, а она так горько плакала,
бедняжка, что, верьте не верьте, я тоже заплакала, когда  увидела,  как  она
стоит на холодной мостовой на резком восточном  ветру  -  весна  в  тот  год
сильно запоздала, - прощается с ним в последний раз, обвивая руками его шею,
и ее прелестные золотистые волосы  развеваются  во  все  стороны,  а  он  ей
твердит:
     - Ну, будет, будет... Пусти меня, Пэгги!
     А к тому времени уже стало ясно,  что  вскорости  произойдет  то  самое
событие, насчет которого майор  так  любезно  заверил  меня,  что  не  будет
возражать, если это случится у нас в доме, и я ей намекнула  на  это,  когда
мистер Эдсон уехал, а я утешала ее, поднимаясь с ней под руку по лестнице, и
сказала:
     - Вам скоро придется поберечь себя для кое-кого другого, миленькая моя,
и вы должны это помнить.
     Письма от него не приходило, хотя оно должно было прийти, и что  только
она  переживала  каждое  утро,  когда  почтальон  ничего  не  приносил   ей,
рассказать невозможно, так что даже почтальон и тот жалел ее, когда  она  со
всех  ног  бежала  вниз  к   дверям,   а   ведь   нечего   удивляться,   что
чувствительность притупляется, когда берешь на  себя  труд  разносить  чужие
письма, не получая от этого никакого удовольствия и  чаще  всего  ковыляя  в
грязи, под дождем  за  какие-то  жалкие  гроши.  Но  вот,  наконец,  в  одно
прекрасное утро, когда она слишком плохо  себя  чувствовала,  чтобы  сбежать
вниз по лестнице, почтальон и говорит мне, да еще с таким  довольным  видом,
что я чуть не влюбилась в малого, хотя форменная куртка его промокла и с нее
капало.
     - Я, - говорит, - нынче утром зашел к  вам  к  первой  на  этой  улице,
миссис Лиррипер, потому что есть у меня письмецо для миссис Эдсон.
     Я как можно быстрее поднялась наверх, к ней в спальню, а она сидела  на
кровати и, схватив письмо, принялась его целовать, потом разорвала конверт и
вдруг уставилась на бумагу, как будто в пустоту.
     - Какое короткое, - говорит она, подняв на меня большие  глаза,  -  ах,
миссис Лиррипер, какое короткое!
     А я ей говорю:
     - Милая миссис Эдсон, это, конечно, оттого, что вашему супругу  некогда
было написать письмо подлиннее.
     - Конечно, конечно,  -  говорит  она,  закрыв  лицо  обеими  руками,  и
поворачивается к стенке.
     Я тихонько  закрыла  дверь,  а  сама  на  цыпочках  спустилась  вниз  и
постучалась к майору, у