о
был первый случай, когда о Джемми написали в газетах. Чем дальше шло  время,
тем больше я волновалась, и майор тоже, и,  кроме  того,  нас  обоих  ужасно
раздражало невозмутимое спокойствие  полицейских,  -  хотя  надо  им  отдать
должное, они были очень вежливы и предупредительны, - а также то  упрямство,
с каким  они  отказывались  поддерживать  наше  предположение,  что  ребенка
украли.
     - В большинстве случаев мы их  находим,  сударыня,  -  уверял  сержант,
явившийся, чтобы меня успокоить, в чем он нисколько не преуспел,  а  сержант
этот был рядовым констеблем во  времена  Кэролайн,  на  что  он  и  намекнул
вначале,  сказав:  -  Не  поддавайтесь  волнению,  сударыня,  все  обойдется
благополучно - так же, как зажил мой нос, после того как его  исцарапала  та
девица у вас на третьем этаже, - говорит, - ведь мы в большинстве случаев их
находим, сударыня, потому что никто особенно не рвется подбирать, если можно
так выразиться,  подержанных  ребятишек.  Кто-кто,  а  уж  вы  получите  его
обратно, сударыня.
     - Ах, но, дорогой мой, добрый сэр, - говорю  я  и  сжимаю  руки,  потом
ломаю их, потом опять сжимаю, - ведь он до того необыкновенный ребенок!
     - Ну так что ж, сударыня, - говорит сержант, - мы и таких в большинстве
случаев находим, сударыня. Весь вопрос в том, дорого ли стоит его одежда.
     - Его одежда, - говорю я, - стоит недорого, сэр, потому что  он  был  в
своем будничном костюмчике, но ведь это до того прелестный ребенок!
     - Не беспокойтесь,  сударыня,  -  говорит  сержант.  -  Кто-кто,  а  вы
получите его обратно, сударыня. И даже будь он в своем лучшем костюме, самое
худшее, что может случиться, - это то, что его найдут завернутым в капустные
листья и дрожащим от холода где-нибудь в переулке.
     Слова его пронзили мне сердце точно кинжалом - тысячью кинжалов, - и мы
с майором бегали, как безумные, туда-сюда весь день напролет; но вот -  дело
было уже к вечеру - майор, возвратившись домой  после  своих  переговоров  с
редактором "Таймса", словно в истерике врывается  в  мою  комнатку,  хватает
меня за руку, вытирает себе глаза и кричит:
     - Радуйтесь, радуйтесь... полисмен  в  штатском  поднялся  на  крыльцо,
когда я входил в дом... успокойтесь! Джемми нашелся!
     Не мудрено, что я упала в обморок, и когда очнулась, бросилась обнимать
ноги сыщику - а он был с темными бакенбардами и как будто  составлял  в  уме
инвентарь всего имущества в моей комнатке, - и тут я говорю ему: "Благослови
вас  бог,  сэр,  но  где  же  наш  милый  крошка?"  -  а  он  отвечает:   "В
Кеннингтонском полицейском участке".
     Я чуть было не упала к его ногам, окаменев от ужаса при  мысли  о  том,
что такая невинность сидит в кутузке вместе с убийцами, но сыщик добавил:
     - Он побежал за обезьяной.
     Тут я решила, что это какое-то слово на воровском языке,  и  стала  его
просить:
     - О сэр, объясните любящей бабушке, какая такая обезьяна?
     А он мне на это:
     - Да вот та самая, в колпачке с блестками, а под  подбородком  ремешок,
который вечно сползает на сторону,  -  та,  что  торчит  у  перекрестков  на
круглом столике и лишь в крайнем случае соглашается вынимать саблю из ножен.
     Теперь я все поняла и всячески его благодарила, и мы с майором и с  ним
поехали в Кеннингтон, а там нашли нашего мальчика: он очень уютно  устроился
перед пылающим камином и сладко  спал,  наигравшись  на  маленькой  гармони,
величиной с утюг, даже меньше,  -  должно  быть,  ее  отобрали  у  какого-то
мальчишки, а полицейские любезно дали ее Джемми, чтоб он поиграл и заснул.
     Ну, а про ту  систему,  душенька,  по  которой  майор  начал  и,  можно
сказать, усовершенствовал обучение Джемми, в то  время  когда  тот  был  еще
такой маленький, что если стоял по ту сторону стола, то приходилось смотреть
не через стол, а под него, чтобы увидеть этого крошку и его чудесные золотые
кудри-точь-в-точь как у матери, - так вот, про  эту  систему,  душенька,  не
худо бы узнать и королю, и палате лордов, и палате общин,  и  тогда  майору,
наверное, вышло бы повышение,  которого  он  вполне  заслуживает  и  которое
пришлось бы ему весьма кстати (говоря между нами), особенно по части фунтов,
шиллингов и пенсов. Когда майор впервые взялся  обучать  Джемми,  он  сказал
мне:
     - Я собираюсь, мадам, - говорит, - сделать нашего питомца вычислителем.
     - Майор, - говорю я, - вы меня пугаете: смотрите  не  нанесите  малютке
такого непоправимого вреда, что вы этого себе вовек не простите.
     - Мадам, - говорит майор, - раскаяние, которое  я  испытал  после  того
случая, когда в руке у меня была сапожная губка и  я  не  задушил  ею  этого
мерзавца... на месте...
     - Опять! Ради всего святого! - перебиваю  я  майора.  -  Пусть  совесть
гложет его без всяких губок.
     - ...повторяю, мадам, раскаяние, испытанное мною после того  случая,  -
говорит майор, - можно сравнить только с раскаянием, которое переполнит  мне
грудь, - тут он ударил себя  в  грудь,  -  если  этот  острый  ум  не  будут
развивать с раннего детства. Но  заметьте  себе,  мадам,  -  говорит  майор,
подняв указательный палец, - развивать таким методом, что  для  ребенка  это
будет одно удовольствие.
     - Майор, - говорю я, - буду с вами откровенна и  скажу  вам  начистоту:
как только я замечу, что дорогой малютка теряет аппетит, я  пойму,  что  все
это от ваших вычислений, и прекращу их в две минуты. Или если я замечу,  что
они ударяют ему в голову, - говорю я, - или как-нибудь там расстраивают  ему
желудок, или что от  этих  самых  вычислений  у  него  подкашиваются  ножки,
результат будет тот же самый, но, майор,  вы  человек  умный  и  много  чего
повидали на своем веку, вы любите ребенка, вы его крестный отец,  и  раз  вы
уверены, что попробовать стоит, - пробуйте.
     - Эти слова, мадам, - говорит майор, - достойны Эммы Лиррипер. Я  прошу
об одном, мадам: предоставьте нам с крестником недельки  две  на  подготовку
сюрприза для вас и позвольте мне иногда забирать к себе из  кухни  некоторые
небольшие предметы, в которых там пока нет надобности.
     - Из кухни, майор? - переспрашиваю я, смутно опасаясь, уж не собирается
ли он сварить ребенка.
     - Из кухни, - отвечает майор, а сам улыбается и надувается и  даже  как
будто становится выше ростом.
     Ну, я согласилась, и некоторое время майор с  мальчуганом  каждый  день
сидели взаперти по получасу кряду, и я только и слышала, что они болтают  да
смеются, а Джемми хлопает в ладоши и выкрикивает  разные  числа,  поэтому  я
сказала себе: "Пока что это ему не повредило", - да к тому же,  наблюдая  за
милым мальчиком, я не замечала в нем ничего  особенного,  и  это  меня  тоже
успокаивало. Наконец в один прекрасный день Джемми  приносит  мне  карточку,
исписанную аккуратным Майоровым почерком: "Господа Джемми  Джекмен,  -  надо
вам знать, что мы назвали мальчика в честь майора,  -  имеют  честь  просить
миссис Лиррипер пожаловать в Джекменский институт, в диванную, что с  окнами
на улицу, сегодня в пять ноль-ноль вечера и  присутствовать  при  исполнении
нескольких небольших фокусов из области элементарной арифметики". И,  верьте
не верьте, ровно в пять часов майор стоял в диванной  за  ломберным  столом,
крылья которого были подняты, а на столе, устланном старой газетной бумагой,
в полном порядке было расставлено множество всякой кухонной  утвари,  причем
крошка стоял на стуле и румяные щечки его горели, а глазки сверкали,  словно
кучка брильянтиков.
     - Тепель, бабушка, - говорит он, - вы садитесь и не плиставайте к  нам,
- ведь он увидел своими брильянтиками, что я собираюсь его потискать.
     -  Отлично,  сэр,  -  говорю  я,  -  в  такой  прекрасной  компании  я,
разумеется, буду слушаться, - и села в кресло, которое для меня поставили, а
сама так и трясусь от смеха.
     Но вообразите мое восхищение, когда майор принялся выставлять вперед  и
называть вещи на столе одну за  другой,  и  до  того  быстро  -  как  фокусы
показывают.
     - Три кастрюли, - говорит, -  щипцы  для  плойки,  ручной  колокольчик,
вилка для поджаривания хлеба, терка для мускатного ореха, четыре  крышки  от
кастрюль, коробка для пряностей, две рюмки для яиц и доска для рубки мяса...
сколько всего?
     И малыш сейчас же кричит в ответ:
     - Пятнадцать: запишем пять, доска для мяса в уме, - а сам то  в  ладоши
хлопает, то ножонки задирает, то на стуле пляшет.
     Затем, душенька, они с майором принялись  все  с  той  же  изумительной
легкостью и точностью складывать  столы  и  кресла  с  диванами,  картины  и
каминные решетки - с утюгами, самих себя и меня - с кошкой  и  глазами  мисс
Уозенхем, и как только подведут итог,  мой  "розочка  с  брильянтами"  то  в
ладоши хлопает, то ножонки задирает, то на стуле пляшет.
     А майор-то как гордится!
     - Вот это голова, мадам! - тихо шепчет он мне, прикрыв рот рукой. Потом
говорит громко: - Теперь  перейдем  к  следующему  элементарному  правилу...
которое называется...
     - Читание! - кричит Джемми.
     - Правильно, - говорит майор. - Мы имеем вилку для поджаривания  хлеба,
картофелину в натуральном виде, две крышки от кастрюль, одну рюмку для  яиц,
деревянную  ложку  и  две  спицы  для  жаренья  мяса;  из  всего  этого  для
коммерческих надобностей требуется  вычесть:  рашпер  для  килек,  кувшинчик
из-под пикулей, два лимона, одну перечницу, тараканью  ловушку  и  ручку  от
буфетного ящика. Сколько останется?
     - Вилка для поджаливанья хлеба! - кричит Джемми.
     - В числах сколько? - спрашивает майор.
     - Единица! - кричит Джемми.
     - Вот это мальчик, мадам! - тихо шепчет мне майор, прикрыв  рот  рукой.
Потом продолжает:
     -  Теперь  перейдем  к  следующему  элементарному  правилу...   которое
называется...
     - Множение! - кричит Джемми.
     - Правильно, - говорит майор.
     Ну, душенька, если я начну рассказывать вам подробно, как они  умножали
четырнадцать поленьев на два кусочка имбиря и шпиговку или  делили  чуть  не
все, что стояло на столе, на грелку от щипцов для плойки  и  подсвечник  для
спальни,  получая  в  остатке  лимон,  то  голова  моя  закружится  и  будет
кружиться, кружиться, кружиться, как кружилась тогда. Поэтому я сказала:
     - Прошу извинить, что обращаюсь с просьбой  к  председателю,  профессор
Джекмен, но, мне кажется, пора прервать лекцию, потому  что  мне  необходимо
крепко обнять этого молодого ученого.
     На что Джемми кричит со своего стула:
     - Бабушка, ласклойте луки, я на вас плыгну!
     И я раскрыла ему объятия, как раскрыла свое скорбное сердце, когда  его
бедная молодая мать лежала при смерти, и он прыгнул  на  меня,  и  мы  долго
обнимали друг друга, а майор, который прямо лопался от  гордости,  что  твой
павлин, тихо шепчет мне, прикрыв рот рукой:
     - Не к чему повторять ему мои слова, мадам, -  и  вправду  не  к  чему,
потому что слова майора были очень отчетливо слышны, - но вот это мальчик!
     Таким образом Джемми рос себе да рос и начал уже  ходить  в  школу,  но
продолжал учиться под руководством майора, и нам было так хорошо, что  лучше
и быть не может, а  что  касается  меблированных  комнат,  то  им  привалило
счастье: они, можно сказать, сдавались сами собой, и будь их  вдвое  больше,
все равно все были бы сданы, но все-таки пришлось мне в один прекрасный день
нехотя и через силу сказать майору:
     - Майор, знаете, что мне нужно вам сказать? Нашего мальчика надо отдать
в пансион.
     Грустно было видеть, как вытянулось лицо у майора, и я от всего  сердца
пожалела доброго старика.
     - Да, майор, - говорю я, - хотя жильцы любят его не меньше  чем  вас  и
хотя одни мы знаем, как он нам дорог, однако это  в  порядке  вещей,  и  вся
жизнь складывается из разлук, так что придется  и  нам  расстаться  с  нашим
баловнем.
     Хотя я говорила это  самым  решительным  тоном,  но  в  глазах  у  меня
двоилось, так что я видела сквозь слезы двух майоров и с полдюжины  каминов,
а когда бедный майор уперся  чистым,  ярко  начищенным  сапогом  в  каминную
решетку, а локтем в колено, а голову опустил на руку и начал качаться взад и
вперед, я ужасно расстроилась.
     - Но, - говорю я,  откашлявшись,  -  вы  так  хорошо  подготовили  его,
майор... вы были ему таким хорошим учителем... что на первых порах ему будет
совсем легко. И к тому же он такой смышленый, что скоро завоюет себе место в
первом ряду...
     - Второго такого мальчика, - говорит майор, посапывая, - нет на земле.
     - Верно вы говорите, майор, и не годится нам  из  чистого  себялюбия  и
ради самих себя мешать ему сделаться красой и гордостью любого  общества,  в
которое он войдет, а быть  может,  даже  стать  великим  человеком,  правда,
майор? Когда я свое отработаю, он получит мои маленькие  сбережения  (потому
что в нем вся  моя  жизнь),  и  мы  должны  помочь  ему  сделаться  разумным
человеком и добрым человеком, правда, майор?
     - Мадам, - говорит майор, встав с  места,  -  Джемми  Джекмен  оказался
более старым дурнем, чем я думал, а вы его пристыдили. Вы совершенно  правы,
мадам.  Вы  вполне  и  неоспоримо  правы...  С  вашего  разрешения  я  пойду
прогуляться.
     Итак, майор ушел, а Джемми был дома, и я увела мальчика  сюда,  в  свою
комнатку,  поставила  его  перед  своим  креслом,  погладила  его  кудри   -
точь-в-точь такие, как у матери, -  и  начала  говорить  с  ним  серьезно  и
ласково. Я напомнила своему любимчику, что ему уже десятый  год,  и  сказала
ему насчет его жизненного пути почти то же самое,  что  говорила  майору,  а
потом объявила, что теперь нам нужно расстаться, но  тут  невольно  умолкла,
потому что увидела вдруг  памятные  мне  дрожащие  губки,  и  это  так  живо
воскресило былые времена! Но он был очень мужественный и скоро  справился  с
собой и так серьезно говорит мне сквозь слезы, кивая головкой:
     - Я понимаю, бабушка... я знаю, что так надо,  бабушка...  продолжайте,
бабушка, не бойтесь за меня.
     А когда я высказала все, что было у меня на душе,  он  обратил  ко  мне
свое ясное, открытое личико и говорит слегка прерывающимся голосом:
     - Вот увидите, бабушка, я вырасту большой и сделаю все, чтобы  доказать
вам свою благодарность  и  любовь...  а  если  вырасту  не  таким,  как  вам
хочется... нет, надеюсь, что вырасту таким... а не то я умру.
     Тут он сел подле меня,  а  я  принялась  рассказывать  ему  про  школу,
которую  мне  горячо  рекомендовали,  -  где  она  находится,  сколько   там
воспитанников и в какие игры они, как я слышала, играют  и  сколько  времени
продолжаются каникулы, а он слушал все это внимательно и  спокойно.  И  вот,
наконец, он говорит:
     - А теперь, милая бабушка, позвольте мне стать на колени здесь,  где  я
привык читать молитвы, позвольте мне только на минутку спрятать лицо в вашем
платье и поплакать,  потому  что  вы  были  для  меня  лучше  отца...  лучше
матери... братьев, сестер и друзей!..
     Ну, он поплакал, и я тоже, и нам обоим полегчало.
     С того времени он крепко держал свое слово, всегда был весел, послушен,
и даже когда мы с майором повезли его в Линкольншир, он был самый веселый из
всей нашей компании, что, впрочем, очень естественно, но он, право  же,  был
веселый и оживлял нас, и только когда дело дошло до последнего прощанья,  он
сказал, печально глядя на меня: "Ведь вы не хотите, чтобы я  очень  грустил,
правда, бабушка?" И когда я ответила:  "Нет,  милый,  боже  сохрани!"  -  он
сказал: "Это хорошо!" - и убежал прочь.
     Но теперь, когда мальчика уже не было в меблированных  комнатах,  майор
постоянно пребывал в унынии. Даже все жильцы заметили,  что  майор  приуныл.
Теперь уже не казалось, как прежде, что он довольно высок  ростом,  и  если,
начищая свои сапоги, он хоть капельку интересовался этим занятием, и то  уже
было хорошо.
     Как-то раз вечером майор  пришел  в  мою  комнатку  выпить  чашку  чаю,
покушать гренков с маслом и прочитать последнее письмо Джемми, полученное  в
тот день (письмо принес тот же самый почтальон, и он успел состариться, пока
разносил почту), и видя, что письмо немного оживило майора, я и говорю ему:
     - Майор, не надо унывать.
     Майор покачал головой.
     - Джемми Джекмен, мадам, - говорит он с глубоким  вздохом,  -  оказался
более старым дурнем, чем я думал.
     - От уныния не помолодеешь, майор.
     - Дорогая моя миссис Лиррипер, - говорит майор, - можно  ли  помолодеть
от чего бы то ни было?
     Чувствуя, что майор берет надо мною верх, я переменила тему.
     - Тринадцать лет! Тринадцать лет! Сколько жильцов въехало и выехало  за
те тринадцать лет, что вы прожили в диванной, майор!
     - Ха! - говорит майор, оживляясь. - Много, мадам, много.
     - И, кажется, вы со всеми были в хороших отношениях?
     -  Как  правило  (за  некоторыми  исключениями,  ибо  нет  правил   без
исключений), как правило, дорогая моя миссис Лиррипер, - говорит майор, -  я
имел честь быть с ними знакомым, а нередко и пользоваться их доверием.
     Пока я наблюдала за майором, который  опустил  седую  голову,  погладил
черные усы и снова предался унынию, одна мысль, которая,  наверное,  искала,
куда бы ей приткнуться, каким-то образом попала в мою старую башку, извините
за выражение.
     - Стены моих меблированных комнат, - говорю я небрежным  тоном  (потому
что, видите ли, душенька, когда человек в унынии, говорить  с  ним  напрямик
бесполезно),  -  стены  моих  меблированных  комнат  могли  бы  много   чего
порассказать, если б умели говорить.
     Майор не пошевельнулся и слова не вымолвил, но я видела, как он плечами
- да, душенька, именно плечами! - прислушивался  к  моим  словам.  Я  своими
глазами видела, что плечи его были потрясены этими словами.
     - Наш милый мальчик всегда любил сказки, - продолжала я, словно  говоря
сама с собой. - И, мне  кажется,  этот  дом  -  его  родной  дом  -  мог  бы
когда-нибудь написать для него две-три сказки.
     Плечи у  майора  опустились,  дернулись,  и  голова  его  выскочила  из
воротничка. С тех самых пор как Джемми уехал в школу,  я  не  видела,  чтобы
голова майора так выскакивала из воротничка.
     - Нет спору, что в промежутках между дружескими партиями в  криббедж  и
прочие карточные игры, дорогая  моя  мадам,  -  говорит  майор,  -  а  также
потягивая из того сосуда, который во времена моей юности, во дни  незрелости
Джемми  Джекмена,  назывался   круговой   чашей,   я   обменивался   многими
воспоминаниями с вашими жильцами.
     На это я заметила - и, сознаюсь, с самой определенной и лукавой целью:
     - Жаль, что наш милый мальчик не слышал этих воспоминаний!
     - Вы это серьезно говорите, мадам?  -  спрашивает  майор,  вздрогнув  и
повернувшись ко мне.
     - Почему же нет, майор?
     - Мадам, - говорит майор, завернув один обшлаг, - я запишу все это  для
него.
     - Ага! Теперь вы заговорили! - восклицаю я, радостно всплеснув  руками.
- Теперь вы перестанете унывать, майор!
     - Начиная с сегодняшнего дня и до моих каникул, то есть каникул  нашего
милого мальчика, - говорит майор, завернув другой  обшлаг,  -  можно  многое
сделать по этой части.
     - Не сомневаюсь, майор, потому  что  вы  человек  умный  и  много  чего
повидали на своем веку.
     - Я начну, - сказал майор и опять стал как будто выше ростом, - я начну
завтра.
     И вот, душенька, майор за три дня сделался другим  человеком,  а  через
неделю снова стал, самим собой и все писал, и писал, и  писал,  а  перо  его
скребло, словно крысы за стенной панелью, и не могу уж вам сказать, то ли  у
него много нашлось о чем вспомнить, то ли он сочинял романы, но все, что  он
написал, лежит в левом, застекленном отделении  книжного  шкафчика,  который
стоит прямо позади вас.


        ^TГЛАВА II - О том, как диванная добавила несколько слов^U

     Имею честь представиться: моя фамилия Джекмен.  Я  горд,  что  имя  мое
сохранится для потомства благодаря самому заме