преследовавших его несчастьях, и с каждым его  словом  мои
школьные годы уходили все дальше и дальше, и я поняла,  что  эта  пора  моей
жизни кончилась безвозвратно. Потом он объяснил, что эти люди  были  посланы
его кредиторами, чтобы вступить во владение  всем,  что  находится  в  нашем
старом доме, где жила и умерла моя мать.
     Сперва я всхлипнула и чуть было не устроила истерику, как Присцилла, но
я  подумала,  что  отцу  от  этого  не  будет  никакой  пользы,  постаралась
справиться с собой и через несколько минут могла уже спокойно смотреть ему в
глаза. Потом он сказал, что ему надо заняться своими счетными книгами,  и  я
поцеловала его и вышла из кабинета.
     В гостиной Присцилла по-прежнему лежала  на  диване,  закрыв  глаза,  а
Сусанна все так же задумчиво смотрела перед собой. Они не заметили, ни как я
вошла, ни как я снова ушла. Я отправилась на кухню обсудить с  Джейн,  какой
обед приготовить отцу. Она сидела, раскачиваясь  на  табуретке,  и  краешком
жесткого передника вытирала покрасневшие глаза, а в кресле, которое  некогда
принадлежало моему деду - кто в братстве не слышал  о  Джордже  Филдинге?  -
сидел один из незнакомцев, нахлобучив на  глаза  бурую  войлочную  шляпу,  и
внимательно разглядывал мешочек с сушеными травами, висевший  на  крюке  под
потолком. Он не отвел от него взгляда, даже когда  я  вошла  и,  пораженная,
застыла на пороге. Однако он округлил свой  большой  рот,  словно  собираясь
свистнуть.
     -  Доброе  утро,  сэр,  -  сказала  я,   как   только   оправилась   от
неожиданности; ведь мой отец объяснил мне, что мы должны видеть в этих людях
лишь орудие, избранное для того, чтобы принести нам горе, - не скажете ли вы
мне, как вас зовут?
     Он уставился на меня. А потом улыбнулся и сказал:
     - Джон Робинс имя мое. Англия -  отчизна  моя.  В  Вудбери  я  живу,  и
Христос - спасенье мое.
     Он проговорил это нараспев, и его взгляд снова  вернулся  к  мешочку  с
майораном, а глаза заблестели словно от удовольствия.  Я  стала  раздумывать
над его ответом и почему-то почувствовала себя утешенной.
     - Я очень рада этому, -  сказала  я  наконец,  -  потому  что  мы  люди
верующие и я боялась, что вы не такой.
     - Ну, я вам  беспокойства  не  доставлю,  мисс,  -  ответил  он,  -  не
обращайте на меня внимания; только скажите, чтобы эта ваша Мария давала  мне
пиво вовремя, и я никого не потревожу.
     - Благодарю вас, - ответила я. - Джейн, вы слышали, что  сказал  мистер
Робинс? Повесьте проветриваться  простыни  и  постелите  постель  в  комнате
Братьев. Вы найдете библию и молитвенник на столике, мистер Робинс.
     Я уже собиралась выйти из кухни, когда этот  странный  человек  стукнул
кулаком по столу с такой силон, что я даже испугалась.
     - Мисс, - сказал он, - вы только не расстраивайтесь. А если  кто-нибудь
еще вас расстроит, то вспомните Джона Робинса  из  Вудбери.  Я  всегда  буду
стоять за вас горой и в своем деле и не в своем деле, разра...
     Он, кажется, хотел что-то добавить, но вдруг замолчал и снова уставился
в потолок, а его красное лицо покраснело еще больше. После этого я  ушла  из
кухни.
     Потом я помогала отцу приводить в порядок его  счетные  книги  и  очень
радовалась, что всегда прилежно занималась арифметикой.

     P. S. Мне приснилось, что нашу колонию захватила армия мужчин,  которую
вел Джон Робинc, и он непременно хотел стать нашим пастором.

     10 ноября. Я совершила путешествие в целых пятьдесят миль,  и  половину
дороги проехала в дилижансе. Я только теперь узнала, что брат  моей  матери,
богатый мирской  человек,  живет  в  пятнадцати  милях  за  Вудбери.  Он  не
принадлежит к нашей вере и был очень недоволен, когда мама  вышла  замуж  за
отца. Оказалось также, что Сусанна и Присцилла - неродные мамины дочки. Папа
вдруг подумал, что наш мирской родственник, может быть, захочет помочь нам в
нашей великой беде. И вот я поехала,  сопровождаемая  его  благословением  и
молитвами. Брат Мор, приходивший вчера повидать Присциллу, встретил меня  на
станции в Вудбери и посадил в дилижанс, который проезжает через деревню, где
живет мой дядя. Брат Мор гораздо старше, чем я думала. Лицо у него  большое,
грубое и дряблое. Я не понимаю, как Присцилла могла дать ему  согласие.  Но,
во всяком случае, он был со мною добр и долго глядел вслед дилижансу,  когда
мы отъехали от гостиницы. Однако я тут же забыла  про  брата  Мора  и  стала
думать о том, что скажу дяде. Его дом стоит в стороне от других, среди лугов
и рощ, но только на деревьях сейчас совсем нет листьев, и они  раскачивались
на сыром холодном ветру, словно перья над катафалком. Я вся  дрожала,  когда
подняла медный молоток с изображением усмехающегося  лица,  а  когда  я  его
опустила, раздался такой стук, что все собаки залаяли, а грачи  на  деревьях
закричали. Лакей провел меня  через  переднюю  с  очень  низким  потолком  в
гостиную - хотя потолок в этой комнате тоже был низкий, она  показалась  мне
очень большой и красивой; теплые  красноватые  отблески  камина  были  очень
приятны для моих глаз, утомленных  мрачной  серостью  ноябрьского  дня.  Уже
смеркалось. На диване лежал красивый старик и крепко спал. По другую сторону
камина сидела маленькая старушка, которая поднесла палец  к  губам  и  молча
указала мне на стул у огня. Я послушно села и погрузилась в задумчивость.
     Наконец сонный мужской голос спросил:
     - Что это за девушка?
     - Я Юнис Филдинг, - ответила я,  почтительно  встав,  потому  что  этот
старик был мой дядя, а он  так  уставился  на  меня  проницательными  серыми
глазами, что я совсем смутилась и, как  ни  старалась  сдержаться,  по  моим
щекам скатились две слезы - ведь на сердце у меня было очень тяжело.
     - Черт побери! - воскликнул он. - Вылитая  Софи!  -  И  он  рассмеялся,
только смех этот показался мне  совсем  невеселым.  -  Поди  сюда,  Юнис,  и
поцелуй меня.
     Я послушно подошла и наклонилась к нему. Но он захотел посадить меня  к
себе на колени, и мне было очень неловко, потому  что,  даже  когда  я  была
маленькой, папа никогда меня так не ласкал.
     - Ну, прелесть моя, - сказал дядя, -  какая  у  тебя  ко  мне  просьба?
Ей-богу, я готов обещать тебе все что угодно.
     Когда он сказал это, я вспомнила царя Ирода и грешную танцовщицу  *,  и
мне стало страшно, но потом я собралась с духом,  как  царица  Эсфирь  *,  и
рассказала, какая нужда  привела  меня  к  нем",  и  даже  заплакала,  когда
объяснила, что моему отцу грозит тюрьма, если никто ему не поможет.
     - Юнис, - ответил дядя после долгого молчания. - Я хочу предложить тебе
и твоему отцу один договор. Он украл у меня мою любимую сестру, и  я  больше
никогда ее не видел. Детей у меня нет, и я богат. Если твой отец отдаст тебя
мне и откажется от всех своих  прав  -  даже  обещает  никогда  с  тобой  не
видеться, если я того не пожелаю, - тогда я заплачу все его  долги,  а  тебя
удочерю.
     Не успел он выговорить все эти слова, как я отпрянула от него - ни разу
в жизни я не испытывала такого гнева.
     - Это невозможно! - воскликнула я. - Мой отец от меня не отречется, и я
никогда его не покину!
     - Не торопись решать, Юнис, - сказал он.  -  У  твоего  отца  есть  две
другие дочери. Даю тебе час на размышление.
     Он и его жена вышли, и я осталась одна в красивой гостиной. Мое решение
было твердо с самого начала. Но  пока  я  сидела  перед  жарким  огнем,  мне
показалось, что все холодные унылые дни надвигающейся зимы собрались  вокруг
меня, наполняя леденящим холодом теплую комнату, прикасаясь ко мне  ледяными
пальцами, и я задрожала  словно  от  испуга.  Тогда  я  отрыла  книжечку  со
жребиями, которую  подарил  мне  наш  пастор,  и  с  тревогой  поглядела  на
множество билетиков, которые в ней хранились. Я нередко прибегала к ней,  но
не получала ни ясных советов, ни утешения. Я все таки решила вынуть билетик,
и на этот раз он гласил: "Не падай духом!" И я почувствовала, что  решимость
моя укрепилась.
     Когда час истек, вернулся дядя и стал меня убеждать,  мешая  уговоры  и
мирские соблазны с угрозами, пока я, наконец, не осмелела и не  ответила  на
его хитрую речь.
     - Грешно, - сказала я, - искушать дочь, чтобы она забыла  своего  отца.
Провидение дало вам силу облегчать печали ваших  ближних,  а  вы  стремитесь
лишь увеличить их бремя. Лучше я буду жить с отцом в тюрьме, чем с  вами  во
дворце.
     Я повернулась и ушла от него.  Когда,  миновав  прихожую,  я  вышла  на
улицу, оказалось, что уже совсем стемнело. До  деревни,  где  останавливался
дилижанс, было больше мили, а живые изгороди по обеим  сторонам  проселочной
дороги были густые и высокие. Хотя я шла очень быстро,  ночь  настигла  меня
совсем неподалеку от дома дяди; поднялся туман, и мрак был  настолько  густ,
что мне казалось, будто я могу потрогать его рукой.
     - Не падай духом, Юнис, - сказала я и, чтобы  отогнать  страх,  который
завладел бы моей душой, если бы  я  хоть  чуть-чуть  поддалась  ему,  громко
запела наш вечерний псалом.
     И вдруг впереди  меня  мелодию  подхватил  звучный  и  красивый  голос,
похожий на голос брата, который в колонии обучал нас музыке. Я остановилась,
охваченная страхом и какой-то странной радостью, и голос впереди меня  сразу
перестал петь.
     - Добрый  вечер!  -  сказал  он,  и  в  нем  слышалась  такая  доброта,
прямодушие и мягкость, что я сразу почувствовала к нему доверие.
     - Подождите меня, - сказала я, - мне ничего не видно  в  темноте,  а  я
тороплюсь в Лонгвилл.
     - Я тоже иду туда, - ответил голос, к которому я приближалась с  каждой
секундой, и вскоре я различила сквозь туман высокую темную фигуру.
     - Брат, -сказала я и затрепетала, сама не знаю почему, - далеко ли  еще
до Лонгвилла?
     - Только десять минут ходьбы, - ответил он  так  весело,  что  я  сразу
приободрилась, - обопритесь на мою руку, и мы скоро будем там.
     Когда мои пальцы легли на его  локоть,  мне  показалось,  что  я  нашла
твердую опору и  надежного  защитника.  Поравнявшись  с  освещенными  окнами
деревенской гостиницы, мы поглядели друг на друга. Лицо его  было  добрым  и
прекрасным, словно на самых лучших картинах,  какие  мне  только  доводилось
видеть. Не знаю почему, но мне вспомнился архангел Гавриил.
     - Вот мы и пришли в Лонгвилл, - сказал он. - Куда вас проводить?
     - Сэр, - ответила я (на свету мне  как-то  неловко  было  называть  его
братом), - я еду в Вудбери.
     - В Вудбери? - повторил он. - В такое время?..  И  совсем  одна?  Через
несколько минут должен подойти дилижанс, с которым я собирался отправиться в
Вудбери. Разрешите служить вам провожатым?
     - Благодарю вас, сэр, - ответила я, а потом мы молча стояли рядом, пока
совсем близко в тумане  не  блеснули  фонари  дилижанса.  Незнакомец  открыл
дверцу, но я отступила,  глупо  устыдившись  своей  бедности  -  недостойное
чувство, которое следовало побороть.
     - Мы бедны, - пробормотала я, - я должна ехать наверху.
     - Но не в зимнюю же ночь, - сказал он. - Ну-ка, садитесь быстрее.
     - Нет, нет, - ответила я твердо, - я поеду снаружи.
     Прилично одетая крестьянка с ребенком уже поднялась на  империал,  и  я
поспешила присоединиться к ней. Мое место было самым крайним и выступало над
колесами. Кругом по-прежнему стояла такая темнота, что  ничего  нельзя  было
рассмотреть, и лишь тусклые пятна света от фонарей  дилижанса  скользили  по
лишенным листвы живым изгородям. Все остальное тонуло в непроглядном  мраке.
Я думала только о моем отце и о разверзнувшихся перед ним дверях тюрьмы.  Но
тут на мой локоть легла чья-то сильная рука, и я услышала голос Гавриила:
     - Это место очень опасно, - сказал он. - При сильном толчке  вас  может
сбросить на землю.
     - Мне так тяжело, - ответила я  с  рыданием,  теряя  последние  остатки
мужества.
     Под покровом темноты я тихо плакала, закрыв лицо руками,  и  слезы  эти
облегчили горечь моей печали.
     - Брат, - сказала я (было темно, и я снова могла называть его так), - я
лишь несколько дней назад вернулась домой из школы, и мне незнакомы обычаи и
горести мира.
     - Дитя мое, - ответил он тихо, -  я  видел,  как  вы  плакали,  склонив
голову на руки. Не могу ли я помочь вам?
     - Нет, - ответила я, - мое горе касается только меня и моих близких.
     Он больше ничего не говорил, но я все время чувствовала, что  его  рука
ограждает меня от темного провала рядом. И так в ночном  мраке  мы  ехали  в
Вудбери.
     В почтовой конторе меня дожидался брат Мор. Он сразу увел меня, не  дав
даже оглянуться на Гавриила, который стоял и смотрел мне вслед.  Брату  Мору
не терпелось услышать рассказ о моем разговоре с дядей. Когда я сообщила ему
о своей неудаче, он о чем-то задумался и ничего не говорил, пока я не  вошла
в вагон поезда, а тогда наклонился ко мне и прошептал:
     - Скажите Присцилле, что я приеду завтра утром. Брат Мор  богат.  Может
быть, ради Присциллы он спасет моего отца.

     11 ноября. Сегодня мне приснилось, что Гавриил стоит рядом  со  мной  и
произносит: "Я пришел говорить с тобою и благовестить тебе сие...", но когда
я напрягла слух, он вздохнул и исчез.

     15 ноября. Брат Мор бывает у нас каждый  день,  но  еще  ни  словом  не
обмолвился о том, что хочет помочь моему отцу. А если помощь  промедлит,  то
его заключат в тюрьму. Может быть, дядя  смягчится  и  предложит  нам  более
легкие условия; ну, хотя бы проводить половину года  в  его  доме.  Тогда  я
согласилась бы жить в его доме - ведь жили  же  благочестиво  Даниил  и  три
отрока при дворе вавилонского царя *. Я хочу написать ему об этом.

     19 ноября. От дяди никакого  ответа.  Сегодня  я  ездила  в  Вудбери  с
Присциллой - у нее было дело к пастору тамошней  церкви,  и  они  беседовали
около часа, а я тем временем отправилась искать тюрьму и  обошла  кругом  ее
угрюмые крепкие стены. Я думала о  своем  бедном  отце,  и  мне  было  очень
грустно и страшно. Наконец, утомившись, я села на приступку тюремных ворот и
снова заглянула в мою книжечку со жребиями. И опять мне  выпало:  "Не  падай
духом!" В эту минуту ко мне подошли брат Мор и Присцилла. На его  лице  было
выражение, которое мне показалось очень неприятным, но  я  помнила,  что  он
должен стать мужем моей сестры, и, встав, протянула ему руку, а он  просунул
ее себе под локоть и прикрыл своей  жирной  ладонью.  Мы  стали  все  втроем
прогуливаться у тюремных стен. И тут в саду, который тянулся по склону  ниже
нас, я заметила того, кого называю Гавриилом (я ведь не знаю его имени), а с
ним прекрасную девушку.  Я  вдруг  заплакала,  а  почему  -  сама  не  знаю:
наверное, из-за беды, которая грозит отцу. Брат Мор  проводил  нас  домой  и
отослал Джона Робинса. Джон Робинс попросил, чтобы я его не забывала, и я не
забуду его до конца жизни.

     20 ноября. Ужасный день. Мой бедный отец в тюрьме.  Сегодня,  когда  мы
садились обедать, за ним явились два человека самого  злодейского  вида.  Да
простит мне бог, что я пожелала им смерти! А мой отец говорил с  ними  очень
мягко и терпеливо.
     - Пошлите за братом Мором, - сказал он нам, - и следуйте его советам,
     И вот его увели.
     Что мне делать?

     30 ноября. Вчера мы до поздней ночи  говорили  о  том,  что  нас  ждет.
Присцилла полагает, что теперь брат Мор ускорит  их  свадьбу,  а  у  Сусанны
предчувствие, что ей выпадет жребий стать  женой  брата  Шмидта.  Она  очень
рассудительно говорила о долге миссионеров и о почиющей  на  них  благодати,
без которой этого долга исполнить нельзя. А я думала только о том,  что  вот
сейчас мой отец пытается уснуть за тюремными стенами.
     Брат Мор говорит, что он, кажется, видит  путь,  как  освободить  моего
отца, но только все мы должны молиться, чтобы господь помог  нам  преодолеть
себялюбие. Я знаю, что готова  сделать  что  угодно,  даже  продать  себя  в
рабство, как наши первые миссионеры в Вест-Индии, когда там еще  были  рабы.
Но в Англии себя продать нельзя, хотя я была бы верной служанкой.  Я  хотела
бы разом получить столько денег, чтобы хватило  заплатить  все  наши  долги.
Брат Мор уговаривает меня не портить мои глазки слезами.

     1 декабря. В тот  день,  когда  арестовали  отца,  я  в  последний  раз
попросила дядю о помощи.  Сегодня  утром  я  получила  от  него  коротенькую
записку с сообщением, что он поручил своему поверенному побывать  у  меня  и
ознакомить меня с условиями, на которых он готов мне помочь. Не успела я  ее
прочесть, как мне сказали, что пришел его поверенный и хочет  поговорить  со
мной наедине. Я пошла в гостиную,  дрожа  от  страха  и  волнения,  и  вдруг
увидела Гавриила. Я сразу ободрилась, потому что вспомнила, как он пришел ко
мне во сне и сказал: "Я пришел говорить с тобою и благовестить тебе сие".
     - Мисс Юнис Филдинг? - спросил он своим приятным голосом,  поглядев  на
меня с улыбкой, которая, словно солнечный луч, оживила мой унылый,  гаснущий
дух.
     - Да, -  ответила  я  и  по-глупому  опустила  глаза,  а  потом  жестом
пригласила его сесть, а сама прислонилась к креслу мамы.
     - Боюсь, что я  не  могу  сообщить  вам  ничего  радостного,  -  сказал
Гавриил. - Ваш дядя продиктовал вот этот документ, который должны  подписать
вы и ваш отец. Он заплатит долги мистера Филдинга и  будет  выплачивать  ему
сто фунтов в год при условии, что мистер Филдинг  уедет  в  какую-нибудь  из
моравских колоний в Германии, а вы примете его первое предложение.
     - Не могу! -воскликнула я с горечью.  -  О  сэр,  неужели  мне  следует
отречься от отца?
     - Думаю, что нет, - ответил он тихо.
     - Сэр, - сказала я, - будьте добры, передайте  моему  дяде,  что  я  не
согласна.
     - Хорошо, - ответил он, - и постараюсь сделать это как можно  мягче.  Я
ваш друг, мисс Юнис.
     Он произнес "Юнис" так, будто  это  было  не  просто  имя,  а  какое-то
редкое, драгоценное слово. Я даже  не  знала,  что  оно  может  звучать  так
красиво. А потом он встал, чтобы откланяться.
     - Брат, - сказала я, протягивая ему руку, - прощайте.
     - Мы еще увидимся, мисс Юнис, - ответил он.
     Он увидел меня раньше, чем ожидал, так как я со  следующим  же  поездом
поехала в Вудбери, и когда я  вышла  из  темного  вагона  на  платформу,  то
заметила, что он выходит из соседнего вагона,  и  в  то  же  мгновение  наши
взгляды встретились.
     - Куда вы теперь, Юнис? - спросил он.
     Это обращение без "мисс"  показалось  мне  гораздо  более  приятным.  Я
объяснила ему, что знаю  дорогу  к  тюрьме,  так  как  недавно  ходила  туда
посмотреть на нее снаружи. Я увидела, что в глазах его блеснули слезы, но он
ничего не сказал, а просто взял меня под руку. Я молча пошла рядом с  ним  к
огромным воротам тюрьмы, где томился мой отец, но на  сердце  у  меня  стало
легче.
     Мы вошли в пустой квадратный дворик, где клочок серого зимнего неба над
головой казался совсем плоским. Там, скрестив на груди руки,  ходил  взад  и
вперед мой отец, и голова его была опущена так, словно  у  него  никогда  не
будет больше сил поднять ее. Я вскрикнула, кинулась к нему, обняла его  -  и
больше я ничего не помню; когда сознание вернулось ко мне, я была  в  скудно
обставленной каморке, отец держал меня в объятьях, а  Гавриил,  стоя  передо
мной на коленях, грел мои руки и прижимал их к губам.
     Потом Гавриил и мой отец стали о чем-то разговаривать,  но  тут  явился
брат Мор, и Гавриил ушел. Брат Мор сказал торжественно:
     - Этот человек - волк в овечьей шкуре, а наша Юнис - нежная овечка!
     Я не верю, что Гавриил - волк.

     2 декабря. Я сняла комнату в домике неподалеку от тюрьмы. Это Дом Джона
Робинса и его жены, очень доброй женщины  и  хорошей  хозяйки.  И  теперь  я
каждый день могу видеться с отцом.

     13 декабря. Вот уже две недели, как  отец  в  тюрьме.  Вчера  брат  Мор
поехал повидаться с Присциллой и обещал сегодня утром рассказать нам,  какой
план он