мел   глубоко
чувствовать, но не умел выражать свои чувства, легко  обижался  и  с  трудом
прощал обиды, но в то же время был способен на искреннее раскаяние  и  тогда
во всем винил самого себя. Его отец, бесхитростный и добродушный человек лет
сорока пяти, который благодаря своим достоинствам  сумел  из  батрака  стать
доверенным  управляющим  всего  имения  мистера  Малькольмсона,  пользовался
большим уважением у своего хозяина и во всей округе. Мать  Джорджа,  женщина
слабая здоровьем, но сильная духом, была образцовой женой и матерью.
     Его родители, как принято в их сословии, вступили в брак слишком  рано,
и поэтому им пришлось испытать немало горя - они одного за другим  схоронили
трех болезненных детей на маленьком кэмнерском  погосте,  где  надеялись  со
временем упокоиться сами.  Всю  свою  любовь  они  излили  на  единственного
оставшегося у  них  сына.  Особенно  мать  питала  к  своему  Джорджу  такое
восторженное обожание, что оно напоминало идолопоклонство. Ей не были  чужды
некоторые слабости ее пола. Она была  ревнива,  и  когда  догадалась,  какое
пламя зажгли в  сердце  ее  сына  ласковые  синие  глаза  Сьюзен  Арчер,  то
прониклась к этой румяной красавице отнюдь  не  нежными  чувствами.  Правда,
Арчеры были о себе самого высокого мнения,  потому  что  арендовали  у  сэра
Освальда большую ферму, и всем было известно, что в их глазах любовь  Сьюзен
была унизительна и для нее и для всей их  семьи.  Любовь  эта,  как  нередко
бывает, вспыхнула на  полях  хмеля.  Сьюзен  часто  прихварывала,  и  мудрый
старичок доктор уверил ее  отца,  что  для  нее  нет  лекарства  лучше,  чем
собирать две недели хмель в солнечную сентябрьскую погоду. Не так-то  просто
было отыскать  поле,  подходящее  для  такой  прославленной  красавицы,  как
Сьюзен. Но родители ее хорошо знали и уважали  управляющего  Саймона  Ида  и
послали свою дочку на хмельник мистера Малькольмсона. Прописанное  лекарство
оказало желанное действие. Сьюзен обрела здоровье,  но  зато  потеряла  свое
сердце.
     Джордж Ид был красив и никогда прежде не любил ни  одной  женщины.  Его
чувство к  нежной  синеглазой  девушке  было  той  всепоглощающей  страстью,
которую дано испытать лишь людям с суровой и  замкнутой  натурой  и  которая
поражает их на всю жизнь. Это чувство смело  все  препятствия.  Сьюзен  была
доброй, простодушной девушкой, и хотя она сознавала  власть  своей  красоты,
это, как ни странно, нисколько ее не испортило. Она отдала все  свое  сердце
верному и стойкому человеку, перед которым она благоговела, чувствуя, что он
гораздо выше ее душой, хотя и  стоит  ниже  по  общественному  положению.  В
душистый вечер, ставший свидетелем их  любовных  клятв,  они  не  обменялись
кольцами, но Джордж снял  со  шляпки  Сьюзен  веточку  хмеля,  которой  она,
смеясь, обвила ее, и, с великой любовью в карих глазах глядя  на  прелестное
личико девушки, прошептал:
     - Я буду хранить ее, пока жив, а когда умру, ее похоронят со мной!
     Однако за красавицей Сьюзен уже давно  ухаживал  некий  Джеффри  Гиббс,
владелец "Поместья" за кэмнерским выгоном. Прежде он был  торговцем,  но  за
несколько  лет  до  описываемых  событий   увидел   в   газете   объявление,
приглашавшее его посетить  такого-то  нотариуса  в  Лондоне,  который  может
сообщить  ему  нечто,  представляющее  для  него  значительный  интерес.  Он
отправился  к  нотариусу  и  вступил  во  владение   недурным   наследством,
оставшимся после родственника, которого он никогда в  жизни  не  видел.  Это
неожиданное богатство решительно изменило  его  судьбу  и  образ  жизни,  но
нисколько не повлияло на  его  натуру:  он  остался  таким  же  чванливым  и
заносчивым, как и  раньше.  Однако  теперь  он  превратился  в  джентльмена,
живущего на ренту, и, следовательно, на общественной лестнице стоял  гораздо
выше Арчеров, которые были простыми арендаторами. Поэтому они были бы  рады,
если бы Сьюзен отнеслась к  его  ухаживаниям  благосклонно.  Правда,  соседи
твердили, что он вовсе  не  собирается  жениться  на  девушке,  и  она  сама
говорила то же, добавляя при этом, что будь он в десять раз богаче и люби ее
во сто раз больше, чем утверждает, - она все равно  скорее  умерла  бы,  чем
вышла за такую образину.
     Он  и  правда  был  страшен,  хотя  черты  его  нельзя   было   назвать
безобразными. Однако на  редкость  непропорциональное  сложение  и  свирепое
выражение лица делали его отвратительным:  ноги  у  него  были  короткие,  а
туловище и руки - необыкновенно длинные, голова же подошла бы только к торсу
Геркулеса, и эта уродливая несоразмерность делала его каким-то  приплюснутым
и неуклюжим. Его маленькие глазки люто поблескивали под густыми  щетинистыми
бровями, а крючковатый нос нависал над огромным ртом с толстыми чувственными
губами. Он щеголял в спортивных костюмах самых  невероятных  расцветок.  Его
часовая цепочка была такой  толстой,  что  казалась  фальшивой,  а  булавка,
закалывающая галстук, и самый  галстук  резали  даже  невзыскательный  глаз.
Величайшим удовольствием для него было пугать беззащитных женщин: катаясь  к
экипаже, он проносился в дюйме от кабриолета, которым правила дама,  или  на
бешеном галопе пролетал мимо какой-нибудь робкой всадницы и громко  хихикал,
наблюдая за тем, как ее конь шарахается в сторону и она в страхе пытается  с
ним справиться. Как все подлые тираны, в душе он, разумеется, был трусом.
     Этот человек и Джордж Ид ненавидели друг друга. Джордж терпеть  не  мог
Гиббса  и  глубоко  его  презирал.   Гиббс   злобно   завидовал   счастливцу
крестьянину, которого полюбила девушка, холодно отвергавшая его  собственные
ухаживания.
     Сердце Сьюзен было отдано Джорджу, но  лишь  когда  ее  здоровье  вновь
пошатнулось, отец  ее  против  воли  согласился  на  их  союз.  Едва  мистер
Малькольмсон услышал  об  этом,  как  он  по  собственному  почину  увеличил
жалованье Джорджа и  на  выгодных  условиях  предложил  ему  один  из  своих
коттеджей, расположенных неподалеку от дома Саймона Ида.
     Однако когда известие  о  скорой  свадьбе  достигло  ушей  Гиббса,  его
ревнивая ярость была беспредельна. Он кинулся на ферму Плашетс и,  запершись
с мистером Арчером, предложил закрепить за Сьюзен солидную  сумму,  лишь  бы
она согласилась отказать жениху и стать его, Гиббса,  женой.  Но  он  только
довел девушку до слез и растревожил ее отца. Этот последний с большой охотой
согласился бы исполнить его желание, но он уже дал слово Джорджу,  и  Сьюзен
требовала, чтобы он его сдержал. Впрочем, не успел Гиббс  уйти,  как  старик
фермер принялся громко жаловаться на ее, как он выражался, глупое упрямство;
к нему присоединился ее старший  брат,  и  они  вместе  обрушили  на  бедную
девушку поток упреков зато, что она отказалась от такой выгодной партии.  На
слабовольную, уступчивую Сьюзен эта сцена произвела большое впечатление.  Их
жестокие слова глубоко поразили  ее,  и  когда  она  пришла  на  свидание  с
женихом, на сердце у нее  была  свинцовая  тяжесть,  а  глаза  покраснели  и
распухли.  Джордж,  испуганный  ее   видом,   с   негодованием   слушал   ее
взволнованный рассказ о том, что произошло.
     - Заведет для тебя карету! -  воскликнул  он  с  горькой  насмешкой.  -
Неужели для твоего отца  какая-то  одноколка  значит  больше,  чем  истинная
любовь? Он хотел бы отдать тебя Гиббсу! Да я такому человеку и собаки бы  не
доверил!
     - Отец смотрит на это по-другому, - рыдала  девушка,  -  отец  говорит,
что, когда мы поженимся, он будет очень хорошим  мужем.  И  я  жила  бы  как
знатная дама, у меня было бы много нарядов  и  слуг.  Для  отца  это  важнее
всего.
     - Да, пожалуй. Но ты не поддавайся ему, Сьюзен, милая! Не  богатство  и
не наряды делают людей счастливыми -  для  счастья  нужно  кое-что  получше!
Знаешь, Сьюзен... -  Он  вдруг  умолк  и  поглядел  на  нее  с  неизъяснимым
чувством. - Я люблю тебя так горячо, что, если  бы  я  думал...  если  бы  я
думал, что ты будешь счастливее, выйдя замуж за Гиббса... если бы  я  думал,
что ты будешь счастливее с ним, чем со мной, я бы... я бы отказался от тебя,
Сьюзен,! Да... И больше никогда бы с тобой не виделся! Да, я отказался бы от
тебя!
     Он умолк, а потом, подняв руку, - в этом  безыскусственном  жесте  было
что-то очень торжественное, - повторил еще раз:
     - Я отказался бы от тебя! Но ты не будешь счастлива с Джеффри  Гиббсом.
С ним тебя ждет горе... а может быть, даже побои. Он не такой человек, чтобы
сделать женщину счастливой, уж это я знаю твердо. Он зол... попросту жесток!
А я... я выполню все, что обещаю у алтаря... все до последнего слова. Я буду
трудиться ради тебя не покладая рук и... и верно любить тебя.
     С этими словами он притянул ее к себе, а она,  успокоенная  его  речью,
еще доверчивее оперлась на его руку, и несколько минут они шли молча.
     - И вот что, Сьюзен, милая, - сказал он потом. - Я себя знаю... и верю,
что... когда мы поженимся и ты станешь моей... чтобы никто уже  не  мог  нас
разлучить... я сумею многого добиться, и, кто знает, может,  ты  еще  будешь
ездить в собственной карете. Ведь человек, когда берется  за  дело  всерьез,
многого добивается.
     Сьюзен поглядела на него с восторженной любовью.  Она  восхищалась  его
силой, особенно потому, что сознавала свою слабость.
     - Не нужно мне никакой кареты, - прошептала она, - мне только ты нужен,
Джордж. Ты же знаешь, я ничего такого не хочу... это отец...
     Поднялась луна, яркая, почти  полная,  сентябрьская  луна,  и  лучи  ее
озаряли влюбленных, когда они возвращались по  тихому  Саусэнгерскому  лесу,
такому торжественному и красивому в этот час, к дому Сьюзен.  И  прежде  чем
они успели достигнуть калитки фермы Плашетс, на  прелестном  личике  девушки
уже сияла улыбка: они уговорились, что из трех недель, которые  остались  до
свадьбы, две она проведет в Ормистоне * у своей тетушки  мисс  Джейн  Арчер,
чтобы избежать дальнейших посягательств Гиббса и упреков отца.
     Так она и сделала, а Джордж решил воспользоваться ее отсутствием, чтобы
съездить на аукцион в дальний городок и купить там кое-какую мебель  для  их
нового дома. Кроме того, он испросил позволения погостить у своего друга  до
возвращения Сьюзен. Ему хотелось на это время уехать из дому,  так  как  его
мать с приближением свадьбы все больше против нее восставала. Она  постоянно
твердила, что женитьба на девушке, избалованной ухаживаниями  и  лестью,  до
добра не доведет и что из нее никогда не выйдет хорошая  жена  для  простого
труженика. Эти слова были особенно мучительны для Джорджа, так как  для  них
имелись некоторые основания, и они не раз приводили к  ссорам  между  ним  и
матерью, что совсем не способствовало смягчению  неприязни,  которую  добрая
женщина питала к своей будущей невестке.
     Приехав домой после двухнедельного отсутствия, Джордж вместо ожидаемого
письма от невесты с сообщением, когда она собирается  вернуться  в  Плашетс,
нашел совсем другое, написанное незнакомым почерком и содержавшее  следующие
слова:
     "Джордж Ид, тебя водят за нос. Приглядывай за Д. Г.

     Доброжелатель".

     Это таинственное  послание  встревожило  Джорджа,  и  его  тревога  еще
увеличилась, когда он узнал, что Гиббс уехал из Кэмнера в один день с ним  и
до сих пор еще не вернулся. Это совпадение показалось Джорджу  странным,  но
он лишь неделю назад получил письмо от Сьюзен, исполненное  такой  нежности,
что он не мог заставить себя усомниться в ее верности. Но в то же самое утро
его мать принесла ему записку от фермера Арчера,  пересылавшего  ему  письмо
своей сестры, в котором она извещала, что ее племянница два дня  тому  назад
тайно бежала из ее дома и обвенчалась с мистером Гиббсом. Сьюзен отпросилась
в гости к двоюродной сестре, которую уже не раз навещала, и  поэтому,  когда
она вечером не пришла домой, тетка решила, что она  осталась  там  ночевать.
Однако  на  следующее  утро  она  не  вернулась,  и  только  пришло  письмо,
извещавшее о ее замужестве.
     Когда Джордж кончил читать эти письма, он сперва просто не  поверил  ни
единому слову. Произошла какая-то ошибка. Этого не могло быть. И  пока  отец
со слезами в честных глазах уговаривал его с твердостью перенести этот удар,
а мать негодующе  твердила,  что  он  счастливо  отделался  от  бессердечной
кокетки, Джордж сидел молча, словно оглушенный. Для человека с его прямой  и
верной натурой подобное вероломство представлялось невероятным.
     Однако через полчаса пришло еще одно подтверждение, и сомневаться долее
было невозможно. К ним с важным видом явился Джеймс Уильямс,  слуга  мистера
Гиббса, и, ухмыляясь, вручил Джорджу записку, вложенную  в  письмо,  которое
ему прислал хозяин. Записка была от Сьюзен, и она подписала ее  своей  новой
фамилией.
     "Я  знаю,  -  гласила  записка,  -  что  мой  поступок  покажется   Вам
непростительным и Вы будете ненавидеть и презирать меня так же  сильно,  как
прежде любили меня и верили мне. Я знаю, что простить меня Вы не можете.  Но
я прошу Вас об одном - не мстить. - Месть не вернет прошлого. О Джордж, если
Вы когда-нибудь меня любили, исполните мою последнюю просьбу. Питайте ко мне
ненависть и презрение - я ничего другого  не  заслуживаю,  -  но  не  мстите
никому за мой дурной поступок. Забудьте меня  -  так  будет  лучше  для  нас
обоих. О, если бы мы никогда не встречались!"
     И дальше все шло в том же духе. Боязливые  самообвинения,  страх  перед
последствиями - нет, Джордж этого  не  заслуживал.  Он  смотрел  на  письмо,
сжимая его в крепких, мускулистых руках, которые так  преданно  и  неустанно
трудились бы для нее. Затем, так и не сказав ни слова, он передал его отцу и
вышел из комнаты. Они услышали, как он поднялся но узкой лестнице, закрыл за
собой дверь своей каморки на чердаке -  и  там  воцарилась  мертвая  тишина.
Вскоре мать, не выдержав, пошла к нему. Хотя она  эгоистически  обрадовалась
его разрыву с невестой, это  чувство  было  полностью  вытеснено  любовью  и
глубокой нежностью - ведь она знала, как он  должен  страдать.  Он  сидел  у
окошка, а на коленях у него лежала сухая ветка хмеля. Мать подошла к нему  и
прижалась щекой к его щеке.
     - Потерпи, сынок, - проникновенно сказала она, - уповай на бога,  и  он
пошлет тебе утешение. Я знаю, тебе тяжело -  очень  тяжело,  но  ради  своих
бедных отца и матери, которые тебя так любят, найди в себе силы терпеть.
     Он холодно взглянул на нее - в главах его не было слез.
     - Потерплю, - сказал он сурово. - Разве ты не видишь,  что  я  стараюсь
терпеть?
     Он смотрел на нее с тупой безнадежностью. Как хотелось матери увидеть в
этих глазах слезы, которые облегчили бы его сердце!
     - Она тебя не стоила, сынок. Я тебе всегда говорила... Но  он  властным
жестом заставил ее замолчать.
     - Матушка, ни слова о том, что случилось, и  ни  слова  о  ней!  Ничего
дурного она не сделала. И я с собой совладаю. Совладаю! Я останусь таким же,
как был прежде, - но только если ни ты, ни отец никогда больше не  будете  о
ней говорить. Она только превратила мое сердце в камень. Но это не такая  уж
большая беда.
     Он прижал руку к своей широкой груди и хрипло застонал.
     - Сегодня утром у меня здесь было живое сердце, - сказал он, - а теперь
вместо него холодный тяжелый камень. Но это не такая уж большая беда.
     - Не говори этого, сынок, - сказала мать  и,  заплакав,  крепко  обняла
его, - ты убиваешь меня такими речами.
     Но он ласково высвободился из ее объятий и, поцеловав в щеку, подвел  к
двери.
     - Мне пора на работу, - сказал он и, раньше ее спустившись по лестнице,
твердым шагом вышел из дому.
     С этого-часа никто не слышал, чтобы он упомянул имя Сьюзен Гиббс. Он не
расспрашивал, что именно произошло в Ормистоне; он  никогда  не  говорил  об
этом, как не говорил о ней самой, ни с ее родными, ни со своими.  Первых  он
избегал, а со вторыми был молчалив и  сдержан.  Казалось,  Сьюзен  для  него
перестала существовать.
     И с этого часа в нем произошла разительная перемена. Он  исполнял  свою
работу так же хорошо  и  добросовестно,  как  прежде,  но  с  таким  угрюмым
безразличием, словно  она  была  лишь  неприятной  обязанностью.  Он  больше
никогда не улыбался и не шутил. Он всегда  был  мрачен  и  суров,  не  искал
ничьего сочувствия и сам никому не сочувствовал, избегал всех  людей,  кроме
своих родителей, и жил в печальном одиночестве.
     Между тем на  воротах  "Поместья"  мистера  Гиббса  появилась  доска  с
надписью "Сдается внаем", а потом туда въехали какие-то никому не  известные
люди, и почти три года ни Гиббс, ни его жена не появлялись  в  этих  местах.
Затем в один прекрасный день пришло известие, что  они  едут  домой,  и  все
жители деревни с ума сходили от любопытства и нетерпения.  Они  приехали,  и
оказалось,  что  кое-какие  слухи,  доходившие  до  деревни,   были   вполне
справедливы.
     Все уже знали - ведь такие вещи всегда  выходят  наружу,  -  что  Гиббс
безжалостно тиранит свою хорошенькую жену и что, хотя он женился на  ней  по
любви, брак их несчастен. Отец и братья Сьюзен за эти три  года  не  раз  ее
навещали, но почему-то предпочитали молчать о ее новой жизни, и соседи давно
решили, что старик фермер теперь так же сильно оплакивает  замужество  своей
дочери, как прежде его желал. И когда они  сами  ее  увидели,  то  перестали
этому удивляться. От прежней Сьюзен  осталась  только  тень.  Она  была  еще
красива, но бледна, печальна, запугана: юность ее увяла, дух ее был сломлен.
Теперь улыбка на ее губах появлялась, лишь когда она играла со своим сыном -
белокурым малышом, очень на нее похожим. Но и эта радость выпадала ей редко:
обычно ее деспот-муж с руганью прогонял мальчика и запрещал жене заходить  в
детскую.
     Несмотря на то, что их  дома  были  расположены  совсем  рядом,  Джордж
встретился  со  своей  бывшей  невестой  лишь  много  времени  спустя  после
возвращения Гиббсов в Кэмнер. Он больше не ходил в кэмнерскую церковь (да  и
ни в какую другую), а она  покидала  дом  только  для  того,  чтобы  поехать
покататься с мужем или пойти пешком через Саусэнгерский лес навестить  отца.
Джордж мог бы не раз  увидеть  ее,  когда  она  проезжала  мимо  их  дома  в
кабриолете, запряженном горячей лошадью, которая, казалось, вот-вот понесет,
но он никогда не смотрел в ту сторону и не отвечал, когда мать  заговаривала
о Сьюзен и ее щегольском экипаже. Однако хотя он замкнул свои  уста,  он  не
мог заставить молчать других людей и не мог заткнуть себе уши. Вопреки  всем
своим стараниям, он постоянно слышал о Гиббсах и их семейной жизни.  Батраки
мистера Малькольмсона только и говорили, что о зверских  выходках  ее  мужа.
Мальчишка пекаря, не жалея красок, описывал, какую ругань  он  слышал  в  их
доме, и утверждал даже, будто видел своими  глазами,  как  Гиббс  бил  жену,
"когда ему вино  особенно  в  голову  ударило".  Ходили  слухи,  что  бедная
запуганная женщина была бы рада обратиться за помощью к мировому  судье,  но
боится ярости своего мужа. Джорджу приходилось выслушивать все это, и соседи
уверяли, что в такие минуты на него просто страшно смотреть.
     Как-то в воскресенье, в час дня, когда Джордж и его родители сидели  за
своим скромным обедом, с улицы  донесся  грохот  бешено  мчащегося  экипажа.
Миссис Ид схватила свой костыль и, забыв о ревматизме, заковыляла к окну.
     - Так я и думала! - воскликнула она. - Это Гиббс  едет  в  Тенельмс  и,
кажется, по обыкновению пьян. Посмотрите, как он нахлестывает лошадь. А ведь
он взял с собой малыша. Нет, он не успокоится, пока не сломает шею  ребенку,
а то и его матери. Симоне говорит...
     Она умолкла, неожиданно почувствовав на  щеке  дыхание  сына.  Он  тоже
подошел к окну и теперь, перегнувшись  через  ее  плечо,  мрачно  глядел  на
седоков кабриолета, мчавшегося по склону к Тенельмской дороге.
     - Хотел бы я, чтобы он сам сломал  шею,  -  проб